Николай Дубровин - Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник"
В конце прошлого и в начале нынешнего столетия было переведено с французского на русский много книг, распространявших пренебрежение к религии и отчасти к православной. Тогдашняя благопристойность требовала, чтобы в обществе не говорилось ничего о благочестии даже и в шутку [117]. Большинство бредило философами и, не понимая сути их учения, видело в нем одно отрицание религии. Но с одним отрицанием человеку жить трудно, и он инстинктивно ищет опоры, нравственной поддержки, которые и находит в одной только религии; она всегда с нами, всегда примиряет нас с неравенством судьбы, с несправедливостями, часто встречаемыми в жизни, и даже раскаявшийся преступник только в ней одной находит свой покой и утешение. История прошлой жизни указывает, что неверие всегда влекло за собою беспорядки, тяжелые для общества, и часто ниспровергало могущественные царства. Напротив, дни благоденствия народов были вместе с тем и днями торжества религии. Вот отчего многие из наших отступников инстинктивно ощущали внутреннюю потребность так или иначе удовлетворить религиозному чувству и в этом отношении легко поддавались чужому влиянию. Россия представляла тогда картипу самого разнообразного религиозного движения, где представители разных исповеданий спорили за преобладание и приобретение большего числа последователей.
Конечно, несправедливо было бы обвинять поголовно все образованное русское общество того времени в безверии и отступничестве. Были и тогда люди истинно религиозные, полезные семье и преданные отечеству, но они жили особняком, отдельной жизнью, не сходились с атеистами и с подражателями модных идей [118]. Они строго исполняли завет родителей — чтить и хранить православную веру, т. е. ходить аккуратно в церковь, исполнять ее уставы и обряды, не есть в посты скоромной пищи и проч. Скованные одной наружной обрядностью церкви и лишенные возможности познакомиться с внутренним содержанием религии, они нашли его в мистицизме и увлеклись его учением. «История мистики показывает, что возникновение последней всегда было вызвано тем состоянием, в каком находилась господствующая церковь. Мистика развивалась обыкновенно как противодействие формализму и рассудочной теологии. Дух верующего, стесненный внешностью культа и оцепенелой догматикой, стремился освободиться от того и другого, и находил свое освобождение в чистой, внутренней, духовной религиозности: он погружался в мистическое созерцание [119].
Одно наше духовенство могло поставить это созерцание в рамки православия, но, как увидим, оно отличалось бездеятельностью и полной терпимостью ко всем учениям [120]. Терпимость благоразумна, но если она переходит в полное равнодушие, то служит доказательством презрения к собственному исповеданию, всегда гибельного для власти и общества.
«Правда, — писал В.Н.Каразин [121], — есть y нас церкви, так как есть театры, есть и духовенство, яко особливый класс людей. Но все это, признаемся, держится y нас не иначе, как старинный обычай из уважения к предрассудкам черни, — c'est toujours un frein pour le peuple — говорят министры, я разумею европейские вообще, ни мало не указывая ни на чье лицо в России...
«Но в России многие начали думать, будто Святейший Синод для того только существует, чтобы делать определения о скуфьях и разбирать обстоятельства брачных разводов. Впрочем, не могу винить мыслящих таким образом, вспоминая смешные анекдоты, разносимые молвою о делах, которые-де составляют большей частью упражнение сего почтенного места [122]; места, коего назначение есть блюсти над нравственным состоянием сорока миллионов народа, управлять христианским его просвещением или паче воспитанием. Такое попечение, составляющее дожность многочисленного класса людей, непрестанно обращающегося с народом, если бы оно надлежащим образом было управляемо, для благосостояния общества, без сомнения, должно быть действительнее полиции. Просвещение одного ума, или обыкновенное наше, так называемое просвещение, облегчает только способы, надоумляет только уклоняться от строгости законов, изострив между тем страсти и открыв им пространнейшее поле.
«Предоставляя духовенству самому говорить за себя, оплакивать свое незаслуженное уничижение, которое решительно ведет к уничижению проповедуемых им истин, прибавлю здесь только, что в России пренебрежение всего отечественного вообще, соединяясь с пренебрежением религии, еще усилили сие последнее».
Жившему особняком, в крайней бедности и притом почти неграмотному сельскому духовенству было не под силу бороться с учителями Запада, и потому оно не могло оказывать никакого влияния на дворянство, а среди более образованного черного духовенства было много таких лиц, которые следовали общему европейскому течению и, как увидим, сами увлекались мистицизмом.
III.
Краткая характеристика духовенства. — Его воспитание, положение в обществе и отношение к церкви.
Резкая грань, издавна положенная между черным и белым духовенством, делила его на две части, совершенно непохожие друг на друга в имущественном, правовом и общественном отношениях. Белое духовенство было бедно, черное же пользовалось относительным благосостоянием: священники едва не просили милостыни, архиереи жили богато и славились роскошным угощением. «Архиерею на Волге жить хорошо, записал князь И.М.Долгоруков [123], — рыба всегда живая и добрая».
Отделенное от других сословий и замкнутое в самом себе, белое духовенство составляло как бы отдельное племя, не имевшее никакого значения в народе. Познаниями духовных лиц никто не пользовался, голос священника был слышен только в церкви, и по своему положению духовенство не было принято ни в каком обществе.
Вся администрация находилась в руках черного духовенства, а белое не имело никаких прав и до 1802 года не было даже избавлено от телесного наказания. Попов и дьяконов секли кнутом на площади, не только за уголовные преступления, но их подвергали телесному наказанию и с целью исправительною. В первой половине 1800 года были наказаны кнутом два священника: Данилов, Костромской губернии Юрьевецкого уезда [124] и Иванов — Нижегородской губернии села Окинина [125]. Оба они были наказаны по приговору суда, но за маловажные преступления провинившегося священника архиереи без суда сажали на цепь, заковывали в кандалы или ножные колодки, бросали в подвальные тюрьмы и секли плетьми. «Наказываемый укладывался так, пишет Д.И.Ростиславов [126], чтобы владыка не вставая с дивана мог своими глазами видеть, плотно ли плети прилегают к телу. Больше всего секли причетников, затем дьяконов, но не давали спуску и священникам, особенно молодым. Наказание было жестокое; дедушка, которому не одного человека приходилось держать за руку или ногу, говаривал: У! жарко, бывало, дрожь пробегала по телу. Таким образом очень нередко священник, за несколько дней приносивший бескровную жертву, бывал высечен сам до крови».
Дело это было самое обыкновенное, никто не удивлялся и не возмущался. В некоторых архиерейских домах был устроен каменный не толстый столб, покрытый овальною чугунною крышкою, на которую и сажали провинившегося, руки привязывали к веревкам, другие концы которых прикреплялись к кольцам, вделанным в стены. Оставленный на таком неудобном сиденьи в течение нескольких суток, наказанный должень был стараться сохранить равновесие, не мог спать, переносил страшные мучения, и бывали случаи, что подвергнутые такому истязанию сходили с ума и даже умирали. Впрочем, не одни архиереи расправлялись так с подчиненным им духовенством, но настоятели мона-стырей и даже благочинные употребляли такие же средства [127].
В октябре 1802 года черниговский губернский прокурор донес министру юстиции, что по распоряжению первоприсутствующего в Конотопском духовном правлении протопопа Щербатского, священник Николай Андреевский был посажен за пьянство на цепь, оставлен в течение долгого времени без всякого присмотра и скоропостижно скончался от пострела. «Из сих обстоятельств усматривается, — доносил прокурор [128], — что по духовной власти, вместо долженствующей быть к удержанию преступлений умеренной строгости, употребляется жестокость без всякого исследования о преступлении и приговора для духовного правительства существующих».
Нередко исправительным и даже телесным наказанием духовные лица подвергались и от светского начальства, хотя это было совершенно незаконно [129]. Прокуроры и вообще светская власть не имела права вмешиваться в дела духовенства, и оно управлялось само собою, преимущественно единоличным произволом архиерея.
