Тверская улица в домах и лицах - Александр Анатольевич Васькин
«1828 года, сентября 1‑го дня, суббота, в правление Университетского благородного пансиона, прибыв господа присутствующие: директор Петр Александрович Курбатов, члены: от совета – Ефрем Осипович Мухин, Инспектор – Михайла Григорьевич Павлов в 12 часов.
Слушали:…Статья 3‑я. Прошения нижеписанных особ об определении в Университетский благородный пансион детей:
1) войска донского подполковника Пантелеймона Номикосова, сына его Константина – 13 лет,
2) того ж войска отставного генерал‑майора Ивана Андреевича Селиванова, сына его Александра – 12 лет,
3) строительного отряда путей сообщения майора Павла Граве 2‑го, родственника его Петра Вяземского – 15 лет, сына титулярного советника Александра Вяземского,
4) гвардии прапорщика Павла Смирнова, сына его Александра – 15 лет,
5) гвардии прапорщицы Ели заветы Арсеньевой, родного внука ее Михайлу Лермантова – 13 лет, сына капитана Юрия Лермантова и 6) профессора Московского университета статского советника Христофора Бунге, по препоручению доктора медицины, надворного советника Льва Руанета, сына его
Петра – 13 лет, прося включить трех первых в число полных пансионеров, а последних в число полупансионеров; следующие же на содержание их в оном пансионе с 1 июля сего 1828 года по 1 генваря 1829 года, всего 2250 р., представили при своих прошениях, равно и положенные на столовые приборы 144 р., также свидетельства о дворянском их происхождении, кои просят возвратить.
Определено: Означенных ма лолетних: Константина Номикосова, Александра Селиванова, Петра Вяземского, Александра Смирнова, Михайлу Лермантова и Петра Руанета, приняв в пансион, включить первых трех в число полных пансионеров, а последних в число полупансионеров, представленные же на содержание их с 1 июля сего 1828 года по 1 генваря 1829 года деньгами, всего 2250 р., представить принять г‑ну инспектору, свидетельства о дворянстве возвратить, оставя при делах копии, внесенные же ими на покупку столовых приборов всего 144 р., представить также принять г‑ну инспектору».
Лермонтова зачислили сразу в четвертый класс полупансионером, что давало право ученику, живя дома, находиться в пансионе с 8 часов утра и до 6 часов вечера, пользуясь при этом еще и казенным обедом. Михаил ходил на занятия в новенькой, с иголочки, форме, состоящей из «синего мундира или сюртука с малиновым воротником и золоченым прибором». Эта одежда была близка по внешнему виду мундиру студентов университета, отличаясь лишь тем, что студенты носили на своих воротниках по две золоченые петлицы, а пансионеры – по одной. Преподаватели же ходили в синих фраках с малиновыми суконными воротниками.
21 декабря 1828 г. Лермонтов по итогам экзаменов был переведен в пятый класс. А на торжественном акте 6 апреля 1829 г. в присутствии генерал‑губернатора князя Д.В. Голицына и поэта И.И. Дмитриева его награждают двумя призами за успехи при переходе из четвертого в пятый класс. В отчете говорится:
«В сем собрании происходило следующее: читали…
в) выписку из определения правления пансиона о награждении и переводе воспитанников в высшие классы вследствие бывших прошлого года в декабре месяце испытаний.
…Переведенные из 4‑го в 5‑ый класс с двумя призами: книгу и картину – Николай Венкстерн, Михаил Лермонтов и Григорий Безгин; книги: Дмитрий Ножин».
А во время одного из публичных испытаний, когда Лермонтов демонстрировал свои успехи в науках и искусствах, он исполнил отрывок из скрипичного концерта Л. Маурера. На торжественном акте 29 марта 1830 г. Лермонтов был отмечен как первый ученик, выступив с чтением элегии Жуковского «Море»…
Один из однокашников Лермонтова вспоминал, что «в последнем, шестом классе пансиона сосредоточивались почти все университетские факультеты, за исключением, конечно, медицинского. Там преподавали все науки, и потому у многих во время экзамена выходил какой‑то хаос в голове. Нужно было приготовиться, кажется, из тридцати шести различных предметов. Директором был у нас Курбатов. Инспектором, он же и читал физику в шестом классе, М.Г. Павлов. Судопроизводство – старик Сандунов. Римское право – Малов, с которым потом была какая‑то история в университете. Фортификацию читал Мягков. Тактику, механику и проч. и проч. я уже не помню кто читал. Французский язык – Бальтус, с которым ученики проделывали разные шалости, подкладывали ему под стул хлопушки и проч.».
«Миша учился прекрасно, – отмечал его преподаватель Зиновьев, – вел себя благородно, особенные успехи оказывал в русской словесности. Первым его стихотворным опытом был перевод Шиллеровой «Перчатки», к сожалению утратившийся. Каким образом запало в душу поэта приписанное ему честолюбие, будто бы его грызшее; почему он мог считать себя дворянином незнатного происхождения, – ни достаточного повода и ни малейшего признака к тому не было. В наружности Лермонтова также не было ничего карикатурного. Воспоминанье о личностях обыкновенно для нас сливается в каком‑либо обстоятельстве. Как теперь смотрю я на милого моего питомца, отличившегося на пансионском акте, кажется, 1829 года. Среди блестящего собрания он прекрасно произнес стихи Жуковского «К морю» и заслужил громкие рукоплесканья. Он и прекрасно рисовал, любил фехтованье, верховую езду, танцы, и ничего в нем не было неуклюжего: это был коренастый юноша, обещавший сильного и крепкого мужа в зрелых летах.
В начале 1830 года я оставил Москву, раза два писала мне о нем его бабушка; этим ограничились мои сношенья, а вскоре русский наставник Миши должен был признать бывшего ученика своим учителем. Лермонтов всегда был благодарен своей бабушке за ее заботливость, и Елизавета Алексеевна ничего не жалела, чтобы он имел хороших руководителей. Он всегда являлся в пансионе в сопровождении гувернера, который, однако, нередко сменялся. Помню, что Миша особенно уважал бывшего при нем француза Жандро, капитана наполеоновской гвардии, человека очень почтенного, умершего в доме Арсеньевой и оплаканного ее внуком. Менее ладил он с весьма ученым евреем Леви, заступившим на место Жандро, и скоро научился по‑английски у нового гувернера Винсона, который впоследствии жил в доме знаменитого министра просвещения гр. С.С. Уварова. Наконец, и дома, и в Унив. пансионе, и в университете, и в юнкерской школе Лермонтов был, несомненно, между лучшими людьми. Что же значит приписываемое ему честолюбие выбраться в люди? Где привился недуг этот поэту? Неужели в то время, когда он мог сознавать свое высокое призвание, и его славою дорожило избранное общество и целое отечество? Период своего броженья, наступивший для него при переходе в военную школу и службу, он слегка бравировал в стихотворении на стр. 194‑й первого тома, написанном, разумеется, в духе молодечества:
Он лень в закон себе поставил,
Домой с дежурства уезжал,
Хотя и
