Павел Милюков - История второй русской революции
Что эта отсрочка в конце концов не только не уменьшала, а, напротив, увеличивала трудность создания «сильной революционной власти», об этом вожди Совета, если и думали, то во всяком случае остерегались говорить. Как-нибудь пережить сегодня, как-нибудь дожить до завтра, памятуя, что «довлеет дневи злоба его», — эта тактика давно уже сделалась обычной для Церетели. Он обладал достаточным искусством обходить действительные затруднения, решить которые по существу все равно было невозможно в рамках «революционно-демократической» тактики. Таким образом, затруднения отсрочивались и накапливались, и трудность их решения увеличивалась. Но зато в ожидании дня, когда жизнь предъявит окончательный счет, демократия получала возможность жить изо дня в день настолько спокойно, насколько это позволяла ей ее неопытность и непредусмотрительность.
Такова же в сущности была теперь и тактика Керенского, сводившаяся к единственной цели: как-нибудь довести Россию до Учредительного собрания, все равно в каком виде. Это намерение Керенского вполне удовлетворялось компромиссами Церетели. И решение правительства было вынесено той же ночью, как только выяснилось настроение собрания после речей Авксентьева и Скобелева. На исходе третьего часа ночи на 2 сентября журналистам, дожидавшимся решения в Зимнем дворце, из зала министров была сообщена радостная весть: «Кризис разрешен благополучно... Временно по вопросам управления и государственной обороны решено сосредоточить власть в руках совета пяти: Керенского, Никитина, Терещенко, Верховского, Вердеревского». Правительство, таким образом, тоже ничего не уступало и ничего не предрешало. Керенский получал свою «директорию», но «временно», и при этом нисколько не отказывался ни от принципа коалиции, ни даже от введения в коалицию «цензовых элементов». Пять членов директории — это были просто те наличные члены кабинета, участие которых в будущем правительстве было решено окончательно. Остальные министры считались пока, до окончательного выяснения списка, просто управляющими своими ведомствами, не разделявшими с «пятью» полноту правительственной власти. Так как это их положение тоже было «временным», то и партия народной свободы не могла считать свое требование о равенстве всех членов кабинета отвергнутым. Временное решение министров имело и то значение, что не обязывало немедленно заполнять министерские посты, оказавшиеся вакантными. Места ушедших министров заняли пока их товарищи. Наконец, вопрос, особенно интересовавший «демократию», — о праве предстоящего «демократического совещания» самостоятельно создать новую власть, был в первый момент намеренно затушеван. «Демократия» могла считать, что она имеет это право, а правительство продолжало думать, что пополнение кабинета им просто отсрочено «до того момента, когда появится возможность снова вернуться к формированию состава Временного правительства на прежних коалиционных началах». В этом смысле Керенский дал обещание и Кишкину, приняв одного его из тех трех кандидатов, которые приехали из Москвы утром 2 сентября. Министрами они не сделались, но кандидатами быть не перестали.
Провозглашение республики. Сохранив, таким образом, главное, что ему было нужно, Керенский решился сделать демократии уступки в тех ее требованиях, которые имели для нее принципиальное значение. Легче всего было удовлетворить желание «революционной демократии» о провозглашении России демократической республикой. Юридического значения это провозглашение все равно не имело. Иначе, как заметил один из близких к правительству юристов, нужно было бы допустить, что какой-нибудь другой состав правительства может провозгласить Россию монархией. Это было предрешением голоса высшего судьи и властелина: народа в Учредительном собрании. Это возражение и делалось обычно членами правительства, с тех пор как вопрос о провозглашении республики впервые был поставлен в кабинете в момент ухода князя Львова.
Но на этот раз в руках Керенского был новый аргумент. Во время Московского совещания немедленного провозглашения республики потребовал маститый эмигрант кн. П. А. Кропоткин, и совещание ответило ему вставанием и оглушительными аплодисментами. Что можно было возразить по существу в собрании, где даже Корнилов был республиканцем? Вопрос о форме правления постепенно терял значение — по мере того, как вообще теряли значение акты Временного правительства. И теперь против немедленного провозглашения республики имелся в сущности один серьезный аргумент: несерьезность этого акта и неавторитетность власти, которая его совершала.
Мы заметили в своем месте, как первый удар неприкосновенной доселе и святой для демократии идее Учредительного собрания был нанесен руками демократов, употребивших вопрос о сроке созыва Учредительного собрания как орудие в партийной борьбе и назначивших явно неосуществимый срок. Подобный же удар был нанесен и другой демократической святыне — идее республики — провозглашением ее в акте, подписанном 1 сентября Керенским и Зарудным. Идея эта не выиграла от того, что ее осуществление было поставлено в формальную связь с «подавлением мятежа генерала Корнилова». «Считая нужным положить предел внешней неопределенности государственного строя, памятуя единодушное и восторженное признание республиканской идеи, которое сказалось на Московском государственном совещании, Временное правительство», — в момент, когда в сущности оно формально не существовало и вся власть передана была Керенскому, — объявляло, «что государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский, и провозглашало Российскую республику». Тут же правительственный акт сообщал о «передаче полноты власти по управлению пяти лицам из состава Временного правительства», хотя, как мы только что видели, передача эта — не правительством, а Керенским — совершилась только 2 сентября, после ухода Зарудного, подписавшегося под актом. Далее правительственный акт сообщал и новую программу, и дальнейшие планы «директории». «Временное правительство главной своей задачей считает восстановление государственного порядка и боеспособности армии». Оно «будет стремиться к расширению своего состава путем привлечения в свои ряды представителей всех тех элементов, кто вечные и общие интересы родины ставит выше временных и частных интересов отдельных партий или классов». При этом Временное правительство «не сомневалось, что эта задача будет им выполнена в течение ближайших дней». Как видим, нет ни слова о «демократическом совещании». Моралистическая сентенция о «вечном и общем» прикрывала весьма определенное содержание, которое выясняется хотя бы из повторения слов о «партиях и классах» в письме Н. М. Кишкина в редакцию газет. «Демократии» предоставлялось проглотить все это под приправой из «демократической республики».
Другие уступки Керенского. Более серьезной уступкой революционным органам была новая тактика в вопросах о поднятии «боеспособности армии», отмеченная выше. Здесь уже речь шла не о словах: мы видели, с какой легкостью в несколько дней «правительство пяти» отказалось от поддержки программы Корнилова и Алексеева, этого устарелого «человека знаний», и как самоотверженно в лице генерала Верховского, оно принялось мирить «боеспособность» с «демократизацией», которой требовала резолюция исполнительного комитета. Чистка Ставки и сплошная смена командного состава — это условие тоже не вызывало затруднений. Этим в ближайшие же дни и занялся А. Ф. Керенский, как только появление в Ставке стало для него безопасным.
Третьей уступкой Керенского было освобождение арестованных за восстание 3-5 июля большевиков. Правительство, конечно, только что требовало осуждения «мятежа» Корнилова на том же основании, на каком был осужден «мятеж» большевиков. Но теперь, когда «мятеж» Корнилова был подавлен, а большевики могли безнаказанно грозить новым восстанием в Петрограде, теперь слишком строго выдерживать этот принцип равного воздаяния не приходилось.
Вожди «революционной демократии» уже довольно давно настаивали на пересмотре дела о большевиках. Под влиянием этих настояний А. С. Зарудный уже раньше вытребовал следственное дело у прокурора палаты Н. С. Каринского, задержал его у себя больше трех недель и тем фактически приостановил ход следствия. Хотя Каринский не соглашался на освобождение арестованных лидеров, Троцкого и Луначарского, тем не менее Зарудный освободил последнего. На другой день «Известия Совета рабочих и солдатских депутатов» заявили, что Каринский должен быть уволен. Действительно, через два дня министр юстиции пригласил прокурора палаты к себе. Он начал с того, что полностью одобрил действия Каринского в деле большевиков и оглашение им материалов следствия, но закончил предложением Каринскому занять высшую должность старшего председателя судебной палаты. На заявление Каринского, что «именно теперь, ввиду требования Совета, он не хочет уступать и не желает повышения», Зарудный после долгих уговариваний, наконец, напрямик сказал ему: «Как трудовик я обязан подчиниться партийной дисциплине. Раз Совет требует от меня вашего ухода, я должен это сделать. Для Временного правительства требование Совета обязательно. Если я не подчинюсь, я должен буду покинуть свой пост». Тогда Н. С. Каринский после размышления послал Зарудному письмо: «Считаясь с тяжелым положением министра юстиции, соглашаюсь на повышение».
