Сергей Карпущенко - Коронованный странник
- Трубочку вот возьми! Табак отменный херсонский! - говорил ему кто-то, протягивая трубку с длинным чубуком, и Александр, никогда не куривший, не желая обидеть господ офицеров, взял в руки трубку, присел на освободившийся стул, постарался втянуть в себя дым, но тут же закашлялся, и дружный смех уланов стал подтверждением того, сколь он неловок. Раздались крики:
- Ну и егеря! Нежненькие, как кадеты!
- Ничего! С нами побудет - пооботрется!
Но тут громовой голос Севрюгина перекрыл шум:
- А ну, шалопаи, балясничать кончай! Сейчас вся честная братия соберется, а у нас ещё и конь не валялся. Жженку делать будем! Сабли давай!
- Жжену! Жженку! - раздавались радостные возгласы соскучившихся по настоящему офицерскому напитку уланов, и трое из них кинулись к своим саблям, выхватили клинки из ножен, а Севрюгин уже ставил неподалеку от стола объемистый котел, медный, но луженый.
Он сам принял из рук офицеров сабли, утвердил их вверх остриями, уперев рукояти в пол а денщик уже нес ему большой кусок от сахарной головы, не забыв обернуть его, чистоты ради, тряпицей. Севрюгин наколол сахар на концы сабель и крикнул:
- Трифон, помет куриный, ром тащи, ром!
Денщик не заставлял себя долго ждать - тотчас рядом с котлом появилась корзина, из которой торчали горлышками вверх бутылки с ромом. Зная, что нужно делать, Трифон ловко, одним ударом по донышку, стал выбивать пробки, передавая их Севрюгину, и в котел полилась темная, пахучая жидкость. Александр почувствовал запах, который запомнился ему со времени двух его ночевок на постоялом дворе - пахло раздавленными клопами. Но сколь ни приятен был ему этот запах, Александр с интересом следил за тем, что делал Севрюгин. Впервые к нему явилась одна пугающая мысль: а знал ли он людей, которыми правил больше двух десятилетий?
Между тем котел едва ли не до краев наполнился ромом, и Севрюгин крикнул:
- Трифон, кардамон, корицу имбирь принес?
- Вот здеся, в кулечках, - протянул денщик штабс-ротмистру пряности.
- Сам насыплю! - не без злорадства сказал Севрюгин, будто кто-то претендовал на это. - Здесь особая мера нужна, аптекарская, как у немцев. Ну, а теперь и к последнему этапу подошли.
Он осторожно вылил полбутылки рома на сахар, а Трифон стоявший рядом с зажженной лучинкой, подал её офицеру, и вот уже белый сахар был охвачен язычками голубого пламени, зажег Севрюгин и ром в котле и только после этого поднялся с колен. Не обращая внимания на восторженные возгласы уланов, утирая пот со лба, сказал довольным доном:
- Не жженка будет, а амброзия с нектаром вместе. Будто не для вас, шелапутов, готовил, а для богов олимпийских. А то дал вам полковник кислятины - того и гляди пронесет к ночи. Все, готовьте чары, а ты, скотина, - погрозил кулаком Трифону, - чтоб в пять минут поросят своих достал да порезал. А хрен, хрен приготовить не забыл?
- Не тревожьтесь, вашесыкородь. Уж я ваш вкус-то знаю! Жженный сахар капал в кипящий ром, а серебряный черпак в руке Севрюгина то и дело опускался в горящее варево, чтобы разлить его по уже подставленным офицерами кружкам.
- Ну, господа! - торжественно возгласил штабс-ротмистр. - А теперь, перекрестившись, поднимем чары за два десятилетия третьего Украинского!
И все, в том числе и Александр, осенив себя крестным знамением, принялись за горячим ром, сдувая вначале пламя. Александр ничего не пил, кроме легкого бургундского, а поэтому пряный, едучий, резкий напиток сразу обжег ему горло, и он снова закашлялся, как тогда, когда попытался курить. Уланы насмешливо били его по спине, по плечам, посмеивались, обещали, что "учение" непременно пойдет ему на пользу, коль уж среди егерей не довелось пить жженку. А после того, как каждый осушил по две кружки, принялись за поросят, за принесенную с полковничьего стола закуску, откуда ни возьмись на огромном блюде появился осетр, и Севрюгин важно сообщил гостям, что заранее был не намерен есть пескарей полковника и решил подзапастись рыбкой, пригодной для животов "благородных витязей".
Александр, по телу которого от головы до пят разлилась после выпитого рома приятная нега, поедая куски поросятины и осетрины, с умилением смотрел на шумящих вокруг него уланов. Он любил их сейчас, потому что знал, что они е г о т в о р е н и е, что эти "витязи" в войне с Наполеоном умирали за н е г о с улыбкой на устах, а поэтому он прощал им сейчас их панибратское отношение к себе, думая при этом: "Ну что ж, вкушу с ними из праздничной чаши - да и поеду восвояси, в лавру поеду. Это моя последняя встреча с полковым миром, и как же радует она меня!"
- Нет доскажи, доскажи ту историйку, Чернышов! - донеслось до сознания Александра. - Я, Федор Севрюгин, и все про-ч-чие ггспода офицер-ры очень даже знать хотят, как веселился бастард, а по-русски говоря, вы-выкблядок змия сего, Ар-ракчеева, будь-будь он неладен!
Александр, несмотря на хмель, окутавший его голову, встрепенулся. Аракчеев был его верным другом, ближайшим помощником во всех государственных делах, а поэтому Александру не хотелось, чтобы здесь говорилось о том, что могло бы задеть его самолюбие.
Но все уже повернулись к ротмистру Чернышову, красивому малому, посасывавшему, сидя на кровати, черешневый чубук.
- Так вот, господа, сами знаете, я недавно из отпуска вернулся, в самом Петербурге был, - заговорил ротмистр, театрально отставляя локоть, да и в Грузине черт меня занес - генерал Клейнмихель по-дружески Аракчееву пакет велел доставить. Так вот, побывал я в компании офицеров гренадерского полка, который пред светлыми очами Алексея Андреевича, по Волхову расквартирован...
- Ну, ну, короче, к Шумскому, к Шумскому переходи скорей! - перебил Чернышова Севрюгин, мигом почему-то протрезвевший, заметил Александр, и случавший рассказ Чернышова с затаенным сердцем.
- Перехожу, коли не терпится. Сей Шумский, надо бы вам знать, незаконно рожденный Настасьей Шумской, бывшей дворовой Аракчеева, от Алексей Андреича рожденный - бастард.
- Не бастард, а выблядок! - проревел упрямо Севрюгин. - По-русски выражайся!
- Ну, пусть по-твоему будет, - кивнул Чернышов. - Но сего мальчишку Аракчеев любил страшно, а поэтому при содействии государя, осыпавшего милостями грузинского негодяя, Мишель Шумский был скоро проиведен во флигель-адъютанты, хоть и рос сызмальства величайшим озорником и прямо мерзавцем, ибо избалован был. Справедливо ли сие?
- При нашем царишке вполне справедливо, ибо у него о справедливости представления свои, - веско изрек кто-то из офицеров.
Александр сидел сам не свой. Краска стыда покрыла его лицо, но он слушал с жадным нетерпением, а Чернышов продолжал:
- И вот сей Шумский в Петербурге. Блистает в мундире флигель-адъютанта, к тому же лейб-гвардии конной артиллерии поручик. Пьяница, кутила страшный, и все ему нипочем, потому что всякий его папаши, как огня боится. Но однажды во время смотра на Царицыном лугу получил он выговор от своего начальника-генерала за то, что явился в шляпе чудной-пречудной - так уж Мишелю захотелось.
- Неужто таким смелым генерал оказался? - удивился один из уланов.
- Да вот, нашелся смельчак, самого Аракчеева не побоявшийся. Но Мишель так расквитаться со своим обидчиком решил: в театре, когда присутствовал на представлении тот генерал, пошел он во время действия в буфет, купил арбуз, на две половики его разрезал и сердцевину из одной из половинок вычистил.
- Ну, и зачем же сей бестии арбуз понадобился? - недоверчиво спросил Севрюгин.
- А вот зачем. Идет он с коркой арбузной в самый зал, встает позади генерала, - а тот, признаться, был совершенно лысым, - да и надевает ему на голову ту половинку как раз в тот момент, когда опускают люстру и зал освещается. Представляете, как хохотали все зрители - арбуз на арбузе!
Уланы дружно заржали, представив возмущенного генерала.
- Ну и что же, сошла Мишелю сия комедия? - спросил кто-то.
- Сошла, да не совсем. Скандал был поднят генералом грандиозный, пожаловались Аракчееву, и тот перевел сына к себе поближе, в тот самый гренадерский полк, в котором я побывал. Видел и его самого, и его пьяные дебоши. А как-то раз в Грузино прибыл сам Алексашка, ну и Аракчеев рад стараться - выстроил перед ним весь гренадерский полк. Мишель же как командир роты фузилеров* ((сноска. Солдаты, главным видом оружия которых было ружье - Фузея.)) едет с докладом к императору, и все видят, что он подъезжает к Александру вдрабодан пьянющий, качается в седле во все стороны. У Аракчеева, мне говорили, чуть глаза не выскочили из орбит - до того минута ужасная была для него-то самого!
- Ну, и отрапортовал? - не утерпел один улан, спросил.
- Нет, не доехал до государя - прямо под ноги его лошади со своего коня свалился, лицо вкровь разбил, шпагу сломал. Государь же только улыбнулся - чай, любимца сынок: "Я, поручик, - говорит, - тридцать лет на лошади езжу, а ни разу не падал". Конфуз для Аракчеева был полнейший, а Мишелю - как с гуся вода! Снова за пьянство да за дебоширство принялся! Слышал, что Алексей Андреич после случая того твердо вознамерился сынка в монастырь сослать. И сошлет, непременно сошлет!
