Лев Вершинин - «Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии
Однако вот вопрос: а были ли эти пресловутые 30 тысяч? Ведь даже если что-то там и было, то для пленения царя в такой массе войск, в те времена не на всякую большую войну собираемой, совершенно не было нужды, вполне хватило бы и группы захвата в несколько сот отборных дружинников. Похоже, что летописцы вывели цифру уже post factum, прикинув, сколько воинов могли бы выставить оппоненты царя, собирайся они и впрямь бунтовать? Нет, как хотите, а всерьез идти дальше возмущений за рогом-другим кахетинского князья, судя по всему, таки не собирались, и появление под стенами Георгия с (наверняка) небольшой, иначе Иванэ знал бы о мобилизации, но готовой к бою армией их явно ошеломило. Какие там 30 тысяч, если даже собственные силы старший Орбели собрать не успел, а младший его брат, случайно пребывавший вне осажденной крепости, узнав о событиях, помчался за помощью не к вассалам, а к соседям-мусульманам? Какой там мятеж, если почти сразу из крепости, чуть ли не по веревкам, побежали гости, смекнувшие, по чью душу пришел царь, а кого не тронет? В общем, сюжет за версту воняет провокацией, и подтверждается такая версия тем, что, согласно тому же официозу, одним из первых «покинул заговорщиков» и прибыл с войсками к царю тот самый Захарэ Мхаргрдзели. С какой стати ему, креатуре Георгия, да еще армянину, было крутиться под ногами у старой знати, считавшей его, в лучшем случае, просто выскочкой? Да ни с какой! В наилучшем случае он мог рассчитывать – в итоге бунта – стать «младшим среди равных», а эту ступеньку он уже прошел и хотел много большего. А вот если предположить, что Захарэ, весьма популярный в войсках и по должности (первый заместитель амирспасалара!) имеющий право и возможность проводить региональную мобилизацию через голову прямого начальства, а возможно, и от его имени, собирал ту самую армию, которую Георгий привел под Лори, тогда все становится на свои места…
Завершилось все гадко. Не выдержав напряжения, в одну из ночей из Лори сбежал сам Демна. Явившись к дяде, он просил прощения, получил его, а получив, подтвердил все, что тот хотел слышать, поклявшись, что ничего худого не замышлял, а если измена была, то виноват в ней только Иванэ. С этого момента сопротивление стало бесполезным. У Орбели не было на руках козырей, а подготовка им переворота была подтверждена на высшем уровне. Амирспасалару оставалось только капитулировать, выговорив пощаду семье, а себе, если повезет, право постричься в монахи. Что и было клятвенно обещано Георгием, разумеется, привычно преступившим крестоцелование сразу же после того, как ворота Лори открылись. Напоминать царю о том, что такое хорошо, а что такое плохо, при сложившихся обстоятельствах было некому. Иванэ, правда, отправили в монастырь, но в качестве не монаха, а пожизненного узника, а перед тем ослепили, позволив напоследок посмотреть, как рубят, вешают и режут его родню, всех, кто обитал в замке на момент капитуляции, не щадя ни мала, ни велика. Спустя несколько дней в столичной темнице был без суда ослеплен и оскоплен злополучный Демна, видимо, в результате этих процедур умерший, поскольку с тех пор о нем вообще ничего не известно. Мотивировку же действий доброго дяди, как положено, озвучил летописец: «…созрел сын брата его старшего по имени Деметре, ясноликий, искусный в ратном деле, постигший науки, как пристало мужам его рода. Но грех, что сводит на нет всяческую добродетель и ученость, совершенство облика и доблесть ратную, омрачил ему жизнь и сгубил его. Грех сей – отсутствие страха Божия и попрание веры Христовой – врожденный порок и несчастье его царствующего рода». Вы что-то поняли? Я нет. Вернее, понял, но только то, что на парня повесили ярлык «грешника» с предельно мутным обоснованием, мимоходом обмазав и его покойного отца. И все. Извольте принимать на веру. Георгий же при таком раскладе выходит еще и героем, ибо первый долг христианина – бороться с грехом, и тут уж не до сантиментов.
Проклятые короли
Рассуждая отвлеченно, с точки зрения чистой целесообразности и исторического, мать его за ногу, прогресса, Георгий, наверное, был прав. Помножив на ноль клан Орбели, он жестко указал старой элите, полагавшей Багратидов равными себе, кто в доме хозяин, а отмена Демны как фактора политики лишила знамени тех, кто со временем мог бы попробовать новые порядки на излом еще раз. Но рациональность рациональностью, а сердцу не прикажешь. Критиковать царя не посмел никто, но именно тогда рождается слух о «проклятии Иванэ», очень похожий на более позднее «Маринкино проклятье». Дескать, глядя на казнь сыновей и внуков, старый князь проклял царя и все его потомство, напророчив им страшную судьбу и потерю короны, а Грузии, терпящей такие неправды, неисчислимые беды в самом скором будущем. Вряд ли в тот момент истерика старика кого-то напугала, мало ли что вопят люди в столь непростые мгновения. Однако не успеет еще уйти из жизни поколение очевидцев падения Лори, а Грузия, казалось, реявшая на пике могущества, рухнет как карточный домик сперва под ударом беглого хорезмшаха Джелаледдина, затем, уже окончательно, под натиском монголов, и оправиться не сможет никогда, став полигоном для выяснения отношений между ближними и дальними соседями. Впрочем, все это не имеет к интересующей нас теме никакого отношения. Длинная, но, смею уповать, не слишком скучная преамбула к истории о нелюбви завершена. Пора переходить к амбуле…
Суженый-ряженый
Утверждая себя, Георгий III уничтожил династию. Кроме него, в наличии оставались две девочки (был, правда, дальний родственник по женской линии, осетинский княжич Давид Сослан, с детства живший при тбилисском дворе, но его как кандидата в монархи никто не рассматривал). Царь вскоре короновал старшую дочь, Тамар, объявив ее наследницей и соправителем. Формально ни закон, ни обычаи нарушены не были: прецедентов в истории Грузии, правда, не имелось, но и максимы «Негоже лилиям прясть» не было тоже, хотя опыт соседней Византии, где редко, но все же случавшиеся венценосные дамы оставили по себе память либо серенькую, либо чернейшую, повода для восторгов не давал. Протестов, однако, не возникло (себе дороже), и царь продолжал руководить, опираясь на «опричников»-выдвиженцев, занявших при дворе все сколько-то заметные посты, вплоть до 1184 года, когда, наконец, умер, оставив 19—20-летнюю Тамар наедине с серьезными трудностями. Она явно не кроткая серна, каковой ее изображают предания, и тем не менее она всего лишь девушка, до сих пор изображавшая полноправную царицу в тени папы. Теперь же все проблемы, до времени загнанные в подпол, но никуда не девшиеся, вылезают наружу. Знать и церковь вновь заявляют о своих правах, требуя повторной – настоящей! – коронации. И Тамар приходится уступить. Это очень деликатный момент. На какое-то время в стране возникает вакуум власти. Претензии на престол может предъявить любой аристократ, имеющий для этого достаточно популярности и вассалов. Однако именно поэтому никто и не предъявляет: всем ясно, что стоит кому-то заявить о себе, и лавина тронется, ибо никто не считает себя менее достойным. А междоусобицы мало кто желает. Так что в итоге приемлемым компромиссом становится та же Тамар. Цена же «общественного договора» – устранение особо активных временщиков старого режима и возвращение к рулю правильного, «аристократического» дарбази (Думы), впрочем, принявшего в свой состав и многих лидеров «опричнины».
На повестку дня встал вопрос о замужестве молодой царицы. Судя по всему, сама она уже имела на этот счет свое мнение (все предания утверждают, что она любила того самого Давида Сослана, которого знала с детства). Но ее пока что никто не спрашивал, а Сослана, как, впрочем, и любого из местных княжичей, в качестве кандидата не воспринимали, поскольку жених должен был быть удален от местных разборок. Прочие критерии отбора диктовались сугубым здравым смыслом. Нужен был обязательно христианин, причем православный, равный по происхождению и при этом не создающий своим появлением в Тбилиси проблем для государства. Иными словами, сыновья многочисленных соседей-мусульман, «франки» из Святой Земли и царевичи из Киликийской Армении отпадали сразу. Как и естественные, на первый взгляд, претенденты из Византии, где как раз началась тяжелейшая смута. Болгарии в тот момент не существовало. Оставались только Сербия, о которой, однако, вряд ли что-то знали, а если и знали, то связей не поддерживали, и Русь, которую знали издавна и неплохо. Тем более что тетка царицы по отцу, царевна Русудан, дама опытная и авторитетная, первым браком сходившая замуж за Изяслава Мстиславича, великого князя Киевского, внука Владимира Мономаха, уже имела на примете вполне адекватную кандидатуру. Летописи даже донесли до нас речь имеретинского вельможи Абуласана, докладывавшего дарбази по этому вопросу: «Я знаю, и царевна знает юного царевича, сына великого князя русского Андрея; он остался малолетним после отца и, преследуемый дядей своим Савалатом, удалился в чужую страну, теперь находится в городе кипчакского царя Севенджа». Так вот впервые и прозвучало вслух в Грузии имя Юрия Андреевича.
