Юрий Жуков - Тайны Кремля
Вскоре к позиции Кагановича открыто примкнули еще два члена ПБ. Жданов — в докладе 21 января на сессии ВС, где особо остановился в разделе, названном им «До конца выкорчуем врагов народа» на необходимости дальнейших «разоблачений». И Ворошилов — 22 февраля в речи, произнесенной на торжественном заседании в честь 20-летия РККА, в которой напомнил о «предателях и шпионах», призвав всю армию, красноармейцев и командный состав, к повышению «бдительности»[36].
Подобное открытое выражение взглядов, вступавших в явное противоречие с основными положениями доклада Маленкова и постановлением Пленума ЦК, свидетельствовало об отсутствии среди членов ПБ единой позиции. Тем не менее, сторонникам отказа от революционного духа удалось добиться уже немалого. Не только нанести сильный, весьма ощутимый, далеко идущий по своим последствиям удар во партократии на январском Пленуме. Перед тем они сумели устранить из текста конституции прямое упоминание о диктатуре пролетариата, настоять на проведении выборов не по производственным ячейкам, что и составляло основной признак Советов, а по территориальным округам — практике, прежде осуждавшейся как вопиющее проявление «буржуазной» демократии.
Тогда же, в самом начале 1938 года, столь же отчетливо обозначилась и еще одна новая тенденция, свидетельствующая о контурах будущей политической системы. 4 января «Правда» опубликовала невозможный, немыслимый ранее документ ЦК — «О неправильном постановлении Ярославского городского комитета ВКП(б)». В нем же, используя как формальный предлог вмешательство первого секретаря горкома при назначении директоров текстильного комбината «Красный Перекоп» и ткацкой фабрики, было прямо заявлено: «горкому ВКП(б) не предоставлено право назначения и освобождения директоров предприятий, подчиненный союзным наркоматам». Последующие публикации в этой газете не только развили, но и конкретизировали изменившееся отношение к кадровым перестановкам. В передовой номера от 6 января указывалось: «Решать должен единоначальник… Единоначалие незыблемо». А главной мыслью появившихся 27 января еще одной передовой и вслед за тем статей секретарей Ленинградского горкома В. Цветкова и Красноярского крайкома С. Соболева открыто прозвучал призыв выдвигать на руководящую работу беспартийных[37].
Вскоре был сделан очередной, пожалуй, наиважнейший шаг на пути осуществления политической реформы. Сталину пришлось отказаться от того своего главного теоретического положения, которое и позволило ему, творчески «развив» ленинизм, в середине 20-х годов выйти победителем в борьбе за лидерство в партии. От положения, которое родилось в конце 1924 года в ходе ожесточеннейшей полемики с Троцким и разделило сначала только Компартию СССР, а затем и все мировое коммунистическое движение на две непримиримые фракции. Чисто теоретическое положение, послужившее идеологическим обоснованием и для большого рывка, которым явились первые пятилетки, и для массовых репрессий.
Совершенно не заботясь о том, что сам же опровергает большинство собственных статей и речей, Сталин лишь на первый взгляд немотивированно вернулся к кардинальному для всей партии вопросу: о возможности построения социализма в отдельной стране — в СССР.
14 февраля 1938 года, всего месяц спустя после открытия первой сессии ВС СССР и январского Пленума, «Правда» на третьей полосе, отводимой тогда обычно для теоретических материалов, опубликовала «Письмо т. Иванова и ответ т. Сталина». Фактически же статью Иосифа Виссарионовича в столь излюбленной им катехизисной форме, усвоенной им, видимо, еще во время обучения в тифлисской семинарии. В «ответе», после всех громогласных заявлений о полной победе социализма как по поводу принятия новой Конституции, так и в связи с подведением итогов выполнения второго пятилетнего плана, Сталин вдруг вернулся к сакраментальному вопросу: «можно ли считать победу социализма в нашей стране окончательной, т. е. свободной от опасности военного нападения и восстановления капитализма при условии, что победа социализма имеется только в одной стране, а капиталистическое окружение продолжает существовать?»
Для начала как бы не от себя, а ссылаясь на резолюцию XIV партконференции (апрель 1925 года), заявил: «Ленинизм отвечает на эти проблемы отрицательно. Ленинизм учит, что окончательная победа социализма в смысле полной гарантии от реставрации буржуазных отношений возможна только в международном масштабе». И тут же, со ставшей обычной для него нескромностью, прямо ссылаясь на самого себя, Сталин добавил: «Окончательная победа социализма есть полная гарантия от попыток интервенции, а, значит, и реставрации». Но полагая, что и двух однозначных объяснений для доказательства новой, хорошо забытой старой истины может оказаться недостаточным, в третий раз, уже без ссылок, повторил, снова используя риторический прием вопросов и ответов: «Можно ли считать победу социализма в одной стране окончательной, если эта страна имеет вокруг себя капиталистическое окружение и если она не гарантирована от опасности интервенции и реставрации? Ясно, что нельзя». И лишь вслед за тем попытался сформулировать довольно эклектичное определение того строя, который, по его мнению, установился в СССР, соединив обещанную утопию и очевидную реальность. «Это называется у нас победой социализма или, точнее, победой социалистического строительства в одной стране… Но так как мы живем не на острове, а „в системе государств“, то мы говорим открыто и честно, что победа социализма в нашей стране не является окончательной (выделено мною. — Ю. Ж.)»[38].
В подобном, лишь внешне межеумочном определении крылось очень многое. И горькое разочарование в прежних революционных взглядах, столь решительно отстаивавшихся Сталиным последнее десятилетие. И откровенное признание ошибки при определении цели, к которой должно было привести все, чем были заполнены последние годы — индустриализация, коллективизация, борьба не на жизнь, а на смерть со вчерашними единомышленниками, с соратниками по ПБ, и приведшая к массовым репрессиям. И слишком поздно пришедшее понимание, что страна вновь, как в революцию, при переходе к НЭПу, при принятии первого пятилетнего плана, оказалась на распутье. И что нет иного выхода, нежели возвращение Советского Союза к нормальному, естественному развитию. И, главное, признание того, что ситуация, сложившаяся в мире, прямо угрожает СССР войной, то есть интервенцией и возможной в случае поражения реставрацией капитализма.
В силу всего этого статья Сталина сразу же оказалась как бы забытой. Ее обошли гробовым молчанием и средства массовой информации, и пропагандисты, и партийные лидеры, прежде всегда с большой охотой использовавшие все, исходившее из уст или из-под пера вождя как неисчерпаемый источник прежде всего цитирования, а кроме того, как великолепную возможность проявить не просто полное единомыслие, лояльность, но и личную преданность, готовность следовать за «товарищем Сталиным» в любом направлении, лишь бы только он направлял такой курс.
Возможность же для столь вопиющего молчаливого несогласия предоставила шумная кампания в связи с началом как оказалось последнего политического процесса — над Н. И. Бухариным, А. И. Рыковым, Г. Г. Ягодой, Н. Н. Крестинским, еще 18 обвиняемыми. В том числе над тремя врачами, Л. Г. Левиным, И. Н. Казаковым, Д. Д. Плетневым, а также и Виноградовым, которым вменялось в вину прямое «участие в убийстве» В. В. Куйбышева, В. Р. Менжинского и А. М. Горького.
Оголтелая свистопляска вокруг обретенных столь вовремя очередных «врагов» началась 28 февраля, с появлением в газетах сообщения «В Прокуратуре СССР», и внезапно прекратилась 16 марта. Напомнила о ней, но только однажды, статья М. Кольцова «За что они убили Горького», опубликованная «Правдой» 28 марта. Иные проблемы, иные заботы — вполне реальная, а не измысленная опасность заставила всех членов ПБ окончательно отрешиться от «охоты на ведьм». Сплотиться ради подготовки к отражению войны, стремительно и неуклонно приближавшейся к границам СССР.
Глава третья
В конце ноября 1937 года, за три с половиной месяца до назначения на пост министра иностранных дел, лорд Галифакс по личному поручению нового британского премьера Невилла Чемберлена встретился с Гитлером и изложил тому идею своеобразного альянса. В обмен на согласие в скором времени заключить с Лондоном договор по широкому кругу вопросов, предложил Германии свободу действий. Сначала весьма прозрачно намекнул — «не должны исключаться никакие возможности изменения существующего положения в Европе», а затем и прямо назвал потенциальные объекты нацистской агрессии, которые встретят «понимание» — Данциг, Австрия, Чехословакия. Настаивал при этом только на одном: «Англия заинтересована лишь в том, чтобы эти изменения были произведены путем мирной эволюции и чтобы можно было избежать методов, которые могут причинить дальнейшие потрясения, которые не желали бы ни фюрер, ни другие страны»[39].
