Джон Норвич - История Венецианской республики

Амбициозный молодой император не мог удержаться от соблазна: ну как не прибавить к короне самый яркий драгоценный камень! Договор, который он только что продлил, был забыт. Вместо этого он объявил о немедленной блокаде республики. Его вассал, герцог Каринтии, по приказу императора закрыл Верону, Истрию и Фриули для торговли с Венецией, а Колоприни со своими соратниками занял стратегические позиции у дорог и рек. Осень сменилась зимой. Венеция еще не оправилась от потрясений предыдущих семи лет. Она была деморализована междоусобицами, к тому же Венецией управлял нерешительный и слабый дож. Ей угрожала двойная опасность — голод и завоевание империей. В одном отношении кризис был даже значительнее, чем в те времена, когда ей угрожал Пипин, а позднее — венгры. Тогда, по крайней мере, ее защищала окружающая коварная лагуна с отмелями и течениями, известными только местным морякам. На этот раз нападающими были сами венецианцы, и лагуна для них не являлась тайной. А сколько агентов и сторонников оставили они в городе? Охваченное паникой население напало на дома, которые оставил Колоприни, и полностью их уничтожило. Женщин и детей взяли в заложники. Затем, не зная, что предпринять, они стали ждать ответного нападения.

Этого не случилось. Стефано Колоприни внезапно скончался, а за ним в декабре того же 983 года последовал в могилу и сам император Оттон. Молодого человека, которому было всего 28 лет, погубила слишком большая доза лекарства (четыре драхмы алоэ). Мать императора, Аделаида, стала управлять от имени трехлетнего внука. Она, возможно, и продолжила бы блокаду, если бы не сильное влияние вдовы Оттона, Феофании, с которой она делила регентство. Самое большее, чего она могла достичь, это амнистии для сторонников Колоприни, которым было разрешено вернуться в Венецию. Лучше бы они не делали этого. Их старые враги, Морозини, не забыли о своем убитом родственнике и поклялись отомстить. В 991 году они напали на троих Колоприни, когда те садились на корабль возле заново отстроенного Дворца дожей. Их проткнули мечами, а тела сбросили в воду.

Несправедливо было бы обвинять в этом Трибуно Меммо. Он и в самом деле был родственником Морозини по линии жены. Когда Джованни Морозини вернулся в Венецию, устроив своего тестя в монастырь Сен Мишель де Кукса, то, став и сам монахом, стал подыскивать место для будущего бенедиктинского монастыря. Дож предложил ему маленький остров напротив дворца, известный ранее как Кипарисовый. Теперь он называется Сан-Джорджо Маджоре. Взгляды Меммо были известны, однако он отличался миролюбием, мягкостью, и после десятилетия относительного спокойствия ему менее всего хотелось видеть свой город раздираемым междоусобицами. Однако его осуждали, осыпали бранью, пока ему не осталось ничего другого, как последовать за двумя своими предшественниками. Он тоже удалился в монастырь, на этот раз — в монастырь Сан Дзаккария. находившийся за его прежним дворцом. Там он и закончил в безвестности свои дни.[29]

Глава 5

НЕПРЕКЛОННАЯ ДИНАСТИЯ

(991-1032)

Трезубец Нептуна —

Царский скипетр мира.

Десятое столетие Венеция встретила в приподнятом настроении: она отразила нападение венгров. Дальше события развивались не так гладко. За прошедшие полвека судьба республики была вверена семейству Кандиано (по крови или по браку), за исключением двух лет, пришедшихся на короткое правление Пьетро Орсеоло II. Политика Кандиано довела Венецию до края бездны. Виной тому были высокомерие и амбиции, а также (как в случае с последним правящим членом этого семейства) полная неспособность брать на себя ответственность в моменты кризиса. Кандиано отвернулись от Западной империи, игнорировали Восток и поощряли внутренние междоусобицы. За последние годы Венеция оказалась сыта всем этим по горло. На случайного приезжего могли произвести впечатление внешние признаки процветания — корабли в гавани, торговля на Риальто, соболя, шелка и специи, но соседи уже не уважали и не боялись республику, как раньше. Ее авторитет увял, как, впрочем, и мораль. Национальная гордость, осознание, что здесь живет великий народ с особой судьбой, гордость, придававшая смелость и сплоченность основателям города, смотревшим на себя как на представителей особенного народа, с каждым годом убывала. Венеции отчаянно требовалась сильная рука, которая повела бы ее за собой, воссоздала бы из разрозненных людей народ, восстановила уверенность в себе и самоуважение.

И она ее нашла. Старый Пьетро Орсеоло, тринадцать лет назад сбежавший от семьи и ответственности, оставил после себя сына. Его тоже звали Пьетро. Сейчас этому сыну было всего тридцать лет, и в 991 году венецианцы избрали его своим новым правителем. Лучшего выбора и сделать было нельзя. Государственный деятель, воин и гениальный дипломат, Пьетро Орсеоло II возвышается над другими дожами своего времени, как гигант над пигмеями. Подданные с первого раза увидели его величие. С его избрания передача феодов, так долго отравлявшая жизнь горожан, прекратилась, словно этого никогда и не было. Казалось, венецианцы снова стали взрослыми, ответственными и талантливыми людьми и готовы были следовать по пути славы за своим дожем.

Но слава для Венеции подразумевала успешную торговлю, и первой задачей Пьетро Орсеоло на посту дожа стало восстановление дружественных и взаимовыгодных торговых отношений с двумя империями. В течение года он договорился с Василием II в Константинополе о коммерческих условиях, более выгодных, чем когда-либо были у Венеции. Имперская хартия, датированная мартом 992 года, признала bona fide[30] венецианские товары — хотя на товары, доставляемые венецианцами из других земель, льгота не распространялась — по тарифам намного ниже тех, что поступали к ним от других иностранных купцов. Что немаловажно, венецианские купцы в Константинополе с этих пор напрямую направлялись к великому логофету, высшему правительственному чиновнику, которого можно сравнить с современным министром финансов. Это освобождало их от задержек и срывов сделок, которыми была печально известна византийская бюрократия. В особых случаях их выслушивал сам император. За это венецианский флот готов был переправлять имперские войска, как только у Константинополя возникала такая необходимость.

Дож добился успеха и у молодого императора Запада. Возможно, даже большего успеха, поскольку оба правителя испытывали в отношении друг друга восхищение и расположение. Оттон III был удивительным ребенком. Он родился в 980 году, а императором стал в трехлетнем возрасте. Возмужав, он соединил в себе традиционные амбиции своего рода с романтическим мистицизмом, унаследованным от матери-гречанки. Он мечтал о великой теократии, в которую вошли бы германцы, итальянцы и славяне, объединенные общим Богом и с двумя его наместниками — с ним самим и папой. Стремление воплотить эту мечту не мешало ему все же заниматься Италией больше, чем это делал до него его отец. Юношеское преклонение перед самым способным правителем к западу от Константинополя довершило остальное. В 966 году, впервые перейдя Альпы по пути на коронацию в Риме, Оттон сумел доказать свою дружбу. Сначала вынудил двух упрямых епископов вернуть Венеции некоторые территории, которые те несправедливо считали своими. Затем даровал дожу право строить на берегах Пьяве и Силе венецианские склады и фактории, одновременно гарантируя всем венецианцам безопасность и освобождение от налогов на имперской территории. Самое главное — он стал крестным отцом третьего сына Пьетро Орсеоло и на крещении в Вероне подарил ему собственное имя — Оттон.

Так к концу пятого года на посту дожа Пьетро Орсеоло II обеспечил коммерческие перспективы республики поддержкой двух главных сил христианского мира. На полноводных реках Северной Италии никогда еще не было столько венецианских барж, они утопали почти до ватерлинии под тяжестью груза: железа и дерева, зерна и вина, соли и — несмотря ни на что — рабов. Суда шли вверх по течению, грузы регистрировались в расчетных палатах Вероны, Пьяченцы или Павии, откуда их транспортировали по суше через Апеннины в Неаполь, Амальфи и соседние города или же через Альпы в Германию и Северную Европу. Другие, более тяжелые суда шли на юго-восток Адриатики, вокруг Пелопоннеса, снова на север в Константинополь и даже иногда в Черное море. Другие купцы все же сосредоточивались на новых рынках, которые до сих пор быстро расширялись, то есть в странах ислама. Прежде, хотя и торговали с арабами — вспомним, как венецианские купцы, зайдя по делам, прихватили из Александрии мощи святого Марка, — торговлю всегда сдерживали склонность сарацин к пиратству. Венеция не забыла об их нападении на лагуну 150 лет назад, которое с трудом удалось отразить. Западный христианский мир до сих пор чурался дружеских отношений с неверными. И это взаимное недоверие Пьетро Орсеоло собирался преодолеть. Он отправил своих послов во все уголки Средиземноморья — туда, где развевалось зеленое знамя Пророка, — в Испанию и в Северную Африку, к берегам берберов; в Сицилию и на Восток; ко дворам Алеппо, Каира и Дамаска, в Кордову, Каир и Палермо. Один эмир за другим любезно принимал венецианцев и соглашался на их предложения. Посланники с гордостью и удовлетворением привозили договоры дожу. Императоры на Востоке и Западе, с тревогой ожидавшие мусульманской угрозы, могли бы прийти в ужас от его поступков и обвинить в предательстве веры. Но Пьетро, истинный венецианец, предпочитал торговлю кровопролитию, ведь она была намного выгоднее.