Павел Милюков - История второй русской революции
Позиция П. Н. Милюкова. Текст отречения. Под этими предрассветными впечатлениями состоялось предварительное совещание членов правительства и Временного комитета о том, что и как говорить великому князю. А. Ф. Керенский еще накануне вечером в Совете рабочих депутатов объявил себя республиканцем и сообщил о своем особом положении в министерстве как представителя демократии и об особенном весе своих мнений. Правда, принятая на конференции петроградских социалистов-революционеров 2 марта резолюция говорила еще только о «подготовке Учредительного собрания пропагандой республиканского образа правления» и санкционировала вступление Керенского как способ «необходимого контроля над деятельностью Временного правительства со стороны трудящихся масс». Но на утреннем совещании 3 марта его мнение о необходимости убедить великого князя отречься возымело решающее влияние. Н. В. Некрасов уже успел набросать и проект отречения. На стороне обратного мнения, что надо сохранить конституционную монархию до Учредительного собрания, оказался один П. Н. Милюков. После страстных споров было решено, что обе стороны мотивируют перед великим князем свои противоположные мнения и, не входя в дальнейшие прения, предоставят решение самому великому князю. Около полудня у последнего на Миллионной собрались члены правительства: кн. Г. Е. Львов, П. Н. Милюков, А. Ф. Керенский, Н. В. Некрасов, М. И. Терещенко, И. В. Годнев, В. Н. Львов и несколько позже приехавший А. И. Гучков, а также члены Временного комитета М. В. Родзянко, В. В. Шульгин, И. Н. Ефремов и М. А. Караулов. Необходимость отказа пространно мотивировали М. В. Родзянко и А. Ф. Керенский. После них П. Н. Милюков развил свое мнение, что сильная власть, необходимая для укрепления нового порядка, нуждается в опоре привычного для масс символа власти. Временное правительство одно, без монарха, говорил он, является «утлой ладьей», которая может потонуть в океане народных волнений, стране при этих условиях может грозить потеря всякого сознания государственности и полная анархия, раньше чем соберется Учредительное собрание, Временное правительство одно до него не доживет и т. д. За этой речью вопреки соглашению последовал ряд других речей в полемическом тоне. Тогда П. Н. Милюков просил и получил вопреки страстному противодействию Керенского слово для второй речи. В ней он указывал, что хотя и правы утверждающие, что принятие власти грозит риском для личной безопасности великого князя и самих министров, но на риск этот надо идти в интересах родины, ибо только таким образом с данного состава лиц может быть снята ответственность за будущее. К тому же вне Петрограда есть полная возможность собрать военную силу, необходимую для защиты великого князя. Поддержал П. Н. Милюкова один А. И. Гучков. Обе стороны заявили, что в случае решения, не согласного с их мнением, они не будут оказывать препятствия и поддержат правительство, хотя участвовать в нем не будут.
По окончании речей великий князь, все время молчавший, попросил себе некоторое время на размышление. Удалившись в другую комнату, он пригласил к себе М. В. Родзянко, чтобы побеседовать с ним наедине. Выйдя после этой беседы к ожидавшим его депутатам, он довольно твердо сообщил им, что его окончательный выбор склонился на сторону мнения, защищавшегося председателем Государственной думы. Тогда А. Ф. Керенский патетически заявил: «Ваше Высочество, Вы — благородный человек!» Он прибавил, что отныне будет всюду заявлять это. Пафос Керенского плохо гармонировал с прозой принятого решения. За ним не чувствовалось любви и боли за Россию, а только страх за себя...
Проект отречения, набросанный Н. В. Некрасовым, был очень слаб и неудачен. Решено было пригласить юристов-государствоведов В. Д. Набокова и Б. Э. Нольде, которые и внесли в текст отречения изменения, возможные в рамках состоявшегося решения. Главное место отречения гласило: «Принял я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому и надлежит всенародным голосованием своим через представителей своих в Учредительном собрании установить образ правления и новые основные законы государства Российского. Призывая благословение Божие, прошу всех граждан державы российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному всей полнотой власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа». Чтобы легче понять, что нового внесено этим актом, приведем главное место отречения имп. Николая: «Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом согласии с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу во имя горячо любимой родины. Призываю всех верных сынов отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы».
Первая капитуляция и дальнейший ход революции. Так совершилась первая капитуляция русской революции. Представители Государственной думы, «Думы третьего июня», в сущности решили вопрос о судьбе монархии. Они создали положение, дефективное в самом источнике, положение, из которого должны были развиться все последующие ошибки революции. В общем сознании современников этого первого момента новая власть, созданная революцией, вела свое преемство не от актов 2 и 3 марта, а от событий 27 февраля. В этом была ее сила, чувствовавшаяся тогда, и ее слабость, обнаружившаяся впоследствии.
Были ли тяжелые последствия революции 27 февраля, развернувшиеся в дальнейшем, неизбежны? Или, напротив, их можно было бы избежать, если бы тактика нового правительства оказалась иной? Будущему историку предстоит выяснить неизбежный характер последовавших событий, выведя его из трудностей войны и хозяйственной разрухи, из неподготовленности населения к практике народовластия, из запоздалости социальных и национальных реформ, из малокультурности и неорганизованности населения и т. п. Ближайший участник событий, развертывавшихся в центре, естественно, будет смотреть на события и оценивать их с точки зрения менее фаталистической. В ряде факторов неизменных, действовавших с неизбежными последствиями, он введет фактор, изменяющийся в зависимости от степени сознательности и волевой силы непосредственных руководителей. Ему трудно будет отказаться от убеждения, что все могло бы пойти иначе, если бы степень самосознательности и степень волевого напряжения у руководителей были иные. Русская революция была «мирная и бескровная» в своем начале главным образом вследствие двух причин: бесспорного для всех слоев и всех политических течений отрицательного отношения к старой самодержавной власти, не нашедшей в решительную минуту ни одного защитника, и столь же бесспорного в те первые минуты положительного отношения к Государственной думе и к ее деятелям, взявшим в свои руки руководство переворотом. Но бессилие старой власти перед недисциплинированностью и отсталостью страны перешло по наследству и к новой власти. Данная этой властью свобода была использована крайними элементами для систематической организации острой классовой борьбы, перешедшей мало-помалу в открытую гражданскую войну под лозунгом немедленного мира и немедленного введения социализма. В результате разрушительным началом революции легко было получить перевес над созидательным, стихии — получить перевес над сознательностью, распаду — над единством. Среди постепенно прогрессировавшего хаоса и анархии два элемента сохранили и усилили свой характер планомерных волевых факторов: во-первых, утопия всемирной социалистической революции, долженствовавшей из Петрограда перекинуться на Берлин, Париж, Лондон и т. д, утопия, уже погубившая нашу первую революцию 1905 г. отчасти при посредстве тех же самых идеологов-фанатиков; во-вторых, искусство германского генерального штаба, сумевшего организовать измену внутри неприятельской страны и заставить русских сражаться за Германию в Петрограде, Москве и многих других городах России.
Стихийный ход русской революции вел ее от переворота к перевороту, причем каждый новый переворот ослаблял революционную власть и все шире открывал путь явлениям распада. Можно даже подметить известную ритмичность в этом повторении новых и новых крушений власти. Два месяца — вот почти точно тот срок, на который каждому вновь организовавшемуся правительству удавалось удержать над страной власть, становившуюся все более и более номинальной и фиктивной. Сам переход от власти низвергаемой к власти, ее заменявшей, становился с каждым разом все более и более длительным и болезненным.
