Борис Григорьев - Повседневная жизнь российских жандармов
Все это вызвало вначале смутное раздражение гвардии — этой, по словам В. О. Ключевского, «щекотливой и самоуверенной части русского общества», которое вскоре переросло в скрытую ненависть и открытое неповиновение. Чашу терпения гвардии переполнила последняя капля, когда старый просторный темно-зеленый кафтан, введенный в русской гвардии еще Петром I, был заменен на узенький прусский мундир и отдан был приказ готовить армию в союзе с Пруссией к походу на Данию, некогда захватившую Шлезвиг у его родного Голштинского герцогства. Гвардейцы не без оснований опасались также, что «голштинский скрипач» вскоре осуществит на практике угрозу, высказанную еще временщиком Бироном, грозившим раскассировать русскую гвардию по армейским полкам и тем самым положить конец существованию ее как привилегированного рода войск, приближенного ко двору. Этими неразумными действиями импульсивного и непредсказуемого Петра III были созданы все необходимые социально-политические предпосылки для заговора, и он не заставил себя долго ждать.
Его главным организатором, душой и мозгом была супруга Петра III Екатерина Алексеевна, которая, тем не менее, старалась держаться в тени внешне более активных исполнителей ее тайных замыслов: воспитателя ее сына великого князя Павла — графа Н. И. Панина, гвардейцев братьев Григория, Алексея и Федора Орловых и княгини Е. Р. Дашковой. В своих «Записках», опубликованных в России только в 1906 году, а до этого изданных за границей в 1858 году А. И. Герценом, Екатерина II пишет о том, что первый подход к ней с предложением о совершении переворота был сделан от лица гвардии мужем княгини Дашковой вице-полковником лейб-гвардии Кирасирского полка, князем Михаилом-Кондратием Ивановичем Дашковым еще в декабре 1761 года: «При самой кончине Государыни императрицы Елисаветы Петровны прислал ко мне князь Михаил Иванович Дашков, тогдашний капитан гвардии, сказать: „Повели, мы тебя взведем на престол“. Я приказала ему сказать: „Бога ради, не начинайте вздор; что Бог захочет, то и будет, а ваше предприятие есть ранневременная и не созрелая вещь“. К князю Дашкову же езжали и в дружбе и согласии находились все те, кои потом имели участие в моем восшествии, яко то: трое Орловых, пятеро капитаны полку Измайловского и прочие…»
В письме к своему фавориту графу Станиславу Понятовскому, будущему королю Польши, написанном немногим более месяца спустя после переворота, Екатерина, подробно излагая все события 28 июня 1762 года, подчеркивает, что замысел переворота вынашивался в течение шести месяцев и что «…умы гвардейцев были подготовлены в последние дни, в заговоре участвовало от 30 до 40 офицеров и около 10 000 рядовых. За три недели не нашлось ни одного предателя…».
Невольно возникает вопрос: если в идею заговора были посвящены столько гвардейцев, то почему Петр III не знал о его подготовке и не принял контрмер по его раскрытию и разгрому? Одна из причин этого феномена лежит на поверхности: именно при Петре III отменили практику «Слова и дела!», а 21 февраля 1762 года указом императора была упразднена и Тайная канцелярия, в функции которой входило расследование политических преступлений, направленных против государя и государственной безопасности. Хотя этим указом политический сыск вовсе не упразднялся, однако его функции были перераспределены. Право осуществления предварительного следствия было передано из центра местным органам, которые направляли обвиняемого в Тайную экспедицию Сената, лишь установив факт совершенного преступления. Таким образом, железное ярмо политического сыска, господствовавшего веками в России, на какое-то непродолжительное время ослабло, и этим не преминули воспользоваться заговорщики.
Определенную роковую роль сыграло также и несерьезное отношение к назревавшим событиям самого императора, к которому, надо полагать, не могли не поступать те или иные доносы о «скопе и заговоре», но тот, как пишет В. О. Ключевский, «веселый и беззаботный, не понимая серьезности положения, ни на что не обращал внимания и продолжал ветреничать в Ораниенбауме, не принимая никаких мер предосторожности…».
За что вскоре и был жестоко наказан.
Неожиданный арест 27 июня одного из участников заговора преображенца Петра Пассека послужил детонатором, ускорившим взрыв. Вот как описывает дальнейшее развитие событий В. О. Ключевский: «…28 июня Алексей Орлов вбежал в спальню к Екатерине и сказал, что Пассек арестован… Императрица села с фрейлиной в карету Орлова, поместившегося на козлах, и была привезена прямо в Измайловский полк. Давно подготовленные солдаты по барабанному бою выбежали на площадь и тотчас присягнули, целуя руки, ноги, платье императрицы… Затем в присутствии приводившего к присяге священника с крестом в руке двинулись в Семеновский полк, где повторилось то же самое. Во главе обоих полков… Екатерина поехала в Казанский собор, где на молебне ее возгласили самодержавной императрицей. К движению примкнули конногвардейцы и преображенцы с некоторыми армейскими частями и в числе свыше 14 тысяч окружили дворец, восторженно приветствуя обходившую полки Екатерину… Вечером 28 июня Екатерина во главе нескольких полков, верхом, в гвардейском мундире старого петровского покроя… рядом с княгиней Дашковой, тоже верхом и в гвардейском мундире, двинулась в Петергоф… Петр принужден был собственноручно переписать и подписать присланный ему Екатериной акт якобы „самопроизвольного“ клятвенного отречения от престола… Бывшего императора удалили в Ропшу, загородную мызу, подаренную ему императрицей Елизаветой, а Екатерина на другой день торжественно вступила в Петербург. Так кончилась эта революция, самая веселая и деликатная из всех нам известных, не стоившая ни одной капли крови, настоящая дамская революция. Но она стоила очень много вина: в день въезда Екатерины в столицу 30 июня войскам были открыты все питейные заведения; солдаты и солдатки в бешеном восторге тащили и сливали в ушаты, бочонки, во что ни попало, водку, пиво, мед, шампанское».
Низвергнутый с трона император просил оставить при себе четыре особенно дорогие для него вещи: скрипку, любимую собаку, арапа и фаворитку Фрейлину Елизавету Воронцову. В среде гвардейцев нашлось всего несколько офицеров, сохранивших верность своей присяге Петру III. Это были офицеры Преображенского полка С. Р. Воронцов, П. И. Измайлов и П. П. Воейков, исполнявший обязанности командира Преображенского полка. Именно майор П. П. Воейков арестовал капитана Пассека и отправил Петру III срочное донесение об этом. Все трое были заблаговременно арестованы солдатами. Известно также, что гвардейцев осуждали моряки, но в защиту свергнутого императора они выступить не рискнули. Остался верен присяге и дед А. С. Пушкина — Лев Пушкин, которому поэт посвятил следующие строки:
Мой дед, когда мятеж поднялсяСредь петергофского двора,Как Миних, верен оставалсяОсобе третьего Петра.Попали в честь тогда Орловы,А дед мой — в крепость, в карантин.
…А Миних, кстати, не долго хранил верность Петру III и сразу же перешел на сторону Екатерины.
Историки единодушно отмечают, что переворот 28 июня разительно отличался от всех предшествовавших ему переворотов. В. О. Ключевский писал: «Дело 28 июня, завершая собою ряд дворцовых перс воротов XVIII века, не во всем было на них похоже. И оно было исполнено посредством гвардии, но его поддержало… сочувствие столичного населения, придавшее ему народную окраску. При том оно носило совсем иной политический характер. В 1725, 1730 и 1741 годах гвардия установляла и восстановляла привычную верховную власть в том или другом лице, которые вожди ее представляли ей законным наследником этой власти. В 1762 году она выступала самостоятельной политической силой, причем не охранительной, как прежде, а революционной, низвергая законного носителя верховной власти, которому сама недавно присягала. К возмущенному национальному чувству примешивалось в ней самодовольное сознание, что она „создает и дает отечеству свое правительство…“» Справедливости ради следует заметить, что это был типичный вооруженный захват власти, сопровождавшийся отсутствием императора в столице, массовым подкупом солдат и одурманиванием войск и населения вином. Эта так называемая «дамская революция» имела свой печальный эпилог. Исторический опыт свидетельствует о том, что, в принципе, бескровных революций не бывает, и как бы ни старались те, кто развязывает их, представить свои деяния постфактум в самом благопристойном виде, капли, пятна или потоки человеческой крови неминуемо проступают на их «революционных» знаменах.
Не был исключением из этого правила и переворот 28 июня. Потому что были Ропша и убийство императора пьяными офицерами-гвардейцами. К сожалению, никаких объективных свидетельств того, что произошло во дворце в Ропше 6 июля, то есть на восьмой день после переворота, у нас нет, и вряд ли они когда-нибудь появятся. История сохранила для потомков лишь несколько документов, исполненных непосредственными участниками этого трагического события, ожидать от которых правдивого изложения фактов было бы верхом наивности. Вместе с тем они дают более или менее убедительные основания для построения рабочих версий случившегося.
