Евгений Анисимов - Женщины на российском престоле
«Petrus erat magnus monarcha, sed jam non est»[1]
В 1726 году секретарь Сената Иван Кирилов составил обзор положения дел в Российской империи и назвал его гордо и высокопарно: «Цветущее состояние Всероссийского государства». Но «цветущим» оно было лишь на бумаге. Факты говорили совсем о другом. Перед верховниками, засевшими за государственные дела, встало немало сложнейших проблем. Все они были унаследованы от Петровской эпохи. Цена, которую страна и народ заплатили за три войны – со Швецией, Турцией и Персией, – оказалась непомерно высокой. Попросту говоря, Петр разорил собственную страну ради создания новой армии – сильной, многочисленной и хорошо вооруженной, способной побеждать врагов и расширять границы империи.
Все было подчинено этой цели. Армии нужно было оружие – и строились металлургические и оружейные заводы. Солдатам нужна была форменная одежда – и открывались сотни прядильных, ткацких, кожевенных, обувных, шляпных мануфактур, благо бесплатная рабочая сила – крепостные – всегда была под рукой. Армии нужны были деньги и провиант – и десятки самых разных денежных и натуральных налогов и повинностей опутывали всех, не давая ускользнуть ни одной живой душе – от мала до велика. И главное, армии нужны были солдаты – и свирепая рекрутчина вырывала из народа самых молодых и работоспособных. Крестьяне, ставшие рекрутами, навсегда прощались с родными, и о них горевали как об умерших. Вся страна фактически стала огромным тылом, почти тридцать лет жившим под лозунгом: «Всё для фронта, всё для победы!» Конечно, такого напряжения ни народ, ни хозяйство страны выдержать не могли.
Хуже всего, как это всегда было в России, пришлось крестьянству. Его положение усугубили неурожаи и голод, терзавшие даже самые богатые уезды России в 1721–1724 годах. Истощение народного хозяйства, сотни тысяч бежавших на Дон и в Польшу, опустевшие деревни, гигантские недоимки в сборах налогов, бунты и мятежи – вот картина страны в конце петровского царствования. Тяжкие последствия реформ не были секретом и до прихода к власти Екатерины. Но тогда был жив Петр. Он, не зная сомнений, вел государственный корабль вперед. Авторитет его был непререкаем, слово считалось законом. Он нес ответственность за все, и подданные его могли спать спокойно – царь знал, что, как и когда нужно делать, а им оставалось лишь ждать указаний мудрого Отца Отечества, отнюдь не пытаясь вылезти с собственной инициативой.
Петра не стало – и все изменилось. Екатерина была пустым местом, вся ответственность легла на плечи вчерашних сподвижников царя-реформатора, и они согнулись под ее тяжестью. Известно, что бремя власти не лавровый венок. Знание реального положения вещей в стране неумолимо толкало их к изменению прежней – петровской – политики. Да, Петр был велик, но он не мог предусмотреть всех последствий реформ, он, наконец, мог ошибаться! Так верховники объясняли себе и другим мотивы начавшихся контрреформ. Многим казалось это невероятным – почти сразу же начали свергать идолов, которым поклонялись десятилетиями. Но жестокая необходимость толкала Меншикова и его коллег на сокращение налогов, раздутого государственного аппарата. Эта необходимость заставила их думать об уменьшении армии, облегчении условий торговли. В Верховном тайном совете шли непрерывные обсуждения проблем политики. Бешеный ритм преобразований замедлился, огромный корабль империи вошел в полосу штиля.
Но, отменяя петровские реформы, приостанавливая грандиозные стройки, которые были действительно не под силу народу, верховники руководствовались не только государственной необходимостью и целесообразностью. Они сознательно строили свою политику на критике петровских начал – ведь критиковать предшественников легче всего. Они стремились заработать политический капитал на том, чтобы угодить всем, кто был недоволен Петром. Они думали не столько о стране, сколько о себе, своей власти, своем месте под солнцем.
Здравствуйте! Вы наша тетя?
В начале 1726 года весь двор гудел от сплетен и пересудов – неожиданно, как из небытия, возникли родичи лифляндской пленницы. Об их существовании знали давно. Еще в 1721 году в Риге к Петру и Екатерине, смущая придворных и охрану своим простонародным видом, пожаловала крепостная крестьянка Христина, утверждавшая, что она родная сестра царицы. Так оно и было. Екатерина поговорила с ней, наградила деньгами и без долгих рассуждений отправила восвояси. Тогда же Петр дал секретное задание Ягужинскому найти среди русского «лифляндского полона» некоего крестьянина Самуила Скавронского. Его упорно искали на Украине и в Сибири, но следы старшего брата царицы затерялись. Неожиданно он обнаружился в 1723 году в Лифляндии. По указу Петра Самуила и его детей велено было держать под присмотром, не позволяя афишировать родство с царицей. В этом смысле демократичный Петр знал меру, и те милости и блага, которыми он осыпал саму Екатерину, не собирался распространять на ее босоногую родню. И совсем не из экономии, хотя царь славился прижимистостью. Дело было в другом. Крестьянские родичи Екатерины могли нанести ущерб престижу династии, бросить тень на детей.
Екатерина, придя к власти, не вспоминала о своих родственниках до тех пор, пока рижский губернатор, фельдмаршал князь Аникита Иванович Репнин не сообщил, что к нему обратилась та же Христина, которая жаловалась на притеснения своего помещика и просила устроить свидание с сестрой. Заметим в скобках, что аристократ, бывший президент Военной коллегии, смещенный императрицей и посланный в Ригу за поддержку кандидатуры великого князя Петра Алексеевича памятной январской ночью 1725 года, вероятно, злорадствовал в душе – как же «верному рабу» не пригреть сестрицу «нашей Всемилостивейшей и Всепресветлейшей государыни»? Екатерина поначалу была явно смущена. Сестру и ее семейство она приказала содержать «в скромном месте и дать им нарочитое пропитание и одежду», от помещика их взять «под видом жестокого караула» как самозванцев и «приставить к ним поверенную особу, которая могла бы их удерживать от пустых рассказов», надо полагать – о босоногом детстве нашей героини.
Однако через полгода родственные чувства пересилили, и всех Скавронских доставили в Петербург, точнее – в Царское Село, подальше от глаз любопытных злопыхателей. Можно себе представить, что творилось в Царскосельском, тогда еще скромном дворце! Родственников было много. Кроме старшего брата Самуила прибыл средний брат Карл с тремя сыновьями и тремя дочерьми, сестра Христина с мужем и четырьмя детьми, сестра Анна, также с мужем и двумя дочерьми, – итого не меньше двух десятков. Оторванные от вил и подойников, родственники императрицы еще долго отмывались, учились приседать и кланяться и носить дворянскую одежду. Разумеется, выучиться французскому или даже русскому языку они не успели, да это и неважно – в начале 1727 года все они стали графами, получили большие поместья. И в русских генеалогических книгах появился новый графский род Скавронских, а также Гендриковых. Правда, сведений об особой близости семейства с императрицей что-то не встречается…
Праздник днем и ночью
Больше двадцати лет Екатерина преданно служила своему повелителю, угождая ему во всем и никогда не забывая, кем она была и кем он ее сделал. И вот служба кончилась. Наша героиня стала полновластной хозяйкой огромной империи и – главное – хозяйкой самой себе. Отныне все служили только ей одной, все старались угодить ее нраву, исполнить ее прихоти. И бедная сорокалетняя Золушка, будто чувствуя, что все это ненадолго, и скоро раздастся зловещий бой часов, спешила насладиться всеми радостями жизни – балы сменялись ассамблеями и куртагами, обильные застолья – танцами до упаду, как в молодые годы, прогулки – любовными утехами.
Иностранные дипломаты тех времен в один голос утверждали, что Екатерина откровенно прожигала жизнь. Кампредон замечал весной 1725 года, что траур по царю соблюдается формально. Екатерина частенько бывает в Петропавловском соборе, плачет у гроба Петра, а потом пускается в кутежи. «Развлечения эти заключаются в почти ежедневных, продолжающихся всю ночь и добрую часть дня попойках в саду, с лицами, которые по обязанности службы должны всегда находиться при дворе».
Надо сказать, что вкусы императрицы были не очень высокого свойства, а развлечения довольно вульгарны – в стиле знаменитого петровского Всепьянейшего собора. В этом обществе завзятых пьяниц царь проводил свободное время, отдыхая душой, но утруждая тело непрестанной борьбой с Ивашкой Хмельницким, или, по-иноземному, – Бахусом. Эти сражения – далеко не Полтава, и царь нередко бывал побиваем своим «неприятелем». Охоту к тем же развлечениям унаследовал и его «друг сердешненькой». Если главным действующим лицом веселий Петра был знаменитый «князь-папа» Никита Зотов, то при Екатерине эту роль выполняла «князь-игуменья» Настасья Петровна Голицына – шутиха и горькая пьяница. В приходо-расходной книге Екатерины мы читаем, что императрица с Меншиковым и другими сановниками «изволила кушать в большом сале» и все «кушали английское пиво большим кубком, а княгине Голицыной поднесли другой (то есть второй. – Е. А.) кубок, в который Ея величество изволила положить 10 червонных». Иной спросит: что-де это значит? А значит это вот что: получить лежавшие на дне огромного кубка золотые можно было, только выпив его целиком. Княгиня была стойким и мужественным борцом с Ивашкой Хмельницким, и золото ей нередко доставалось. Правда, раз вышла неудача – второй кубок с вином и пятью золотыми княгине выпить не удалось – пала замертво под стол. То-то было веселья для Екатерины и ее приятелей!
