Арсений Насонов - «Русская земля» и образование территории древнерусского государства
С развитием производительных сил в Среднем Поднепровье, обнаруживающимся в памятниках ремесленного производства, с развитием феодального способа производства, с накоплением богатств на этой территории очень рано создается класс феодальной знати, класс сильных эксплоататоров, о которых свидетельствуют договоры с греками и следы которых обнаружены археологами; особенно интересны погребения в срубных гробницах IX–X вв., открытые на территории Киева, преимущественно на усадьбе Десятинной церкви. Массовый инвентарь их совершенно аналогичен находкам из киевских погребений в грунтовых могилах. Однако «обилие и особое богатство украшений, изящество ювелирных изделий из золота и серебра, роскошные одежды, наличие большого количества диргемов в составе инвентарей резко подчеркивают принадлежность их владельцев к высшим кругам киевского общества». О том же свидетельствует и «богатое вооружение». Общий характер их инвентаря «носит несомненно местный славянский характер и не допускает никаких сомнений относительно национальной принадлежности их владельца»{102}.
Здесь, в Среднем Поднепровье, должны были рано обнаружиться классовые противоречия и необходимость в особой военной организации принуждения и в политическом объединении, основанном уже не на племенном начале. Эти социально экономические и культурные условия объясняют возникновение государства «Русской земли», представлявшего собою, вероятно, одно из звеньев в цепи политических образований на Юге. Внешним толчком, способствовавшим образованию «Русской земли» в том виде, как она сложилась в IX в., послужили внешние события. Внешние события — напор кочевников-угров, борьба с ними и с хазарами — стимулировали образование государства, включавшее три русских города во главе с Киевом, объединение, из недр которого со временем возникли три феодальных полугосударства.
Летописец, видимо, был совершенно прав, когда относил установление данничества между Киевом и Новгородом ко временам Олега и Игоря{103}. Падение владычества хазарской державы, таявшей под ударами кочевников, открывало широкие перспективы новых отношений между Киевом и другими восточнославянскими землями, или, точнее, между «Русской землей» и другими центрами восточнославянского мира.
ГЛАВА III
Нет сомнения, что три главных города «Русской земли» — Киев, Чернигов и Переяславль — вырастали в X–XI вв. в значении политически господствующих центров, сильных своею феодальной знатью, богатой не только земельными владениями, но и «данями», поборами с населения славянских племен. Сопоставление данных «De administrando imperio» Константина Багрянородного с показаниями договоров Руси с греками приводит к предположению, что Чернигов и Переяславль в лице своей знати принимали участие в дележе поборов, производившихся в форме «полюдья» из Киева с племен, обитавших за пределами «Русской земли» или на ее окраинах: князья выходят из Киева «со всеми россами», как перевел Константин Багрянородный выражение «со всею Русскою землею», что было показано еще Гедеоновым, сопоставившим греческий текст с летописным. Главными центрами «Русской земли» были Киев, Чернигов и Переяславль. Весной, когда полюдье было собрано, по Константину Багрянородному, покупались однодеревки и отправлялись в Константинополь. Из договоров Руси с греками знаем, что приезжавшие в Константинополь брали «месячное», что «месячное» это распределялось между Киевом, Черниговом и Переяславлем. Право на участие не только Киева, но и Чернигова и Переяславля в эксплоатации далеких земель вытекало из представления о «Русской земле» как политического целого и о трех главных центрах «Русской земли» — Киеве, Чернигове и Переяславле: к кривичам и «другим славянам» ходили в полюдье «со своими князьями» «все россы», т. е. «вся земля Русская». Много позже, мотивируя свои прерогативы в Новгороде, великий князь киевский Мстислав Владимирович в грамоте Юрьеву монастырю (1130 г.) выступает как князь, держащий «Роусьскоу землю въ свое княжение». С выделением трех княжений из состава древней «Русской земли» представление об общем сюзеренитете выразилось не только в деятельности триумвирата, деятельности трех князей — Киевского, Черниговского и Переяславского, совместно распоряжавшихся судьбами других княжений. Оно выразилось также в том, что с выделением трех княжеств-«областей» — Киевского, Черниговского и Переяславского — черниговские и переяславские князья получили право на эксплоатацию ряда далеких земель, подвластных «Русской земле», земель северо-восточных, от Мурома до Белоозера, Смоленской земли, а в XI в. даже далекой Тмуторокани.
В статье «Тмуторокань в истории Восточной Европы X в.»{104} мы обратили внимание на то, что из договора Игоря с греками явствует: Игорем в Тмуторокани был посажен αρχων — князь или боярин, очевидно зависимый от «великого князя русского». В предприятиях Святослава наметилась задача распространения власти князей Поднепровья на территорию от берегов Меотиды до Днепра. Она была близка к осуществлению, когда сын Владимира князь Мстислав был посажен в Тмуторокань. В Поднепровье Мстиславу удалось утвердиться в Чернигове. Нашествие половцев, нахлынувших в южнорусские степи и Подонье, оторвало Тмуторокань от Поднепровья. Но на нее некоторое время продолжал распространяться сюзеренитет «Русской земли» и с выделением Черниговского княжества право на Тмуторокань получил Черниговский князь: Святослав держал в Тмуторокани своего сына Глеба.
Представление о правах всей «Русской земли» на Смоленск очень ярко выразилось в отношениях к Смоленску. В 1060 г. Смоленск был как бы поделен между Изяславом Киевским, Святославом Черниговским и Всеволодом Переяславским: «и раздѣлиша Ярославичи Смоленескь себѣ на три части», — сообщает Владимирский Полихрон (см. Тверск. сб., 6568 г.). С 1073 г. Смоленск переходит в руки Всеволода Переяславского, владевшего с 1076 г. также Черниговом. Всеволод посылает в Смоленск сына Мономаха. Но чрезвычайно любопытно, что Владимир Мономах какую-то часть дани отвозит отцу в Чернигов. Прямые указания на это находим в «Поучении» Владимира Мономаха: по приезде из Смоленска в Чернигов к отцу он передал «отцю 300 гривен золота». Это была дань в «Русскую землю» и притом, видимо, не только со Смоленской земли. Оказывается, что Мономах, основавший церковь Богородицы в Смоленске, получал дань и с Ростово-Суздальской земли, отошедшей его отцу Всеволоду, и десятину с этой дани отдавал церкви Богородицы; позже, как явствует из грамоты Ростислава Смоленского (1151 г.), суздальскую дань собирал уже Юрий Долгорукий: «суждали залѣсская дань, аже воротить Гюгри, а что будеть в ней, из того святѣи Богородицы десятина».
Равным образом, дань, собиравшаяся по поручению Святослава Черниговского Яном Вышатичем в «Ростовской области», в Белоозере, была, в сущности, побором, взимавшимся в пользу знати «Русской земли», подобно поборам с Новгорода или со Смоленска. Право на Ростово-Суздальскую землю, согласно завещанию Ярослава или в последующие годы, получил черниговский князь или Всеволод Переяславский (во всяком случае, около 1071 г. она принадлежала черниговскому Святославу, а в 1072 г. в Ростове видим сына Всеволода): «и преставися Ярослав, и осташася 3 сынове его… и раздѣлишя землю: и взя… Святослав Чернигов и всю страну вѣсточную и до Мурома; а Всеволод Переяславль, Ростов, Суждаль, Бѣлоозеро, Поволжье»{105}. Это была старая традиция, уходившая корнями своими в X в., традиция господства «Русской земли» над далекими «землями», известное право на их эксплоатацию. Это право осуществлялось в форме двоякой. Во-первых, полюдья, описанного Константином Багрянородным и много позже, в первой половине XII в., помянутого в грамоте Юрьеву монастырю Мстислава Владимировича Киевского: «осеньнее полюдье даровьное», т. е. даровное полюдье или «дары». Это полюдье или дары шли из Смоленска, как видно из летописного известия под 1133 г., когда Изяслав Мстиславич, посланный из Киева дядей, получил «и от Смолиньска дар» (Лавр. л.). Во-вторых, право «Русской земли» осуществлялось в форме получения «дани»: о дани с Новгорода мы хорошо знаем из летописи (из 3000 гривен 2000 шли в Киев; впоследствии дань сократилась). Интересно, что в опубликованном в настоящее время Троицком списке Новгородской первой летописи, сохранившем ряд древних чтений, к словам «двъ тысещи гривенъ» прибавлено «от града». Позже, в 1133 г., Изяслав Мстиславич, посланный отцом, получил в Новгороде «дани печерские»{106}. Можно установить, что одновременно дань уплачивалась и из Смоленска. Прежде всего, следует различать смоленское «погородье», взимавшееся с городов Смоленской «области», и дань, взимавшуюся с тех же городов смоленским князем, и нет оснований полагать, что «погородье» шло смоленскому князю. Если допустить, что «погородье» шло смоленскому князю и смолянам, то останется непонятным существование побора с городов «области», отличного от дани с тех же городов; непонятно также, почему о нем не говорится в самой грамоте: запись о погородье стоит в конце грамоты после даты и носит характер приписки. Кроме того, погородье было менее дани с города, и, может быть, первоначально определялось из расчета одной десятой дани с города. Так, величина дани с «города» Вержавска (в отличие от дани с вержавских погостов: с тех брали 100 гривен) определена в 30 гривен; вместе с тем «погородья» с Вержавска брали всего «двѣ гривнѣ урока, а за три лисицы 40 кун без ногаты» (ниже две лисицы оценены в 22 куны). С Торопца брали дань в 400 гривен, а «погородья» взималось «урока 40 гривен и 15 лисиц и 10 черных кун, невод, тре…ица, бредник, трое сани рыбы, полавачник, двѣ скатерти, три убрусы, берковеск меду»; с г. Пацина шло дани 30 гривен, а «погородья» брали «урока полторы гривны, а за двѣ лисицы 22 кунъ», с Жижци — дани 130 гривен, а погородья — «пять гривенъ, а почестья гривна и лисица». Обратим внимание, что и в Новгороде с XI в. стали платить в Русь только одну десятую всей платившейся ранее новгородской дани. Детальное сопоставление летописных известий и, между прочим, Уваровского, Никоноровского и Кирилло-белозерского списков, где читаем: «а отНовагорода триста гривенъ на лето мира дѣля, еже и нынѣ дають», привело Шахматова к выводу, что установление дани в размере 300 гривен имело место не раньше княжения Ярослава и что дань уплачивалась и в XII в., но уже в эпоху составления протографа Синодального списка ее не давали. Таким образом, со времени Ярослава в Киев (и на месте гридям) платили уже не 3000 гривен, а только 300 гривен, т. е. в десять раз меньше, что, вероятно, увеличило сумму, получаемую самими новгородцами. Далее, показательно, что смоленское «погородие», так же как и дань, платимая из Новгорода в Киев, называлось «уроком», а в некоторых случаях состояло из «урока» и «почестья». Наконец, отмечаем, что дань в Русь собиралась не с самих новгородцев, а с «области», судя по известию Древнейшего свода о дани «белками» и «веверицами» (или: «по бѣлеи веверици») и сообщению 1133 г, о «печерской дани» Изяславу. Равным образом и смоленское «погородие» собиралось не с самих смолнян, а с «области», как видно из грамоты Ростислава. Ясно, что дань, собиравшаяся Яном Вышатичем в «Ростовской области» в Белоозере, была данью в Русь и уплачивалась наряду с данью, собираемой в Ростов.
