Гордон Сандер - Зимняя война 1939-1940 гг

На самом деле, еще больше запутав ситуацию, шведский министр иностранных дел Рикард Сандлер, самый большой финнофил в правительстве, уже выступил за занятие шведской армией Аландских островов. Но Сандлер уже выбыл из игры. Его заставили уйти в отставку в тот же день, чтобы успокоить союзника России, нацистскую Германию. Немцы раскритиковали шведского министра, активного социал-демократа, за то, что он подталкивал Финляндию на провокации против России, а также вел пробританскую внешнюю политику. После ухода Сандлера позиция шведского правительства стала ясна как никогда: шведских сил на Аландах не будет.

По некоторым свидетельствам, президент Каллио пережил коллапс от таких новостей и обвинил Швецию в предательстве Финляндии. Таннер, более стойкий, ответил просто: «Раз первый пункт отпадает, перейдем к пункту номер два». В этот момент Юхо Ниукканен, министр обороны, предложил самую нелепую идею дня: «А почем)' бы нам не предложить Германии Аланды в обмен на военную помощь?» Идея была столь смешной, что ее даже не стали обсуждать.

Дискуссия вернулась к вопросу переговоров. Что думает об этом главнокомандующий? Несмотря на пылкую речь 30 ноября, Маннергейм все еще был за возобновление переговоров с Москвой, если это было возможно. Его аргументом была проблема с боеприпасами. Запасов было очень мало. У пехоты боеприпасов было на два месяца боев, если случится чудо и страна столько продержится. У легкой артиллерии боеприпасов было на три недели, а у тяжелой — только на 19 дней.

Маннергейм боялся, что в этих обстоятельствах Швеция откажет в транзите боеприпасов через свою территорию для сохранения нейтралитета, а в этом случае никакой прочной обороны построить не удастся. Этого Маннергейм боялся всегда, но в этих обстоятельствах ситуация была еще более тревожной. Армия будет сражаться, и уже сражалась хорошо, но долго не продержится, если Швеция и ее осторожное правительство вдруг запретят транзит военных грузов для своего соседа. На самом деле, хотя Швеция в результате разрешила ограниченный транзит боеприпасов, вопросы нехватки боеприпасов оставались проблемой Маннергейма и финской армии на протяжении всей войны.

Поэтому главнокомандующий согласился со вторым пунктом Таннера: возобновить переговоры как можно быстрее, если это возможно. На этом военачальник откланялся и отправился в свою ставку для подготовки к переезду в Миккели.

Так и порешили. С Москвой нужно было установить связь. Правительство обратится к агрессору. Оно не будет заискивать или сдаваться, однако «у него будут новые предложения». Вашингтон уже выбыл из игры, так что Таннер снова позвонил Ханссону в Стокгольм. Сможет ли посол Ханссона в Москве, Вильгельм Ассарссон (он позднее сыграл свою роль в окончательных переговорах о мире), связаться с Молотовым и сообщить, что новое избранное правительство Финляндии готово возобновить переговоры? Ханссон, который, конечно, не был заинтересован в том, чтобы под боком у Швеции появилась Финская Народная Республика, — согласился. Сообщение было отправлено.

Несколько часов спустя пришли неизбежные новости. Молотов ответил на запрос Ассарссона резкой нотой, что Советский Союз признает только Финскую Народную Республику (так она теперь «официально» называлась) в качестве легитимного правительства Финляндии. Время переговоров прошло.

Кричал заголовок на первой странице «Нью-Йорк таймс» от 7 декабря: «Надежда России на блицкриг в Финляндии с целью свержения финского правительства полностью провалилась, — писал датский корреспондент газеты. — Финляндия — это пока что не вторая Польша.

Несмотря на разворачивание огромных сил, включая танки, бронемашины и самолеты, попытка прорвать линию Маннергейма, по последним сообщениям, провалилась».

Было ясно одно: СССР уже проиграл информационную войну в мире. Везде нарастала волна возмущения и ярости против русского вторжения, нарастали антисоветские и антикоммунистические демонстрации во всех формах. Росло количество добровольцев, готовых принять участие в «благородной борьбе маленькой храброй Финляндии».

В тот же день, 7 декабря, свыше двух тысяч венгерских студентов правого толка организовали массовый антирусский и профинский протест в центре Будапешта. После протеста они с криками и свистом прошли к финскому посольству, где самопровозглашенный лидер, Йозеф Амбрусс лично вручил финскому послу Онни Таласу обращение со словами поддержки. «Все венгры следят за героическими битвами финского народа, — провозгласил Амбрусс, и направил своих последователей к итальянскому посольству, где они прокричали «ура» Муссолини, который резко критиковал русское вторжение и проклинал Россию». «Полиция не вмешивалась», — заявило агентство Юнайтед Пресс.

Наверное, среди последователей Амбрусса было много тех, кто подал заявление добровольца. Всего, считается, таких венгров было двадцать пять тысяч. В результате было отобрано триста, и они отправились в Финляндию в составе отдельного батальона, под командованием капитана Имре Кемери Наги, правого активиста.[4]

«Похоже, здесь формируется новая интербригада», — написал Герберг Маттьюс, римский корреспондент «Нью-Йорк таймс», указывая на растущее количество граждан Швеции, Венгрии, США и других стран со всего мира, которые приезжали, чтобы сражаться за Финляндию. Эта бригада собиралась воевать с коммунизмом, в то время как в Испании воевала с фашизмом.

Волна гнева против Советов ощущалась даже на море. Когда о начале вторжения было объявлено пассажирам и экипажу шведского американского лайнера «Грипсхольм», шедшего из Копенгагена в Нью-Йорк, некоторые члены экипажа «угрожали выбросить четырех из пяти русских пассажиров в морс».

Британское правительство, которое помедлило с осуждением России, тоже начало действовать. Первая реакция премьера Невилля Чемберлепа на вторжение и народный гнев была скупой. «Ситуация осложняется последним мероприятием Сталина, — записал Чемберлен в дневнике 3 декабря. — Похоже, оно вызвало еще больший гнев, чем нападение Гитлера на Польшу, хотя в моральном плане оно не хуже, — написал он, и таинственно добавил: — И, похоже, оно будет гораздо менее жестоким». Очевидно, Чемберлен, хоть и не друг Советов, все еще верил в порядочность Сталина.

«Считаю, — записал Чемберлен, — что мир несколько не понимал, что поляки так же невинны, как и финны». Если говорить о правительстве Его Величества, то последнее «мероприятие» было лишь небольшой помехой и отвлекало от основной задачи — поражения нацистов.

Но уже 5 декабря министр иностранных дел Чемберлена, лорд Галифакс, поносил Кремль в палате лордов за «непростительный акт агрессии». В ответ на все более открытую критику вторжения британской общественностью Чемберлен заявил, что Финляндия может приобрести истребители у Великобритании. Вскоре был заключен договор на поставку двадцати истребителей «Глостер Гладиатор». Всего за время войны Великобритания направила или продала в Финляндию почти 90 самолетов.

В то же самое время вид финской столицы был удручающим. Днем рабочие забивали окна фанерой и размещали мешки с песком. Ночью пешеходы с трудом пробирались по улицам в условиях затемнения.

Случилось так, что русских налетов 2 и 3 декабря не было. Эта передышка, по мнению народа, была из-за плохой погоды и прибытия большого немецкого торгового корабля «Донау» 2 декабря. «Донау» был послан Берлином для эвакуации 700 немцев и граждан их тоталитарных союзников из города. Присутствие этого большого корабля, который должен был отбыть из Хельсинки 4 декабря с пестрой толпой русских, немцев, итальянцев и эстонцев, считался временной гарантией безопасности осажденного города.

Считалось, что как только «Донау» уйдет, ужасные бомбежки продолжатся. По данным газеты «Нью-Йорк таймс», «по слухам из осведомленных кругов», русские бомбардировщики намеревались атаковать город отравляющими газами и ордой парашютистов в противогазах в случае отказа Финляндии капитулировать. Британский вице-консул нашел эти слухи достаточно достоверными для того, чтобы собрать по городу оставшихся граждан Великобритании и вывезти их из города. В любом случае, слух оказался беспочвенным, но в последующие недели жители города и иностранные журналисты носили с собой противогазы.

Еще одним журналистом, уезжающим, хоть и неохотно, был Герберт Эллистон. После недели работы в Хельсинки его газета посылала другого журналиста вместо него. Вдобавок Эллистон, который также вел программу для Американской радиокорпорации, испытывал трудности с получением эфирного времени от YLE. Так что когда Курт Блох, журналист «Нью-Йорк таймс», решил направиться в Стокгольм, чтобы отправить оттуда фотографии в Нью-Йорк, и пригласил Эллистона с собой, тот обещал поразмыслить.