Анатолий Тарас - Войны Московской Руси с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитой в XIV-XVII вв
Ходкевйч послал в Кремль лазутчика с грамотой, в которой просил осажденных подождать три недели, после чего обещал вернуть-
ся с большим войском. Свой уход гетман оправдывал большими потерями, у него якобы осталось всего 400 конников (о пехоте грамота умалчивала). Затем его части пошли на запад по Смоленской дороге. Пожарский их не преследовал.
За 22—24 августа Ходкевйч потерял убитыми и ранеными не менее трети своего войска и почти весь обоз. Польский автор конца XVII века Кобержицкий так написал об этом поражении:
«Поляки понесли такую значительную потерю, что ее ничем нельзя было вознаградить. Колесо фортуны повернулось, и надежда овладеть целым Московским государством рушилась невозвратно».
ОСАДА КРЕМЛЯ И КИТАЙ-ГОРОДА
(сентябрь — октябрь 1612г.)
Отступление Ходкевича не сплотило два ополчения, наоборот, начались новые ссоры. Боярин Трубецкой требовал от Пожарского и Минина, чтобы они исполняли его приказы. Ведь князь Пожарский не бегал за боярством в Тушино, он так и остался стольником, второй же был, как тогда говорили, «подлого звания» (т.е. не аристократ). Но вожди земского войска помнили судьбу Ляпунова, да и вообще не собирались подчиняться проходимцу.
В начале сентября среди казаков возникла идея об уходе из Москвы. Они кричали, что голодны, раздеты, разуты (это было в основном правдой) и не могут больше стоять в осаде. В Москве пусть дворяне да земцы остаются. Дело взялся уладить троицкий архимандрит Дионисий. Он посоветовался с братией: что делать? Денег в монастыре нет, нечего послать казакам, как уговорить их остаться? Монахи решили послать казакам в заклад (под будущее жалованье) дорогую церковную утварь. Расчет оказался правильным: суеверные казаки не посмели взять предметы культа. Два атамана отвезли утварь обратно в монастырь и дали монахам грамоту, в которой клялись все претерпеть, но не уйти от Москвы.
Пожарский и Трубецкой регулярно встречались на нейтральной территории, у реки Неглинной. Они договорились выкопать через все Замоскворечье глубокий ров от одного берега Москва-реки до другого, а вдоль него поставить палисад и охрану. Тем самым они хотели исключить на будущее возможность нового прорыва противника в город. Оба воеводы попеременно следили за ходом работ.
15 сентября Пожарский послал в Кремль грамоту:
«Полковниками всему рыцарству, немцам, черкасам и гайдукам, которые сидят в Кремле, князьДмитрий Пожарский челом бьет. Ведомо нам,
что вы, будучи в городе в осаде, голод безмерный и нужду великую терпите, ожидаючи содня наденьсвоей гибели, а крепитвас и упрашивает Николай Струсь, да Московского государства изменники, Федька Андронов с товарищами, которые сидят с вами вместе для своего живота...
Гетмана в другой раз неждите: черкасы, которые были с ним, покинули его и пошли в Литву. Сам гетман ушел в Смоленск, где нет никого прибылых людей, сапежинское войско все в Польше...
Присылайте к нам не мешкая, сберегите головы ваши иживоты ваши в целости, а я возьму на свою душу и у всех ратных людей упрошу: которые из вас захотят в свою землю, тех отпустим без всякой зацепки, а которые захотят Московскому государству служить, тех пожалуем по достоинству...
А что вам говорят Струсь и московские изменники, что у нас в полках рознь с казаками и многие от нас уходят, то им естественно петь такую песню и научить языки говорить это, а вам стыдно, что вы вместе с ними сидели. Вам самим хорошо известно, что к нам идет много людей и еще большее их число обещает вскоре прибыть... А если бы даже у нас и была рознь с казаками, то и против ниху нас есть силы и они достаточны, чтобы нам стать против них».
21 сентября он получил ответ:
«От полковника Мозырского, хорунжего Осипа Будзилы, трокского конюшего Эразма Стравинского, от ротмистров, поручиков и всего рыцарства, находящегося в московской столице, князюДмитрию Пожарскому. Мать наша отчизна, дав нам в руки рыцарское ремесло, научила нас также тому, чтобы мы прежде всего боялись Бога, а затем имели к нашему государю и отчизне верность, были честными... Каждый из нас, не только будучи в отечественных пределах, но и в чужих государствах, как доказательство своих рыцарских дел, показывает верность своему государю и расширяет славу своего отечества...
Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились____ Мы хорошо знаем вашу
доблесть и мужество; ниукакого народатакихмы не видели, какувас, — в делах рыцарских вы хуже всех классов народадругих государств и монархий. Мужеством вы подобны ослуили байбаку, который, не имея никакой защиты, принужден держаться норы... Впредь не пишите к нам ваших московских сумасбродств, — мы их уже хорошо знаем».
Что ж, шляхетский гонор — превыше всего, на самом деле осажденные сильно голодали. Вот как позже вспоминал об этом сам литвинский хоружий Осип Будзила:
«Ни в каких историях нет известий, чтобы кто-либо, сидящий в осаде, терпел такой голод, чтобы был где-либо такой голод, потому что когда настал этот голод и когда не стало трав, корней, мышей, собак, кошек, пада-
ли, то осажденные съели пленных, съели умершие тела, вырывая их из земли : пехота сама себя съела и ела других, ловя людей.
Пехотный поручик Трусковский съел двоих своих сыновей; один гайдук тоже съел своего сына, один товарищ съел своего слугу; словом, отец сына, сын отца не щадил; господин не был уверен в слуге, слуга в господине; кто кого мог, кто был здоровее другого, тоттого и ел.
Об умершем родственнике или товарище, если кто другой съедал такового, судились, как о наследстве, и доказывали, что его съесть следовало ближайшему родственнику, а не комудругому. Такое судное дело случилось во взводе Леницкрго, у которого гайдуки съели умершего гайдука их взвода. Родственник покойного — гайдук из другого десятка — жаловался на это перед ротмистром и доказывал, что он имел больше права съесть его, как родственник; а те возражали, что они имели на это ближайшее право, потомучто он был с ними в одном ряду, строю идесятке. Ротмистр не знал, какой сделать приговор и, опасаясь, как бы недовольная сторона не съела самого судью, бежал с судейского места»...
Некоторые польские историки обвиняют Сигизмунда III в том, что он бросил московский гарнизон на произвол судьбы. Однако эти упреки несправедливы. Осенью 1612 года король делал все, что мог. Но у него опять не было денег. Он не заплатил своим воинам за летнюю кампанию, и они разъехались по домам.
В итоге Сигизмунд отправился в поход из Смоленска лишь с отрядом наемной пехоты и несколькими ротами гусар своей личной гвардии. В пути к королю присоединился Адам Жолкев-с к и й, племянник гетмана Станислава, со своей частной армией is 1200 всадников. Это войско прибыло I!
Вязьму в последних числах октября. Но к тому времени уже произошла развязка затянувшейся драмы.
Воротам башни Китай-города
По приказу князя Пожарского у Пушечного двора (близ современной гостиницы «Москва») была устроена артиллеийская батарея, которая с' 24 сентября вела интен-
сивный огонь по Кремлю. 3 октября открыла огонь батарея, поставленная Трубецким у Никольских ворот.
21 октября комендант Струсь согласился на переговоры. Он прислал к Пожарскому полковника Будзилу. Однако Струсь требовал почетного ухода гарнизона из Москвы домой, с оружием и знаменами, тогда как Пожарский соглашался лишь на безоговорочную капитуляцию.
Казаки Трубецкого, узнав о переговорах, решили, что их лишают законной добычи. 22 октября без команды главных воевод они пошли на штурм Китай-города и ворвались туда. Потеря Китай-города сбила спесь с осажденных. Теперь переговоры возле кремлевской стены вели, с одной стороны, полковник Струсь и князь Мстиславский, сдругой — Пожарский и Трубецкой.
КАПИТУЛЯЦИЯ
ЛИТОВСКО-ПОЛЬСКОГО ВОЙСКАВ КРЕМЛЕ
В начале переговоров бывший глава боярской думы Мстиславский покаялся и бил челом «всей земле», а конкретно Пожарскому и Трубецкому.
Затем Струсь и Мстиславский попросили разрешить покинуть Кремль всем находившимся там московским женщинам, на что воеводы согласились. Вышедшие из Кремля боярыни и княжны несли с собой свои драгоценности. Казаки хотели ограбить их, но Пожарский с дворянами отконвоировал женщин в свой лагерь.
Советский историк Р. Г. Скрынников писал по поводу переговоров Пожарского:
«После трехдневных переговоров земские вожди и боярское правительство заключили договор и скрепили его присягой. Бояре получили гарантию того, что им будут сохранены их родовые наследственные земли... Боярская дума, имевшая значение высшего органа монархии, согласилась аннулировать присягу Владиславу и порвать всякие отношения с Сигиз-мундом III. Земские воеводы молчаливо поддержали ложь, будто «литва» держала бояр в неволе во все время осады Москвы».
