Роберт Масси - Николай и Александра
Узнав о Брест-Литовском договоре, находившийся в Тобольске Николай Александрович был вне себя от отчаяния и стыда. Это было предательством по отношению к России, и Ленин это понимал. Пьер Жильяр вспоминал: "Император высказывался по этому вопросу с большой грустью. "Это такой позор для России, и это равносильно самоубийству". Государя возмутило то, что кайзер, самый пылкий сторонник монархического принципа во всей Европе, был готов сотрудничать с большевиками. "Я никогда не думал, - продолжал он, что император Вильгельм и германское правительство могут опуститься до такой степени, чтобы пожимать руку этим злодеям, которые предали свою страну. Однако я уверен, что это не принесет им благополучия и не спасет их немцев от гибели". Когда Николаю II стало известно, что немцы требуют передать им царское семейство живым и невредимым, то, по словам Жильяра, "Император на это воскликнул: "Если это не проделка, чтобы меня дискредитировать, то это обида, которую мне причиняют". Императрица вполголоса сказала: "После того, что немцы причинили императору, я предпочитаю скорее умереть в России, чем быть спасенной ими".
Естественно, после того, как военные действия между двумя странами прекратились, и немецкие, и советские власти стали уделять царю и царской семье больше внимания, Николай II олицетворял собою Россию, и каждая из сторон хотела использовать это обстоятельство в собственных интересах. Кайзеру, которому действительно было стыдно за то, что он якшается с большевиками, хотелось, чтобы бывший царь оказался сговорчивым и поставил свою подпись под Брест-Литовским договором. Большевики, сообразившие, какую выгоду можно получить, имея в своей власти Николая II, постарались не допустить, чтобы царь попал в руки кайзера. Поскольку солдаты охраны и их начальник, полковник Кобылинский, были приставлены к царской семье еще Временным правительством, большевистское начальство решило заменить их своими людьми.
Существовало и еще одно обстоятельство, повлиявшее на участь императорской семьи. Из всех местных советов, словно грибы, выросших во всех частях России, в Екатеринбургском совдепе особенно ощущалось влияние большевиков. Уральские мастеровые и шахтеры, стоявшие у доменных печей и работавшие под землей, издавна отличались своей революционностью, благодаря чему край этот приобрел репутацию "Красного Урала". В 1917 году, еще до захвата власти большевиками в Петрограде, Екатеринбургский совет национализировал местные шахты и фабрики. Движимые иными, чем центральное руководство, целями, уральские экстремисты тоже старались захватить царскую семью в свои руки. Попав в Екатеринбург, государь и его близкие стали уже не пешками в международной политике, а жертвами жестоких и мстительных злодеев. В марте Уральский областной совет обратился к московским властям с требованием разрешить ему увезти царскую семью в Екатеринбург.
Прежде чем из Москвы пришел ответ, в Тобольск прибыл большевистский отряд из Омска. Омск, административный центр Западной Сибири, был соперником Екатеринбурга и претендовал на главенствующую роль в Зауралье. В административном отношении Тобольск находился в подчинении у Омска, и красный отряд прибыл 26 марта не за тем, чтобы увезти с собой царя, а чтобы разогнать местные власти, заменив их большевиками. Императрица, к несчастью, была уверена, что омский отряд прибыл, чтобы спасти ее семью. Увидев вступающий в город конный отряд, государыня, радостно всплеснув руками, подозвала к окну дочерей. "Смотрите, вот они - хорошие русские люди", - воскликнула она. Жильяр вспоминает этот эпизод в своих мемуарах: "Императрица сказала мне, что она имеет основания полагать, что среди этих людей есть много офицеров, состоявших на должностях простых солдат, и утверждает, не указывая, откуда она это знает, что в Тюмени собрано триста офицеров". Сам швейцарец не разделял оптимизма императрицы.
13 апреля в Тобольске появился отряд Заславского. Ответа из Москвы все еще не было, а без указаний из центра ни Кобылинский, ни начальник омского отряда не разрешали увезти царскую семью. Тогда Заславский потребовал заключить ее в местную тюрьму. Кобылинский стал возражать. Тогда комиссар со своими людьми начали вести пропаганду с целью разложения солдат охраны, призывая их не подчиняться полковнику. Именно в это время прибыл из Москвы комиссар Василий Васильевич Яковлев.
С самого начала личность нового посланца была окутана тайной. Узникам было известно, что должно прибыть какое-то важное лицо, поговаривали, будто едет сам Троцкий. Но 22 апреля приехал Яковлев. С ним был отряд в 150 бойцов и даже личный телеграфист для сношений с Кремлем. После беседы с Кобылинским Яковлев отправился в губернаторский дом, где познакомился с государем, который представил ему сына и воспитателя Гиббса. Для чего он прибыл в Тобольск, московский посланец не сообщил. Это был высокий, плечистый брюнет лет тридцати двух или трех. Несмотря на то, что он был одет, как простой матрос, чувствовалось, что это человек образованный. Речь его была грамотной, к государю он обращался "ваше величество", с Жильяром здоровался по-французски. Руки у него были чистые, с длинными, тонкими пальцами. Несмотря на располагающую внешность нового комиссара, узники встревожились. "Все взволнованы и расстроены, - записал Жильяр в дневнике. - Прибытие комиссара воспринято, как признак какой-то неизвестной, но реальной опасности".
Сразу по прибытии Яковлев предъявил полковнику Кобылинскому свои документы. Все они исходили из ВЦИКа и были подписаны его председателем Я. Свердловым. Первый документ был удостоверением личности Яковлева. В нем указывалось, что он член ВЦИКа, на которого возложено поручение особой важности. Второй документ был предписанием на имя Кобылинского, а третий на имя отряда. В этих бумагах содержалось требование беспрекословно подчиняться приказаниям московского комиссара, которому предоставлялось право расстреливать ослушников на месте.
Кобылинский не стал пререкаться и по просьбе Яковлева провел его в губернаторский дом. Наследник был в постели: ушиб повлек паралич обеих ног. Это зрелище расстроило комиссара. Позднее тот привел с собой армейского врача, осмотревшего ребенка и заключившего, что он серьезно болен.
Наблюдая за Яковлевым, Пьер Жильяр встревожился. "У нас такое ощущение, что мы оставлены всеми и оказались во власти этого человека. Неужели никто и пальцем не пошевелит, чтобы спасти царскую семью? Где же те, кто остался предан государю? Почему они медлят?" - гласит запись в дневнике наставника.
Утром 25 апреля специальный уполномоченный, наконец, сообщил Кобылинскому, какова цель его приезда. Он объяснил, что сначала ему было поручено ВЦИКом вывезти из Тобольска всю семью. Однако, убедившись, что цесаревич тяжело болен, он вынужден изменить свои намерения. Проведя через своего телеграфиста переговоры с Москвой, Яковлев заявил: "Я говорил по проводу с ВЦИКом. Приказано всю семью оставить, а Государя перевезти". Московский уполномоченный попросил как можно скорее доложить о нем царю.
"После завтрака, в 2 часа, - показал Соколову Кобылинский, - мы с Яковлевым вошли в зал. В центре зала стояли государь и императрица. Остановившись от них на некотором расстоянии, Яковлев поклонился. Он сказал государю: "Я должен сказать Вам, что я чрезвычайный уполномоченный из Москвы от центрального исполнительного комитета и мои полномочия заключаются в том, чтобы увезти отсюда Вас и Вашу семью. Но так как Алексей Николаевич болен, то я, переговорив с Москвой, получил приказ выехать с одними Вами". Царь заявляет: "Я никуда не поеду". Яковлев говорит: "Прошу этого не делать. Я должен выполнить миссию, возложенную на меня. Если Вы отказываетесь ехать, я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Со мной же Вы можете быть спокойны. За Вашу жизнь я отвечаю своей головой. Если Вы не хотите ехать один, можете ехать с кем хотите. Завтра в четыре часа мы выезжаем". И, поклонившись государю, а затем императрице, Яковлев уходит. Следом за ним пошел и Кобылинский, но государь сделал ему знак остаться. Николай II спросил у полковника, куда его намерены увезти. Тот не знал, но вспомнил, что в разговоре Яковлев заметил, что поездка займет четверо-пятеро суток, следовательно, повезут в Москву. Повернувшись к супруге, государь сказал: "Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руки, чем сделаю это". Тут, продолжал Кобылинский, "императрица, сильно волнуясь, заявила: "Я тоже еду. Без меня они опять его заставят что-нибудь сделать, как уже заставили". Безусловно, Государыня намекала на акт отречения от Престола".
Новость стала известна всем обитателям дома. Плача, Татьяна Николаевна постучалась в дверь комнаты П.Жильяра и попросила его придти в комнату императрицы. Александра Федоровна не находила себе места. Она сообщила учителю, что государя ночью увозят, и она не знает, как ей быть.
