История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер
Как ни велика была храбрость монахов и крестьян, их ярость не могла устоять перед поражениями 18 февраля. Лишь треть сражавшихся оставалась на ногах. Мирное население было в отчаянии. Палафокс умирал от неизвестной болезни. Оборонная хунта решила, наконец, капитулировать. На следующий день, 20-го, хунта прибыла в лагерь и согласилась сдать крепость. Было договорено, что все, кто оставался в гарнизоне, выйдут через главные ворота, ворота Портильо, сложат оружие и станут военнопленными, если не захотят перейти на службу королю Жозефу.
Двадцать первого февраля десять тысяч пехотинцев и две тысячи всадников, бледных и исхудавших, продефилировали перед охваченными жалостью французскими солдатами. Затем французы вошли в несчастный город, который представлял собой одни руины, наполненные гниющими трупами. Из ста тысяч человек – жителей города и укрывшихся в его стенах беженцев – погибли пятьдесят четыре тысячи. Треть зданий была полностью разрушена, две другие трети изрешечены ядрами, залиты кровью, заражены смертельными миазмами.
Сердца французских солдат были глубоко взволнованы. Французы тоже понесли жестокие потери: из четырнадцати тысяч солдат, активно участвовавших в осаде, были выведены из строя три тысячи. Двадцать семь офицеров инженерных частей из сорока были ранены или убиты, и в числе погибших находился знаменитый и несчастный Лакост. Погибла половина солдат инженерных частей.
Таков был конец Второй испанской кампании, начавшейся в Бургосе, Эспиносе и Туделе, окончившейся в Сарагосе и отмеченной присутствием Наполеона на Иберийском полуострове, стремительным отступлением англичан и видимым подчинением испанцев королю Жозефу. Как бы неутомимы они ни были, их можно было утомить; как бы слепы они ни были, их можно было просветить и заставить оценить преимущества правления, которое нес им Наполеон в лице своего брата. После Эспиносы, Туделы, Сомосьерры, Ла-Коруньи, Уклеса и Сарагосы они были действительно сокрушены и деморализованы, по крайней мере на время; и если бы им не помогли новые общеполитические осложнения, они еще раз возродились бы благодаря иностранной династии. Но тайны судеб были пока скрыты непроницаемой завесой.
Получив от Камбасереса письмо с пожеланием доброго нового года, Наполеон отвечал ему: «Чтобы вы смогли обратиться ко мне с таким пожеланием еще три десятка раз, следует быть благоразумным».
Но сумеет ли он стать таковым? В этом был весь вопрос. Он один после Бога держал в руках судьбы испанцев, германцев, поляков, итальянцев и французов.
В то время он еще был способен сохранять благоразумие и непоправимые ошибки еще не были совершены. Еще было возможно, хотя и сомнительно (в силу того, какой ход он задал событиям), что благодаря ему Испания возродится, Италия освободится от австрийцев, Франция останется такой же великой, какой он ее сделал, а его могила окажется на берегах Сены, не оказавшись прежде на другом конце Океана.
XVI
Регенсбург
Отбыв верхом из Вальядолида 17 января 1809 года и прибыв 18-го в Бургос, а 19-го в Байонну, Наполеон сел в карету, едва успев отправить несколько приказов, и 22 января прибыл среди ночи в Тюильри, застав всех врасплох своим внезапным появлением. Его возвращения не ожидали так скоро и ощутили некоторую тревогу, как во Франции, так и во всей Европе. Причины тревоги объяснимы причинами самого его преждевременного возвращения. Он покинул Вальядолид, предоставив завершить покорение Испании своим генералам (к несчастью, разобщенным и слабо связанным робким командованием Жозефа), потому что со всех сторон до него доходили известия, что Австрия с небывалым пылом продолжает военные приготовления, которые она столько раз приостанавливала и столько раз возобновляла за последние два года. Из Вены, Мюнхена, Дрездена и Милана Наполеону сообщали подробности этих приготовлений, не оставлявших больше никаких сомнений в неотвратимости войны, из Константинополя доносили о неслыханных усилиях Австрии рассорить турок с Францией и примирить их с Англией, из Парижа, наконец, писали, что в умах царит брожение, что при дворе робко, но заметно интригуют, а в городе говорят смело, словом, повсюду все обеспокоены и недовольны, злоумышляют и злословят.
По возвращении в Париж Наполеону и в самом деле предстояло найти Францию такой, какой он ее еще не видел. И причины перемен коренились целиком и полностью в Испанской войне, которая начала оказывать свои пагубные последствия.
Прежде всего, не одобряли саму войну, которое утяжеляла и без того нелегкое бремя, давившее на Империю. Порицали коварство в отношении неумных и немощных государей. Сама Испанская кампания, когда народные ополчения рассеивались при одном только появлении Наполеона, наводила на печальные размышления. Все знали, что ему пришлось перебросить армии с Севера, где в них по-прежнему нуждались, на Юг, откуда Франции не угрожала никакая серьезная опасность, разбросать их по ненасытной земле, где они тратили силы, разгоняя небоеспособные армии, которые возрождались в герильясах, когда переставали существовать в виде армейских корпусов. Все думали, что это бездна, которая поглотит много денег и людей ради неясного результата, желательного, конечно, в эпоху Людовика XIV, но бесконечно менее важного во времена владычества Франции на континенте, результата, с которым можно было бы и подождать в виду стольких незавершенных дел и который сильно затруднял установление всеобщего мира, и без того труднодостижимого. Но довершало общественное порицание весьма распространенное убеждение, что Австрия воспользуется удалением французских армий на Иберийский полуостров и возобновит войну. К этой уверенности добавлялся страх, что к ней присоединятся другие державы и коалиция станет всеобщей. В то же время, начали вызывать повсеместное недовольство непрерывно повторяющиеся воинские призывы, и война, которая до сих пор была лишь поводом к триумфу, предметом гордости и средством донести до самых отдаленных деревушек свидетельства императорской щедрости в отношении старых солдат, стала восприниматься как ощутимое страдание.
Столь переменчивая парижская публика – то послушная, то хулящая, то возносящая до небес, но никогда до конца не покорная и не мятежная, – выражалась с необычайной свободой. Казалось, ей надоело восхищаться своим императором, и она, забыв, что он уничтожил эшафот и восстановил алтари, вернул спокойствие и порядок, с упоением припоминала его промахи, комментировала ошибки, но за всем этим проглядывала неуверенность в будущем, выражавшаяся в печальных и нередко горьких речах. Ставки по государственным бумагам, несмотря на упорные закупки Казначейства, падали ниже 80 франков, объявленных Наполеоном нормой для 5-про-центной ренты, и упали бы еще ниже, если бы не постоянные усилия по их поддержанию.
В правительстве тревога была не менее заметна. Всё время, что продолжалась недолгая кампания Наполеона за Пиренеями, Законодательный корпус собирался на заседания. Его занимали, как было тогда принято, не политикой, а финансовыми делами и в особенности законодательством. Обсуждался Уголовный кодекс, возбудивший множество
