Карл VII. Жизнь и политика (ЛП) - Контамин Филипп
С бургундской стороны настаивали на том, что это убийство затронуло не только герцога Филиппа, но и всех принцев, поскольку оно могло вдохновить на подобные действия, так что принцы больше не осмеливаются встречаться и организовывать мирные конференции. А это приводит к нарастанию конфликтов. Если преступление не будет отомщено, то исчезнет всякая вера и безопасность как между сарацинами и христианами, между великими и малыми, пошатнется всякая власть и справедливость. Поэтому в знак солидарности следует объединиться "ради чести принцев и рыцарства и для спасения веры, верности и справедливости". Будет уместно, если король Англии и все остальные потребуют наказания убийц и предателей[67].
Жорж Шатлен в своей хронике, написанной, правда, гораздо позже, сетует: "Несчастная Франция, которой теперь управляет ребенок под присмотром порочного опекуна" (несомненно, он имеет в виду Танги дю Шателя). И вкладывает в уста Мишель, жены Филиппа Доброго, следующие слова, обращенные к ее брату Дофину: твоя молодость заставила тебя сделать "дурной выбор", тобой руководят лживые люди, неверные убийцы и клятвопреступники, которые "пользуясь твоей неопытностью осуществили свой давний замысел и запятнали кровью твою репутацию", можно лишь надеяться, что ты не предвидел такого преступления. Какая свита, какие рыцари тебя окружают и "какие дурные они дают советы"![68]
Но, будучи твердым приверженцем примирения домов Франции и Бургундии, Шатлен довольно осторожен: по его мнению, герцог Иоанн был убит "на глазах у сына его суверенного господина короля, монсеньора Дофина, в то время маленького ребенка, негодяями которые им прикрывались и в своей злобе не поставив его в известность (да верит ему Бог)". Со своей стороны, он не смеет и подумать, "что в сердце королевского сына закралась такая измена"[69].
Версия Энеа Сильвио Пикколомини (Папы Пия II) пропитана симпатиями к бургиньонам: «Как только [герцог Иоанн] увидел Дофина, узнав в нем сына своего господина и родственника, он склонился перед принцем, выражая свое почтение согласно древнему обычаю. Но тут вперед вышел парижский прево [Танги дю Шатель] и сказал: "Ты пришел как изменник, но это твой последний день. Своей кровью ты поплатишься за пролитую королевскую кровь и за свою измену королевству Франции от моей руки, и я отомщу за герцога Орлеанского, которого ты убил". Он выхватил топор и ударил им доблестного герцога, когда тот преклонил колено перед Дофином»[70].
Впоследствии, после опалы арманьяков, последовавшей в 1424–1425 годах, каждый из них пытался оправдать себя, хотя, и не всегда убедительно. Свидетельство Жана де Пуатье, епископа Валансьенского, чей брат Шарль, епископ Лангрский, был на стороне герцога Бургундского, имеет здесь решающее значение: по его словам, Дофин, одобрив план своих сторонников, пытался убедить своего канцлера Роберта Ле Масона к ним присоединиться. Но тот отказался, и когда Дофин отправился на встречу с герцогом, Ле Масон, как говорили, повалился на кровать и сказал епископу Валансьенскому: "Хотел бы я, монсеньор Валансьен, чтобы я был в Иерусалиме, без денье в кошельке, и чтобы я никогда не видел монсеньора Дофина, ибо я очень боюсь, что он поступил неразумно, и, что сегодня он сделает нечто, что приведет к гибели его и это королевство". Приведем другое свидетельство: говорили, что Арно Гийом де Барбазан узнав от Гуго де Ноэ о убийстве герцога, встретился с Дофином и горячо упрекнул его в том, что тот подверг корону Франции большой опасности. Дело в том, что десять дней спустя (20 сентября) Гуго де Ноэ был смещен с должности Великого конюшего Франции и заменен Пьером Фротье, который участвовал в событиях на мосту Монтеро.
Поэтому можно предположить, что Карл знал о планируемом убийстве и дал на это согласие, косвенное или явное. В любом случае, в этом убийстве, явившемся результатом обстоятельств, страсти было гораздо больше, чем разума.
По словам Шатлена, отчаяние нового герцога, 23-летнего Филиппа Доброго, было необычайным: "Он повел себя не как многие другие молодые люди, сыновья великих сеньоров, которые, потеряв своего отца, радуются при мысли о том, что придут к власти". Филипп же бросился плашмя на кровать так, что его дублет пришлось спешно развязывать, опасаясь, что он задохнется[71].
В письме нового герцога своим "очень дорогим и хорошим друзьям" в Сен-Кантен, датированном 29 сентября, говорится о его великой печали по поводу "очень ужасного и вероломного убийства" его отца. Он осуждает бедственное положение, в котором находятся Париж и несколько добрых городов, которым угрожают враги королевства (англичане?). Далее Филипп заявляет о своем намерении возобновить политику мира, которую проводил Иоанн Бесстрашный и будет делать это "сердцем, телом и душой". С этой целью он вызвал делегатов от этого города в Аррас на 18 октября[72].
В целом, хотя Дофин так и не признал своего соучастия, общественное мнение склонялось к тому, что это было именно так. Бургиньоны были возмущены, а арманьяки испытывали восторг, поскольку считали Иоанна Бесстрашного "тираном" и изменником. Сторонники Дофина остались ему верны. Более того, как ни странно, Карл, граф Клермонский, несмотря на то, что он уже давно собирался жениться на Агнессе Бургундской, дочери Иоанна Бесстрашного, после убийства на мосту Монтеро, перешел на сторону Дофина.
По словам Шатлена, угрызения совести за то, что он "обнажил меч" и совершил преступление против кровного родственника, преследовали Карла VII до самой смерти: он постоянно боялся, что Бог его покарает, отсюда и состояние страха, в котором он прожил всю свою оставшуюся жизнь[73].
Требования Генриха V
20 сентября королева Изабелла написала Генриху V, что убийцы герцога нарушили клятвы данные в Пуйи и незадолго до Монтеро, что они богоотступники, и что она собирается просить Папу способствовать законной мести. Далее королева умоляла английского короля помочь ей заключить мир.
Реакция последнего не заставила себя долго ждать. По словам Пия II, Генрих заявил, что смерть герцога Бургундского открыла для него путь к успеху: "Эта новость принесла мне трон Франции и возложила на мою голову вторую корону". Уже 27 сентября 1419 года в послании графу де Сен-Поль и королевскому Совету в Париже он выразил желание получить не только герцогства Нормандия, Гиень и другие владения, но и, в силу своего наследственного права, корону и королевство Франции. По его словам это было необходимо не для того, чтобы корона, королевство и народ Франции подчинились короне и королевству Англии, но не для того, чтобы сделать народ королевства Франции англичанами, а для того, чтобы сохранить их верными французами ("fideles Francigenae"), подчиненными своему истинному королю. Он сам сделает все возможное, чтобы защитить их честь, права и свободы, чтобы французы и англичане чувствовали привязанность друг к другу и считали себя не только соседями, но и братьями. Что касается светлейшего государя Франции (Карла VI) и светлейшей государыни, его супруги (Изабеллы), то он будет относиться к ним со всем почетом и вниманием. По словам послов Генриха V, "замыслом их господина" было не умаление короны Франции, а "полное ее сохранение". Что касается Карла VI, "которого так сильно любят его подданные" и который так долго правил своим королевством, то он будет оставаться полноправным королем до своей смерти, а Генрих претендует лишь на титул регента королевства. Контуры и идеологический контекст будущего договора в Труа были уже прочно сформированы.
