Георгий Шахназаров - С вождями и без них
Не скуп и не жаден. Все немалые свои гонорары, валютные и рублевые, отдавал детским больницам на приобретение медицинской аппаратуры и медикаментов, перечислял в партийную кассу. После отставки часть заработанных средств выделяет на финансирование работы своего Фонда. Возмущается всякий раз, когда недруги запускают в печать очередную байку о якобы купленных за миллионы домах и дворцах во Флориде, Финляндии, на Канарских островах, яхтах, бриллиантах для Раисы Максимовны.
Как всякий партийный работник, достигший высшей ступени карьеры - членства в Политбюро, привычен к комфорту. Работа, исполнение представительских функций, приемы в Кремле, житие во дворцах или первоклассных отелях во время зарубежных поездок, отдых на благоустроенных приморских дачах - вся эта "сладкая жизнь" даже самых по природе невзыскательных людей приучит ценить окружение дорогих вещей, красивую мебель, изысканную пищу. Привычка эта подвела и Горбачева. Пожалуй, единственный его промах: постройка дачи в Форосе, давшая повод обвинять его в склонности к роскоши и сыгравшая роковую роль в его судьбе.
Чужд семейственности, кумовства. Брежнев поставил в этом рекорд, устроив на высокие посты всю свою родню, а заодно преданных сослуживцев по Днепропетровской области, Молдавии, Казахстану. Хрущев был поаккуратней, но близких и земляков тоже "не обижал". Горбачев практически никого не притащил за собой из Ставрополья, в кадровых назначениях не ставил на первый план личную преданность, хотя это не помешало ему допустить ряд грубейших промахов.
Как-то я столкнулся в подъезде с немолодым статным мужчиной - роста выше среднего, глаза черные, живые, черты лица правильные, вроде бы даже знакомые. Он мне протягивает руку.
- Вы ведь Шахназаров?
- Да. А вы?
- Александр Сергеевич.
- А дальше?
- Что дальше?
- Фамилия?
- Ну, есть Михаил Сергеевич, а я Александр Сергеевич.
Тут до меня дошло, что это брат шефа. Похож весьма. Дослужился до полковника, в генералы его президент не произвел, как не помогал делать карьеру зятю Анатолию и другим близким.
Расхожий упрек по адресу Горбачева: он подкаблучник, ничего не решает без жены, на ней вина за все и т. д. Удивляться особенно не приходится - таков уровень политической культуры. Только не следует относить это на счет старой России. В ней, при господстве в целом патриархальщины, не было неуважительного отношения и к женщинам-правительницам (напротив, в народном понимании Екатерина II чуть ли не рядом с Петром, а к Елизавете отношение самое благожелательное), и к супругам самодержцев. Оставляя в стороне конкретные претензии, связанные с личными свойствами и поведением императрицы, как они отражались в молве, это, употребляя теперешнее понятие, та же "первая леди", за которой признаются важные государственные функции (в первую очередь организация благотворительности, забота о детях).
Негативное отношение к женам правителей сформировалось у нас как часть сталинского мифа о вожде. Поскольку одно из требований революционной морали решительная борьба с семейственностью и кумовством, его семейные отношения должны служить образцом. В Риме говаривали: "Жена Цезаря должна быть выше подозрений", - у нас выше подозрений был сам "Цезарь". В глазах обывателя он "принадлежал" всему народу и не мог поэтому принадлежать одной женщине.
Если при Ленине Крупская и супруги других руководителей партии и государства обладали общественным статусом, находились "на виду", то Сталин сам никогда не появлялся на публике в сопровождении Аллилуевой и не позволял этого своим соратникам. В то время как пропаганда призывала женщин активно участвовать в общественной жизни, "кремлевским женам" полагалось "не высовываться". Само их существование было окружено тайной, пикантные подробности семейной жизни вождей становились предметом слухов и сплетен. Не случайно столь популярна книга Ларисы Васильевой, взявшейся описать эту сторону нашей истории, весьма важную для понимания подоплеки тех или иных событий.
При том что жены по-разному влияют на своих мужей, это в некотором роде закон природы, противиться ему бессмысленно. Здесь, как и повсюду, нужна мера, и Горбачев, насколько я могу судить, ее не переступал. Разумеется, он делился дома своими заботами и прислушивался к мнению жены - так поступают все государственные деятели, и, может быть, даже выиграл бы, если б чаще следовал ее советам. Раиса Максимовна достойно несла свою миссию, и первая наша президентская супружеская пара заложила традицию, которая, надеюсь, укоренится. А это немаловажно для расставания с "домостроем" и признания общественной роли женщин, в чем мы сильно преуспели на словах и серьезно отстали на деле.
В отношении к людям Горбачев ровен и доброжелателен. Не слышал, чтобы на кого-нибудь кричал. Иной раз, впав в раздражение, повысит голос, но тут же спохватится, улыбнется или махнет рукой, как бы предлагая забыть неприятный эпизод. С теми, в ком разочаровался как в работниках или кто подвел его, расстается без сантиментов, но и не питая злобы. Не мстителен: никого из своих противников со свету не свел, не посадил, не выслал, не лишил работы. Наглядный пример - эта книга. Прочитав ее, Михаил Сергеевич был раздосадован некоторыми оценками, в особенности не соглашался с тем, что у него две "ахиллесовых пяты" - организация и кадры. Но когда я попросил его написать несколько слов для немецкого издания, оценил ее как лучшую книгу о перестройке.
Как порой ни раздражал его Сахаров, в близком кругу отзывался о нем неизменно с уважением. Высоко ставит Солженицына, как писателя, хотя так я его и не уговорил послать Александру Исаевичу письмо с приглашением вернуться на родину. Сказалось "классовое чувство". Они земляки, только Солженицын сын крупного землевладельца, а Горбачев из крестьян.
Не было отказа всякий раз, когда речь заходила о том, чтобы восстановить справедливость, реабилитировать незаконно осужденного, помочь беженцам. С "ходу" подписал указ о возвращении гражданства Жоресу Александровичу Медведеву, велел выдать визу Юрию Петровичу Любимову до оформления его паспорта. Мелочи? Конечно, решались не судьбы человечества, но ведь она складывается из судеб отдельных людей.
По Шопенгауэру, значительность человека определяется его способностью восхищаться другими. Горбачев искренне и щедро восторгается понравившейся книгой, театральным спектаклем, музыкальным произведением. Иной раз зайдешь с утра к президенту, начнешь докладывать, он прервет ("потом!") и начинает читать вслух с комментариями поразившую его статью из журнала. Любит сказать слово похвалы талантливому человеку. Вот где он сдержан, порой несправедлив в оценках - так это по поводу выступлений политических соперников. Дает о себе знать авторская ревность.
Едва ли не самая важная для политического деятеля черта - терпимость к критике, умение выслушивать хотя бы от друзей и соратников не одни похвалы, но горькую правду. Расскажу об эпизоде, дающем некоторое представление на этот счет.
28 декабря 1990 года в Волынском работали над докладом Президента на Съезде народных депутатов СССР. Разговор пошел откровенный. Черняев дал "затравку": мы ваши самые близкие, смею сказать, надежные люди, неделями не знаем, что творится, каковы ваши планы; иногда узнаем о событиях из газет. А ведь могли бы и совет добрый дать. Вы встречаетесь с кем попало журналистами, депутатами, директорами, а на нас уже нет времени.
Короче, обида была выложена в довольно резкой форме. Михаил Сергеевич начал отбиваться: без встреч политику не делают, я вот не бывал долго в Верховном Совете, так там черт знает что творилось, а поговоришь с людьми начинаешь понимать, что к чему; да вы и сами мне подсовываете разные рандеву... Но тут на него набросились с упреками Примаков и Шаталин, поддакнул Медведев, пробурчал что-то Яковлев, и он капитулировал, признал, что дело у нас идет бессистемно, мало видится с помощниками. "Да, я ведь, друзья, загнанный, как лошадь".
Много было еще сказано вокруг этого, и я бы не стал описывать этот эпизод - в конце концов обычная технология управления, интересная только для специалистов, - если бы не какое-то странное ощущение присутствия при необычной, не имевшей места в прошлом сцене. Потом понял, в чем дело. Слишком прямо, резко, без околичностей выкладывались ему упреки. По существу, это была нелицеприятная критика его неорганизованности, и хотя "по углам" ворчало окружение давно, но высказать свою досаду напрямую не решалось. Теперь, когда его клюют со всех сторон противники, решились на это и друзья. Конечно, с благими намерениями - остеречь, помочь, но психологически это выглядело как "бунт на корабле", когда команда предъявляет капитану свой счет, а он уступает и обещает впредь "хорошо командовать кораблем". Вроде бы все по-прежнему, но что-то неузнаваемо изменилось в отношениях. Он отныне не просто повелитель, но и член команды. Не знаю, ощутил ли Михаил Сергеевич перемену, но держался он молодцом. Впервые за те годы, что я его близко знаю, скрутил свою гордыню и полупризнал неправоту, неумение организовать дело. Хорошо, что только полупризнал, подумалось мне, нет ведь ничего хуже, если политический лидер теряет уверенность в себе. Надеюсь, с ним это не произойдет. Но поубавить самоуверенность ему не вредно.
