Александр Немировский - Слоны Ганнибала
— Это я дарю вам, — сказал Ганнибал, показывая на ковер с вещами. — И эти сосуды с вином тоже.
Вожди довольно кивали головами. Их радовали подарки, но больше всего то, что чужеземцы, судя по всему, торопятся покинуть их страну.
Один из вождей с рыжими, как медь, волосами подошел к Ганнибалу. В руках его был огромный рог, оправленный по краям серебром.
— Прими и наш дар! — сказал рыжеволосый. — Это рог зверя наших лесов — зубра. Зубр меньше твоих чудовищ, — галл взглянул в сторону слонов, — но свирепее их. Человеку еще не удавалось сесть на спину зубра, а твои звери послушны, как кони в упряжке.
Ганнибал не стал разубеждать варвара, не знавшего, что боевой слон в своей ярости не уступит львице. Он просто взял рог из его рук и сказал:
— Если это так, как ты говоришь, вино, которое я буду отныне пить из рога, даст мне силу в борьбе с врагом. Мой враг Рим. Это и ваш враг. Римляне покорили галлов, живущих за Альпами, превратили их в рабов. Многие галлы служат в моем войске. По неведению вы хотели помешать мне достигнуть Рима, теперь я вас тоже считаю друзьями.
Простившись с вождями, Ганнибал приказал трубачам дать сигнал к отправлению. Войско двинулось в путь. Чтобы наверстать время, потерянное в Иллибере, Ганнибал приказал двигаться и ночью. Сделали только две короткие остановки, чтобы попоить и покормить слонов и вьючных животных.
На одном из этих привалов Ганнибалу сообщили, что в отряде иберийских галлов неспокойно. Многие не хотят нести мешки с топорами и кирками, которые он распределил между всеми воинами.
Это было неповиновение, требовавшее сурового наказания. Но Ганнибал знал наемников.
Они вспыльчивы и драчливы, как дети, и обращаться с ними надо, как с детьми.
Без промедления Ганнибал поскакал туда, где расположились галлы. Его сопровождал Магон.
Когда Ганнибал сошел с коня, галлы окружили его беспорядочной толпой. Они что-то возбужденно кричали.
— Постойте. — Ганнибал поднял руку. — Пусть скажет кто-нибудь один.
Вперед выступил немолодой галл с золотой гривной на шее.
— Мы устали, — сказал он. — Ты нас заставляешь идти и днем и ночью и к тому же нагружаешь поклажей. Свободному воину не пристало нести ничего, кроме оружия.
— Да, да! — криком поддержали его галлы. — Мы не рабы! Пусть несут эти мешки иберы!
— Послушайте, что я вам скажу, — молвил Ганнибал. — Однажды мул и осел несли груз. Мул не захотел взять часть ноши осла, которого хозяин нагрузил больше, а когда осел свалился под тяжестью, должен был тащить всю поклажу. Я готов передать эти мешки иберам, а их оружие вручить вам. Тогда вы будете сражаться и за себя и за них. Вы согласны?
В ответ послышалось какое-то ворчание. Галлы подходили к мешкам и молча брали их на плечи.
В РИМЕ
В то время, когда Ганнибал подходил к Пиренеям, консул Публий Корнелий Сципион, которому предстоял поход в Иберию, находился еще в Риме. Консулу было лет под пятьдесят. И по римским понятиям он был человеком не старым. У него было энергичное лицо с резко очерченным носом, твердыми линиями губ, прямые, почти сросшиеся в переносице брови.
Консула задержали чрезвычайные обстоятельства. На севере Италии подняло оружие племя бойев. К бойям вскоре присоединились инсубры, их селения недавно были разорены римлянами, земли захвачены римскими поселенцами из колоний Плаценции и Кремоны. Соединив свои силы, бойи и инсубры напали на римских колонистов. Высланные для переговоров с галлами римские послы были коварно захвачены восставшими и объявлены заложниками. Более того: полчища галлов осадили главную римскую крепость в Северной Италии — Мутину [40].
Брошенный против галлов легион претора Луция Манлия попал в засаду в покрывавших тогда Северную Италию густых лесах. Бросая убитых и раненых, оставляя неприятелю военные значки, римляне бежали в открытое место. На выручку им и был брошен один из легионов Публия Корнелия Сципиона, намечавшийся для отправки в Иберию. Вместо отосланного легиона пришлось спешно набирать новый.
В заранее назначенный день к Капитолию стекались юноши с котомками и посохами.
Тут были и апулийцы, пропахшие козьим сыром, крепкие, неторопливые, с румянцев во всю щеку; живые и подвижные кампанцы — сыновья садоводов и виноградарей; бледные, с нездоровой полнотой тиррены. Особняком держались молодые римляне, в более опрятной одежде, с дерзким и самоуверенным взглядом.
Среди новобранцев находился и сын консула, носивший, как это часто бывало у римлян, то же имя, что отец [41].
Менее года назад Публий надел мужскую тогу [42], но он не казался моложе других.
Это был худощавый юноша с бледным лицом, на котором выделялись задумчивые карие глаза. Черты лица были тонкими и удивительно правильными, его немного грубили лишь коротко остриженные волосы. Белоснежная, хорошо выглаженная тога облегала подобранное, немного худощавое тело. Ноги были обуты в сандалии с завязками до колен.
Публию не приходилось испытывать нужду и переносить лишения. Он, как младший в доме, был избалован заботами родных.
Товарищи по играм дразнили его «греком», так как он предпочитал чтение Гомера мальчишеским забавам.
С творениями великого греческого певца он был знаком не по неуклюжему переводу вольноотпущенника Ливия Андроника. Он читал Гомера на его языке, и это доставляло ему невыразимое наслаждение.
Теперь прощай Гомер, прощай родной дом на Палатине с тенистым садом. Бог войны Марс, потрясая своим копьем, зовет за собой!
НОВОБРАНЦЫ
— Выше ногу, мальчики! — кричал центурион, человек лет сорока, с гладко выбритым обветренным лицом. — Ровнее ряд. Эй ты, вислоухий, не зевай, а то понюхаешь лозы!
Пот катится по лицу, тунику хоть выжимай, а центурион безжалостен.
— Что, задремали неженки! — рычит он. — Вам бы пряжу прясть, а не в строю шагать!
И так до полудня. А в полдень обед под вязами. Но разве его можно назвать обедом? Невольно вспоминаешь хрустящие на зубах ломтики поджаренной свинины, которые ставили на стол рабы.
— Встать! — кричит во все горло центурион. — По одному, бегом к столбам!
«Наверно, он считает, что я родился обезьяной», — подумал Публий, остановившись в недоумении перед вкопанным в землю гладким столбом.
— Что стал?! — Центурион слегка ударил Публия прутом. — Подбери ноги.
Руки скользят по столбу, ноги с непривычки дрожат.
— Выше, выше! — кричит центурион. — Вот так!
Садится солнце.
Центурион ведет утомленных новобранцев к Мульвийскому мосту. Может быть, он им хочет напомнить о подвиге Горация Коклеса, сдерживавшего на том берегу, перед мостом, натиск врагов. Нет. Он приказывает сбросить одежду. И вот Публий вместе с другими плещется в воде, смывая пот, пыль и усталость.
Центурион не отстает.
— За мной на тот берег! — кричит он.
И новобранцы плывут за ним, с трудом преодолевая сильное в этом месте течение.
— Молодцы! — хвалит центурион.
На носу уже иды [43], а что-то не слышно об оружии, настоящем оружии воина, о котором мечтает Публий. Лишь к календам [44] в лагерь пришли повозки.
— Привезли наше оружие! — пронеслось по лагерю.
Как передать то нетерпение, которое охватило Публия и его товарищей! Кончится наконец это нелепое топтание по Марсову полю. Можно подумать, что из них готовят не воинов, а бегунов. Им выдадут оружие — короткий блестящий меч, пилум [45] с длинным трехгранным наконечником, крепкий щит.
Каково же было разочарование, когда в повозках оказались вместо мечей какие-то плохо обструганные палки, а вместо щитов — плетенки из прутьев!
— Что? Не нравится? — насмешливо спрашивал центурион. — На них уже мужская тога. Им, видите ли, стыдно держать эти палки. Научитесь владеть сначала ими. Возьмите их в правую руку... Поднимите. Чувствуете?! Они вдвое тяжелее меча. Возьмите плетенку. Теперь бегом к чучелам! Правую ногу вперед! Коли!
Деревянное чучело, подвешенное к перекладине в виде греческой буквы "П", прыгает от ударов, как живое. Но центурион недовольно морщится. Он выхватывает из рук Публия палку и делает ею короткий быстрый удар в живот чучела. Отступив, он снова наскакивает на чучело и поражает его в голову.
— Подай плетенку! — кричит он Публию. — Ни одна часть тела во время удара не должна быть открыта... Вот так.
Он прячет левую руку под щит. И он снова делает выпад.
Нелегко быть воином. Чего ты только не должен уметь: бегать, перепрыгивать через рвы, влезать на деревья, переплывать реки, бросать дротик, стрелять из лука, фехтовать, но главное — повиноваться.
Дисциплина — основа римского войска. Без разрешения воин мог разве лишь дышать, да и то в любое мгновение его могли послать на смерть и отнять у него дыхание вместе с жизнью. Неповиновение каралось смертью. Какой римлянин не слышал о Манлии Торквате, убившем своего сына-победителя за невыполнение приказа. И это не было сказкой, выдуманной для устрашения воинов. Ликторы — служители, сопровождавшие консула, — не расставались со связками прутьев. И те, кому не приходилось видеть казни труса или нарушителя дисциплины, во всяком случае слышали свист розог или имели на своем теле от них следы.
