Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914
У ревизионизма имелся один серьезный изъян, на который обратил внимание Виктор Адлер. Это о нем говорили 41, что ему, как и Монтеню, надо иметь весы в качестве эмблемы, а девизом – изречение Que sais-je? [147], поскольку он всегда умел находить плохое во всем хорошем и что-нибудь хорошее – во всем плохом. Адлер писал Бернштейну: он обнажил сомнения, которые время от времени мучили социалистов и в конце концов заставили его солидаризироваться с революционерами, потому что ревизионизм смертельно опасен тем, что «социалисты останутся без социализма».
Во Франции идейная война, вызванная le cas Millerand, казусом Мильерана, была даже яростнее, чем в Германии. Жорес возмущался решением Мильерана принять пост министра, но когда ему пришлось заявить свою позицию, предпочел высказаться за сотрудничество с правительством, а не против сотрудничества. На партийном съезде в Париже в декабре 1899 года он отверг предостережения марксистов об идеологической порче. Поскольку невозможно предсказать, когда наступит коллапс капитализма, необходимо заниматься реформами. «Бессмысленно бороться на расстоянии, надо вести борьбу в самой цитадели», – говорил Жорес. Зал наполнился возмущенными криками оппонентов. «Высокий, тощий и сухопарый Гед, сверкая черными глазами», начал было отстаивать чистоту марксизма, цитировать Либкнехта, и тут один из министериалистов, как называли сторонников Мильерана, гаркнул во все горло: «Долой Либкнехта!»42 Один из делегатов вспоминал позднее, что этот вопль разозлил сподвижников Геда так, как если бы кто-то прокричал: «Долой Бога!» в соборе Парижской Богоматери. После трех дней острых дебатов был сформулирован вопрос, на который требовался однозначный ответ «да» или «нет»: «Допускает ли классовая борьба участие социалиста в буржуазном правительстве?» Первое голосование дало негативный ответ, но тут же последовало второе голосование, в исключительных обстоятельствах разрешавшее министериализм. Хотя Жоресу и нужно было продемонстрировать единство, съезд завершился наскоро сформулированной резолюцией, в которой не удалось преодолеть расхождения. В результате образовались две партии. Гед, Вайян и Поль Лафарг, зять Маркса, организовали Социалистическую партию Франции, отвергавшую «компромиссы с какими-либо фракциями буржуазии» и уповавшую на крах капитализма, а Жорес, Мильеран, Бриан и Вивиани – создали Французскую социалистическую партию, наметившую для «незамедлительной реализации» программу реформ.
Ревизионизм и министериализм в духе le cas Millerand проникли во все кабинеты и актовые залы с красными флагами социалистических партий мира. Социалисты-доктринеры цеплялись за старые принципы, а ревизионисты обнаруживали, что социализм, подобно любой другой политике, есть искусство возможного. Пятый конгресс Второго интернационала, раздираемый противоречиями и разногласиями, проходил в Париже в сентябре 1900 года, во время Всемирной выставки. Понимая, что на город обращено внимание всего мира, социалистические вожди стремились избежать открытых и громких ссор. Каутский составил резолюцию, в которой действия Мильерана и не одобрялись, и не осуждались. Делегаты назвали ее «каучуковой», настолько она была эластичной в формулировках. В спорах и борьбе чуть ли не за каждое слово текст согласовывался на протяжении почти всего конгресса. Немецкий делегат Эрхард Ауэр во время одной из острых дискуссий даже выразил сожаление, что дело, аналогичное cas Millerand, не может возникнуть у социалистов Германии. Вскрывая главную особенность общественно-политической жизни в своей стране, Ауэр вызвал аплодисменты, шушуканье и коридорные дебаты. В конце концов конгресс, подчиняясь твердой руке Жореса, который, как всегда, стремился добиться единства, принял резолюцию Каутского, проигнорировав упрямство меньшинства. Идею и Жореса, и конгресса можно было выразить одной фразой: «Мы все примерные революционеры, давайте скажем об этом без обиняков и будем объединяться». Но реальность не совпадала с желаниями.
На фоне Англо-бурской войны, интервенции на Филиппинах, Боксерского восстания в Китае делегатам было гораздо легче принять резолюцию, предложенную Розой Люксембург и заявлявшую, что капитализм рухнет не вследствие экономических причин, а из-за империалистического соперничества. Конгресс рекомендовал социалистическим партиям активизировать антивоенную деятельность, организовывать и вовлекать в классовую борьбу молодежь, устраивать антивоенные демонстрации, голосовать против расходов на армию и военно-морские силы. Показательно, что эта резолюция была принята с таким же единодушием, как и другое решение – обвинение недавней Гаагской конференции в политическом жульничестве.
Единственным практическим результатом конгресса было формирование постоянного органа – Бюро в Брюсселе, председателем которого назвали Вандервельде, а секретарем – тоже бельгийца, Камиля Гюисманса. Исполнительному органу надлежало принимать промежуточные решения, готовить повестки дня для съездов и созывать в случае необходимости экстренные собрания, на которые каждая нация-участница должна направлять двоих делегатов. Финансирование выделялось мизерное, Бюро не смогло завоевать авторитет или приобрести минимальную власть и занималось только почтой, демонстрируя, насколько слабы материальные ресурсы интернационализма.
Ревизионизму противостоять трудно. Жорес допускал практическое сотрудничество, но отвергал вмешательство Бернштейна в теорию. На студенческой социалистической конференции в 1900 году, касаясь разногласий между Бернштейном и Каутским, он сказал: «В целом я на стороне Каутского». Бернштейн не прав, утверждая, будто пролетариат и буржуазия, смыкаясь по краям, объединяются. Между классами, один из которых владеет средствами производства, а другой – лишен их, «без сомнения, пролегает четкая демаркационная линия», хотя, конечно, могут быть и посреднические промежуточные оттенки. После такого загадочного замечания в Жоресе уже заговорил истинный профессор: «Неуловимыми нюансами мы переходим от белого к черному, от пурпура к красному цвету, от темноты ночи к дневному свету; эти неощутимые изменения дали Гераклиту повод сказать, что в каждом дне всегда есть немножко ночи и в каждой ночи – немножко дня… Крайности сближаются промежуточными посредническими движениями…» Жорес некоторое время продолжал рассуждать в том же духе, гипнотизируя аудиторию, и вернулся к главному предмету дискуссии. Какими бы антагонистами ни были противоборствующие классы, это не значит, что между ними не может быть контактов или сотрудничества, закончил свою речь Жорес, призвав к социалистическому единению под «гром аплодисментов, приветствий и восторженных криков Vive Jaurès!»
Будучи одним из четырех вице-президентов палаты депутатов после переизбрания в 1902 году, Жорес практиковал политическое сотрудничество ежедневно, фактически став лидером левого блока партий, поддерживавших правительство в схватках с армией и религиозными орденами. Жизнь заставляла его превращаться в ревизиониста. Он посещал приемы в британском посольстве и побывал на банкете в Елисейском дворце в честь короля и королевы Италии в 1903 году. На партийном съезде в Бордо в том же году он заявил, опровергая Геда, что государство вовсе не является неприступным образованием, которое надо либо терпеть, либо сокрушать: его можно реформировать. Постепенно на месте буржуазного может появиться пролетарское государство, и «мы окажемся в зоне социализма, подобно тому, как капитаны кораблей вступают в новое полушарие, хотя нет никакого троса, протянутого через океан и отмечающего границы». Однако Жорес признавал, что непросто согласовать сотрудничество с классовой борьбой. С этой трудностью столкнулись и немецкие социалисты на своем съезде, проходившем в том же году в Дрездене.
Проблема, вокруг которой разгорелись дебаты, получила название «дилеммы бриджей»43. Социал-демократы одержали блестящую победу на выборах, набрав более трех миллионов голосов и получив восемьдесят одно место в рейхстаге. Бернштейн считал бессмысленным в таких условиях придерживаться жесткой марксистской позиции политической обособленности. Он настаивал на том, чтобы партия воспользовалась прерогативами, данными ей на выборах, и приняла один из вице-президентских постов, который ей полагался. Поскольку это предполагало нанесение официального визита кайзеру в одеянии придворного, возникло очень серьезное этическое и политическое затруднение, обсуждавшееся несколько дней. Только представьте себе социалиста в бриджах, чулках и туфлях с застежками! – чертыхался Бебель. Признать, что социалистическую партию hoffähig (принимают) при дворе, значит нанести оскорбление всему рабочему классу. Бернштейн доказывал: важно не то, как одеты социалисты, а то, что они делают в парламенте. Но спорщиков больше занимала перспектива появления на публике социалиста в бриджах, и его доводы никто не слушал.
