Анатолий Левандовский - Дантон
Дантон чувствовал, как его охватывает гнев, бешеный гнев, один из тех припадков ярости, которые с ним случались не часто, но с которыми он ничего не мог поделать…
Именно в эту минуту вошел начальник экспедиционного отряда в сопровождении двух судебных чиновников…
Внешне Дантон казался спокойным. Только лицо его было багрово-красным да дергалось левое веко. Он холодно ответил на приветствие вошедших.
Приказ? Пусть его предъявят. Ну, нет. Такому приказу кордельеры не могут подчиниться. Приказ об аресте журналиста в свободной стране только за то, что журналист прямо выражает свое мнение, – это абсурд. Это противоречит законам о свободе слова и печати, изданным недавно Учредительным собранием. Поддерживая престиж Собрания, уполномоченные вынуждены отказать агентам Коммуны.
Офицер презрительно усмехнулся и что-то сказал на ухо одному из судебных приставов. Пристав обратился к коллегам Дантона.
Пусть граждане уполномоченные как следует вдумаются в то, что вещает их представитель. Неповиновение властям – это бунт. Ссылки на Учредительное собрание ничего не меняют, ибо законодатели и Коммуна – это единое целое, и невыполнение приказа Ратуши означает отказ в повиновении Ассамблее. А к тому же – пристав указал рукой на окно – все улицы и площади заняты национальной гвардией, и всякое сопротивление бесполезно. Если комитет заупрямится, приказ будет выполнен с помощью силы.
Комиссары, взволнованные и негодующие, встали со своих мест. Лицо Дантона побагровело еще больше. Он едва сдерживался. Его голос принял зловещий оттенок.
– Ваши войска собрались здесь незаконно. На беззаконие мы можем ответить беззаконием. Вы угрожаете силой? Но неизвестно, чьи силы больше. Если кордельеры ударят в набат, нам на помощь придут предместья. Вы привели сюда десять тысяч. солдат? Мы выставим, если потребуется, двадцать тысяч!..
Представители власти переглянулись. Толстый офицер больше не смеялся. Вся его важность вдруг куда-то испарилась. Сняв белую перчатку, он вытер пот со лба. Ла Вийет отчаянно делал предостерегающие знаки.
Дантон даже не взглянул на него. Теперь его голос был подобен грому.
– Жаль, что приходится иметь дело с трусами. Если бы батальон кордельеров был так же мужествен, как я, всех вас давно бы вышвырнули отсюда!
Ла Вийет подошел к Дантону, схватил его за руку и стал быстро шептать:
– Опомнись! Соображаешь ли ты, что несешь? Это же черт знает что такое!..
Только тут Жорж понял, что хватил через край. Он добавил совершенно другим тоном:
– Разумеется, это мое частное мнение. Как свободный гражданин, я волен говорить, что думаю.
Оговорка была запоздалой и напрасной. Все было сказано и прочно осталось в памяти как друзей, так и врагов.
Толпа возле дома № 39 продолжала расти.
Подходили рабочие в блузах, приказчики из соседних лавок, целые группы домашних хозяек.
Вскоре количество наблюдателей стало превышать число оставленных у подъезда солдат. Сержант экспедиционного отряда с нетерпением ждал возвращения своего командира. Рядовые кордельеры, собравшиеся для защиты Друга народа, стояли молча и вели себя сдержанно. Но в этой сдержанности чувствовалась немая угроза. Когда одного рабочего грубо толкнул и оскорбил офицер национальной гвардии, тот спокойно ответил:
– Ничего не выйдет, дружок. Ты хотел бы нас спровоцировать, я это вижу. Но мы сохраним спокойствие до тех пор, пока это будет нужно, и пусть лопнут от ярости все аристократы, представителем которых ты являешься!
А одна из женщин крикнула с гневом и презрением, обращаясь прямо к гвардейцам:
– Мой муж тоже солдат! Но если бы он был так подл, что пожелал бы арестовать Друга народа, я сама раскроила бы ему череп!
И она угрожающе потрясла кочергой, предусмотрительно захваченной из дому.
В толпе раздались аплодисменты. Можно было заметить, что почти все собравшиеся вооружены.
Это хорошо заметил толстый офицер, только что вернувшийся из комитета. Не желая рисковать, он отправил несколько своих за подкреплением. Удалились и пристава, заявив, что им нужно получить дополнительные инструкции от своего начальства.
Казалось, кордельеры одерживали победу. Во всяком случае, два часа времени были уже выиграны.
Народ ждал сигнала к дальнейшим действиям.
Но сигнала не последовало.
Когда Жорж Дантон несколько остыл и одумался, его охватили сомнения.
Пожалуй, Ла Вийет прав, он зашел слишком далеко. Следует всегда соразмерять силы. По существу, он только что апеллировал к народному восстанию. Но подумал ли он, к чему это приведет? Допустим, кордельеры выгонят солдат из дистрикта. Смогут ли, однако, они одержать победу в рамках столицы, не говоря уже обо всей Франции? В этом Дантон теперь не был уверен. Напротив, он полагал, что углубление конфликта способно привести к разгрому демократических организаций Парижа. А тогда гибель ждет и его… К тому же как мог он забыть, что завтра, 23 января, он сам вступает в Коммуну?..
Нет, пора бить отбой. Он произвел внушительную демонстрацию – Друг народа теперь вне опасности, а господа Лафайет и Байи достаточно устрашены. Ну и хватит. Надо исправлять дело, пока не поздно. Скорее назад, на легальную почву!..
Ровно в одиннадцать началось общее собрание кордельеров.
Первым выступил Ла Вийет. Начальник батальона дистрикта пожаловался на некоторых «недостойных» граждан. Когда он проходил по улице, его вдруг стали оскорблять: его обозвали трусом и пособником врагов!
Дантон пресек красноречие Ла Вийета. Сейчас не время для жалоб и разбора личных дел. Сейчас нужно думать и говорить лишь о главном.
Внимательно и спокойно трибун оглядел собравшихся.
– Граждане, если бы мы следовали только своим настроениям, то, увидя себя осажденными на нашей территории, мы тотчас же вооружились бы и ответили в соответствии с законами войны: мы изгнали бы из нашего дистрикта солдат, которые явились, чтобы преследовать нас!..
Дантон выразительно помолчал.
– Но упаси меня боже, друзья, чтобы я проповедовал вам подобные истины!..
Еще пауза.
– Эти солдаты – наши братья. Их слепое повиновение приказам начальства – их единственная ошибка. Вооруженные, как и мы, для защиты свободы, они не предполагают, что защищают дело деспотизма!..
Голос оратора приобретает трагический оттенок.
– Завтра, когда они станут просвещенными патриотами, они будут страдать не меньше нас… Поймите: гражданская война стала бы неизбежным следствием нашего сопротивления, и этого, только этого добиваются наши враги, чтобы подготовить контрреволюцию! Разрушим же их подлые проекты, будем пользоваться только доводами разума…
Кордельеры сидели тихо и с недоумением поглядывали друг на друга. Они не узнавали своего вождя.
Меньшинство не согласилось с оратором: оно потребовало энергичных мер.
Но авторитет Дантона взял верх.
По его предложению было решено послать делегатов в Учредительное собрание и подчиниться его арбитражу.
Это была капитуляция.
Однако даже и она не могла сиять того, что было сказано два часа назад.
Между тем улица продолжала свою молчаливую борьбу.
Час проходил за часом.
Уже давно пришли подкрепления к экспедиционному отряду, а пристава вернулись с приказом спешно заканчивать операцию, уже давно народ знал о том, что порешили его руководители.
И все же народ стоял, стоял нерушимой стеной.
Не помогали ни уговоры, ни угрозы.
Только к шести вечера, догадываясь, что Марату ничто больше не угрожает, люди, уставшие и измученные долгим ожиданием, начали расходиться.
Солдаты тотчас же заняли дом.
Как и следовало ожидать, он оказался пустым. Слуга Марата сообщил, что его хозяин ушел много времени назад и не оставил никаких распоряжений…
Взбешенные гвардейцы разгромили типографию, подняли все вверх дном и унесли те рукописи и бумаги, которые сумели найти.
У дома № 39 оставили сторожевой пост.
Дежурили и в последующие дни, вплоть до 25 января, надеясь, что журналист вернется.
Но Марат не вернулся.
Избегнув ареста благодаря стойкости и героизму своих читателей, он некоторое время скрывался у друзей, а затем тайно эмигрировал в Англию, где и пробыл до июня 1790 года.
Лишь в восемь часов возвратились делегаты кордельеров из Учредительного собрания. По их хмурым лицам сразу можно было догадаться, какой ответ они принесли.
Ассамблея обращалась к дистрикту с письмом, в котором, воздавая должное патриотизму его граждан, вместе с тем резко укоряла их за строптивость и неповиновение властям. На правах верховного арбитра Собрание предписывало кордельерам прекратить пустые разглагольствования и оказать эффективную помощь агентам Коммуны в выполнении полученного приказа…
