Юрий Алексеев - Государь всея Руси
В августе Ахмат, новый хан Большой Орды, напал на Рязань. Помня прошлогоднее поражение на Оке, ордынцы не стали на этот раз рваться на московское направление, а решили ударить по пограничной области на правом берегу реки.
Три недели стоял Ахмат под Переяславлем Рязанским, «на всяк день приступая к граду». Но стойко держались рязанцы, обороняли свои стены, делали вылазки. Пришлось Ахмату пойти «прочь с великим срамом». Просчитался хан, последовав совету мирзы Казат-улана,— тот уверял, что сильного сопротивления не будет.[37] Это была первая встреча Ахмата с Русью.
Прошел год. Умер митрополит Иона. На смену ему русские епископы избрали Феодосия, архиепископа Ростовского. Умер в Твери великий князь Борис Александрович, тесть великого князя Ивана, оставив на великом княжении малолетнего Михаила, сына от второго брака. Великий князь Василий собирал войска у Владимира, готовясь идти на Казань, но пришли казанские послы, и был заключен мир. Ездили в Новгород послы великого князя и вели бесплодные переговоры с господой. Василий Васильевич гневался, грозил войной...
Наступил март 1462 г., тревожный месяц перехода от зимы к весне. Вскрылось, что «многие дети боярские» двора заточенного в Угличе князя Василия Ярославича составили заговор, чтобы освободить своего князя и бежать с ним в Литву. Но речь шла не только об освобождении узника. Его сын Иван заключил в Литве договор с другим беглецом, Иваном Андреевичем, бывшим князем Можайским. Великокняжеский стол должен был получить Иван Андреевич; к Василию Ярославичу отходили Бежецкий Верх, Звенигород и Суходол; сыну его Ивану создавался самостоятельный удел — Дмитров и Суздаль. Договорились князья-эмигранты и о разделе великокняжеской казны, волостей, сел; предусмотрели и раздел пленников («нятцев»), которых думали захватить во время похода; выработали гарантии неприкосновенности уделов в дальнейшем... Феодальная война готова была вспыхнуть снова.
Копия («список») с этого договора, хранящаяся ныне в Публичной библиотеке в Ленинграде, попала в руки московских властей.[38] Не холодный гнев, а дикая ярость овладела Василием Васильевичем. Москва содрогнулась от казней. Заговорщиков били кнутом, отсекали руки и ноги; привязав к конским хвостам, волокли по городским улицам и торговым площадям, а затем отрубали головы... «Николи же таковая не слышаша, ниже видеша в русских князей бываемо»,— горестно замечает неофициальный летописец.[39] Только через сотню лет, при Иване IV, увидели москвичи подобные сцены, правда, в сильно увеличенном масштабе.
Кровавой зарей догорал бурный век великого князя Василия Васильевича. В те же мартовские дни он заболел, по его мнению, «сухотной болезнью». Велел прикладывать к телу зажженный трут. Но испытанное средство не помогло. Начали гноиться раны... Приближался конец. Захотел перед смертью постричься в чернецы, как было в обычае у князей. Но почему-то «не даша ему воли»— пришлось умирать мирянином, а не иноком. Красивым, четким почерком писал предсмертную духовную великого князя дьяк Василий Беда. Поздним вечером в субботу, 27 марта, Василия Васильевича не стало.[40]
Храбрый в бою, неистощимо энергичный, опрометчивый и мстительный, доверчивый и коварный, Василий Васильевич (в позднейшей литературе получивший стойкое прозвище «Темный», не известное его современникам) внес свой вклад в историю Русской земли. Победа в феодальной войне, укрепившая первенство Москвы,— главное дело его жизни.
Как же распорядился он плодами своей победы?
Духовная грамота главы феодального княжества — важнейший политический документ. Это одновременно и итог, и программа. Перед нами — духовная великого князя Василия Васильевича.[41] Первая статья ее вполне традиционна. Она устанавливает порядки в великокняжеской семье. «Приказываю свои дети своей княгине. А вы, мои дети, живите заодин, а матери своей слушайте во всем, в мое место, своего отца». Характерная черта средневековья — тесное переплетение общественного и личного, политической власти и семейной традиции — отразилась в духовной Василия Васильевича так же полно, как и в завещаниях его предков.
Далее следует важнейшая статья всей духовной: «А сына своего старейшего, Ивана, благословляю своею отчиною, великим княжением».
Впервые великий князь так однозначно и безоговорочно распорядился великокняжеским столом. Со времен Батыя решающее слово в вопросе о назначении великого князя принадлежало ханской власти. Борьба соперников — московских, тверских, суздальских князей — за заветный ярлык на великое княжение наполняла весь тревожный XIV век, сопровождалась поездками в Орду, унизительным выклянчиванием милостей хана, заискиванием перед его советниками (с подношением щедрых подарков), картинами кровавых расправ и вероломства. Распоряжение великокняжеским столом, верховный арбитраж в спорах между русскими князьями — именно это, а не получение дани было самым главным, самым тяжелым признаком векового владычества ордынских ханов над Русской землей. Дмитрий Донской, крупнейший полководец и политик XIV в., был первым, рискнувшим благословить своего сына великим княжением. Однако формула о великом княжении, вставленная в середину текста духовной Донского, теряется среди других ее постановлений — составитель ее, несмотря на блестящие успехи своей внутренней и внешней политики, учитывал реальную обстановку и сознавал себя прежде всего московским князем, а не великим князем Владимирским.[42] И действительно: хотя через три месяца после смерти Донского, 15 августа 1389 г., князь Василий Дмитриевич «седе на великом княженье в Володимери... на столе отца своего и деда и прадеда», но, как отметил московский летописец, он «посажен бысть царевым послом Шихоматом», полномочным представителем хана Тохтамыша.[43] И после Куликовской битвы продолжали действовать основные нормы русско-ордынских отношений, сохранялся политический сюзеренитет ордынских ханов над Русью. И если после тридцати семи лет своего великого княжения Василий Васильевич безоговорочно распорядился великокняжеским столом, ни словом не упомянув про «царя», то это — важнейший показатель роста политического самосознания Русской земли и ослабления ее зависимости от хана.
Называя великое княжение своей «отчиной», Василий Васильевич (как и его отец и дед) имел в виду, разумеется, не частно-правовой, хозяйственный смысл слова «отчина», «вотчина» (наследственная земельная собственность). Термин «отчина» в княжеской документации XV в. имел иное, чем в грамотах светских вотчинников — крупных и мелких землевладельцев, значение. Слово «отчина» одного корня со словом «отечество» и означает в широком смысле все то, что передается от отца, от предков,— в данном случае политическую, государственную власть над всем великим княжеством Владимирским, формально объединявшим большую часть Русской земли. Повсюду в Европе «отчинный», наследственный, так называемый «патримониальный» характер политической власти — одна из основных черт государственного устройства феодальной средневековой монархии.
Итак, великий князь Иван получил по духовной отца формальные суверенные права на великое княжение. Какие же земли достались новому великому князю?
Это, во-первых, «треть в Москве, и с путьми» — жребий Василия Васильевича, полученный от отца, с Добрятинским селом с бортью, «и Васильцевым стом, и численными людьми, и ордынцы». Этот текст духовной переносит в давно прошедшие времена Ивана Калиты, родоначальника московских князей и московской политической традиции. Мудрый и дальновидный Иван Данилович наделил каждого из своих трех сыновей городами в тогда еще небольшом Московском княжестве (Семена Гордого — Можайском и Коломной, Ивана Красного — Звенигородом, Андрея — Серпуховом), но столицу княжества поставил под их совместную политическую власть. Средневековое общественное сознание высоко ценило традицию. После Калиты все его потомки в своих духовных исходили из «третного» деления Москвы: каждый князь Московского дома, имея свой удел, был в то же время непременным владельцем своей доли в политической власти над столицей и в доходах с ее населения. Совместное управление Москвой — материальное воплощение политического единства Калитичей, сплачивавшего их против всех других русских князей — тверских и рязанских, суздальских и ростовских.
Иван Васильевич получает также двенадцать городов — все «с волостями, и с путьми, и с селы, и со всеми пошлинами», т. е. со всеми землями и идущими с них государственными доходами. Это Коломна, Владимир, Переяславль, Кострома, Галич, Устюг, Суздаль, Нижний Новгород (с Муромом, Юрьевцем и Великой Солью), Боровск, Калуга, Алексин, а также Вятская земля (хотя власть над ней была скорее номинальной).
