Пётр Толочко - Власть в Древней Руси. X–XIII века
Б. Д. Греков склонялся к мысли, что это замечание относилось к древнейшей Правде, данной Ярославом новгородцам, а Правда Ярославичей имела и другие нововведения. В частности касающиеся неприкосновенности княжеской вотчины, сохранности княжеского хозяйства, охраны представителей княжеской администрации и некоторые другие.[150] Доказать это сложно, но вряд ли бы столь представительное княжеско-боярское совещание собиралось только для отмены кровной мести. Определенно новый судебный устав был полнее Правды Ярослава и свидетельствовал об укреплении роли государства, озаботившегося созданием единого законодательства для всей страны.
Инициированный Изяславом, вышгородский княжеский съезд несомненно преследовал цель консолидации старших Ярославичей в деле укрепления (может быть восстановления нарушенного событиями 1068–1069 гг.) политического единства Русского государства.
В череде княжеских съездов, особое место занимает Любечский, состоявшийся в 1097 г. Подробно описанный в летописи, он проливает свет не только на тот круг вопросов, которые постоянно приходилось решать князьям, но также и на то, какая подготовительная работа предшествовала их встречам и каков был состав их участников. Все это очень хорошо видно из приглашения направленного Святополком Изяславичем и Владимиром Мономахом Олегу Святославичу. «Поиди Кыеву, да порядъ положимъ о Русьстѣи земли пред епископы, и пред игумены, и пред мужи отець наших, и пред людми градьскыми, да быхом оборонили Русьскую землю от поганых».[151]
Выбор Киева местом съезда мотивировался Святополком и Владимиром тем, что он был столом «отець наших и дѣдъ нашихъ», а также старейшим городом во всей земле. Олег отказался участвовать в этом совете и тогда киевский и переяславский князья решили вынудить его к этому силой. При этом, видимо, уступили ему в том, где должен состояться княжеский сбор. Вместо Киева для него был определен черниговский город Любечь.
Из летописного рассказа о самом съезде явствует, что в нем приняли участие практически все старшие князья Руси. «В лѣто 6605. Придоша Святополкъ и Володимеръ, и Давыдъ Игоревичь, и Василко Ростиславичь, и Давыдъ Святославичь, и брат его Олег, и сняшася Любячи на устроенье мира».[152] О присутствии на съезде княжеских мужей, представителей духовенства и горожан ничего не сказано, однако вряд ли следует сомневаться, что они там были. Князья приняли чрезвычайно важные для всей страны решения: о солидарности и единстве, необходимых для обороны Русской земли от половцев («отселѣ имемся въ едино сердце и блюдем Рускыѣ земли»), а также о внутреннем мире («каждо да держить отчину свою»).[153]
Как казалось А. Е. Преснякову, в решениях Любечского съезда не было двух представлений: о единстве владений князей Ярославова потомства и о старейшинстве над ними киевского князя.[154] А. П. Толочко, согласившись с первой частью этого утверждения, подверг справедливому сомнению вторую. Из летописных свидетельств предшествующих съезду и следующих за ним отчетливо явствует, что Святополк получил сюзеренные права, которые были естественны для него как держателя Киева, являвшегося старейшим городом Русской земли.[155]
Мне представляется далеко не бесспорной и первая часть. Ведь в решении съезда о единстве Русской земли, что практически равно владениям Ярославого потомства, сказано вполне отчетливо. «Да нонѣ отселѣ имемся въ ѣдино сердце и блюдем Рускыѣ земли». Против нарушителя мира должны были выступить все князья «и вся земля Руская».
Правда, справедливости ради следует отметить, что у А. Е. Преснякова есть и другие высказывания на этот счет. Он полагал, что эпоха княжеских съездов во времена киевского княжения Святополка приносит, в значительной степени, утверждения княжеских прав на отчины. Но в практике общих действий младшие князья остаются в зависимости от старейшинства владеющих на Руси Святополка, Владимира и Святославичей. Потомки старших Ярославичей унаследовали не только их отчины, но также и совместное властвование в земле Русской.[156]
Общий вывод А. Е. Преснякова о Любецком и других княжеских съездах конца XI — нач. XII вв. и вовсе расходится с высказыванием об отсутствии представлений о единстве. «Отрицание руководящей роли за Святополком Изяславичем, — утверждал он, — еще не убило до конца представления о необходимости власти, которая защищала землю от внешних врагов, объединяя для этого все ее силы, и от внутренних раздоров, умиряя рознь князей-отчичей. Княжеские съезды конца XI — начала XII в., худо ли, хорошо ли сохранили эту традицию в совместных действиях наиболее сильных князей этого времени». Русские князья, полагал он, сознавали себя членами более широкого целого, чем отдельные волости, их отчины, и это целое не было для них только суммой отдельных и независимых волостей-княжений.[157]
Двойственным было отношение к решениям Любечского съезда и Б. А. Рыбакова. Подчеркнув, что они были направлены на соблюдение единства Русской земли перед лицом внешней опасности, он, тем не менее, считал, что съезд впервые провозгласил принцип ее династического разделения между различными княжескими ветвями.[158]
Согласно А. Е. Преснякову, Любечский съезд не принес полного торжества началу отчинного раздела и раздельного владения. Оно, по его мнению, еще не созрело для такой победы, прежде всего потому, что не имело под собой определенных территориальных основ.[159]
В значительной мере это действительно так. Хотя, если придерживаться свидетельства летописи, следует говорить не столько о провозглашении вотчинного разделения, сколько о призыве не нарушать уже существующие границы отчинных владений. Но ведь ничего принципиально нового, чего бы не знала практика политической жизни Руси, в этом призыве не было. Забота о внутреннем мире посредством объявления неприкосновенности владений, имела место и ранее. Во время раздела сфер влияния между Ярославом Мудрым и Мстиславом Черниговским, а также при закреплении земель-княжеств за сыновьями Ярослава, согласно его завещанию. Принцип «не преступати предела братня» содержательно практически ничем не отличается от постановления Любечского съезда «каждо да держить отчину свою».[160] И конечно же, во всех случаях, имелись ввиду не разделы единого государственного целого на независимые и суверенные части, а, выражаясь современным языком, регламентация административно-территориального управления этим целым.
Как справедливо заметил М. Б. Свердлов, из формулы Любечского съезда следует, что «князья, восходившие к разным генеалогическим ветвям потомков Ярослава Мудрого, в полной мере сознавали, что они принадлежат к одному этнокультурному и политическому пространству — Русской земле (в широком значении), т. е. Русскому государству».[161]
По Б. А. Рыбакову, княжеские съезды не были средством выхода из кризиса, а благородные принципы, провозглашенные в живописном днепровском городке, не имели гарантий и оказались нарушенными через несколько дней.[162]
Действительно послесъездовские события показали, что желаемого единства достигнуть не удалось. Не все князья были одинаково удовлетворены размерами своих вотчин. Инициатором новой усобицы на Руси выступил Давыд Игоревич, который должен был поделиться частью Волыни с галичскими Ростиславичами. При пособничестве (или попустительстве) великого киевского князя Святополка Изяславича он осуществил злодейское ослепление Василька Ростиславича.
Однако, все это случилось не потому, что решения Любечского съезда не имели гарантий. Гарантии как раз были предусмотрены. Князья целовали крест на том, что нарушителя клятвы должно постигнуть коллективное наказание остальных князей. «Да аще кто отселѣ на кого будеть, то на того будем вси и крестъ честный». В следующей фразе добавлено: «и вся земля Русьская».[163] Следовательно, смысл достигнутых договоренностей заключался не столько в том, что они должны были исключить междукняжеские противоречия в будущем, сколько в создании механизма их преодоления.
Когда Мономах узнал о случившемся, то немедленно послал к Ольговичам грамоту с просьбой придти к Городцу, чтобы совместно наказать виновников. Поход названных князей на Святополка был остановлен митрополитом Николой и мачехой Мономаха, а также обещанием Святополка лишить Давыда Игоревича волости. В конечном итоге это и произошло. «А на второе лѣто Святополкъ, Володимерь, Давыдъ и Олегъ привабиша Давыда Игоревича, и не даша ему Володимеря, но даша ему Дорогобужь».[164]
