Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
В дневнике Никитенко дается довольно подробный обзор главных цензурных репрессий периода второй половины шестидесятых — семидесятых годов, от введения цензурного устава 65 г. до последних лет царствования Александра (почти до его смерти). Их очень много и перечислять их подробно вряд ли следует (см. третий том дневника Никитенко, а также статью В. Богучарского «Цензурные взыскания» в словаре Брокгауз-Эфрон, том75). Мы остановимся лишь на общих тенденциях и на некоторых конкретных случаях, которые, по нашему мнению, по той или иной причине, особенно любопытны. Прежде всего отметим существенный рост количества административных взысканий: в 65–69 гг. — их 60, в 70–74 гг. -164 (Жир 155??). Сразу же после введения устава пошли предостережения. Первое получили «Санкт-Петербургские ведомости» В. Корша за статью по финансовым вопросам (426-7). Затем посыпались другие. В конце 65 г. Никитенко писал по поводу предостережения «Русскому слову» (он совсем не сочувствовал названному журналу): «Это уже придирка. Мы, значит, поворачиваем назад к прежнему архицензурному времени». И далее о том, что министерство внутренних дел слишком щедро раздает предостережения: «Им, кажется, вполне овладела мысль уничтожить те приобретения, которые сделала печать в последнее десятилетие», приобретения, многие из которых утверждены и гарантированы высочайшей волей; такой образ действий не вызывает ничего, кроме негодования.
4 апреля 66 г. выстрел Каракозова вызвал усиление репрессий. Наиболее прогрессивные издания, «Современник» и «Русское слово», запрещены. 15 июня 66 г. запись в дневнике Никитенко: рескрипт о запрещении «Современника» и «Русского слова»; не помнит давно такого, «чтобы правительственная мера производила такое единодушное и всеобщее негодование» (на самом деле журналы запрещены не высочайшим рескриптом и не решением правительства, а постановлением от 23 мая особой комиссии П. П. Гагарина, созданной после покушения для ведения следствия) (40, 418-19). Смена начальства III Отделения (вместо В. А. Долгорукого назначен П. А. Шувалов, реакционер, противник реформ, при нем принят ряд мер, направленных против печати; руководит III Отделением до 74 г.; Никитенко о нем: делает все, что заблагорассудиться, обращается прямо к государю и получает его согласие. Министром внутренних дел вместо Валуева назначен А. Е. Тимашев. Никитенко о нем: был директором тайной полиции или начальником III Отделения (в комментарии: с 56 по 67 гг. — начальник штаба III Отделения); восторжествуют ли в нем полицейские инстинкты или призвания государственного человека? (министром внутренних дел Тимашев пробыл с 68 по 77 г. При нем в Прибалтийском крае русский язык введен как официальный). Министром просвещения назначен Д. А. Толстой (одновременно он — обер-прокурор Синода). Оба поста Толстой занимал до 80-го г. Никитенко приветствует его назначение: Толстой назначен министром просвещения (благородный, честный, образованный, мыслящий человек). Никитенко и доволен, и недоволен одновременно, но окончательных выводов делать не хочет: «… однако, подождем» (35). По просьбе Толстого Никитенко посылает ему свои заметки и наблюдения по части народного образования (37). Вскоре получает ответ. Доволен им: милый ответ и благодарность Толстого за заметки и наблюдения (41). Отношение Никитенко к Толстому имеет основания. Тот и на самом деле умен и широко образован. Окончил Александровский лицей. Автор ряда исследований по истории России. Вначале довольно либерален. Его друзьями были петрашевец А. Н. Плещеев, Салтыков-Щедрин. Об этом пишет Е. М. Феоктистов в своих воспоминаниях: «Толстой и Плещеев были неразлучны <…> когда Плещеев был посажен в крепость, то все знавшие их полагали, что та же участь постигнет и Толстого» (Зай 61). С начала 60-х гг., после крестьянской реформы, Толстой переходит в лагерь реакции. При нем введена классическая система образования (древние языки и математика вытесняют естественные науки). Близость с Катковым, который разработал его программу просвещения. По рекомендации Каткова, Толстой возвышает близкого тому А. И. Георгиевского, который стал правой рукой министра. Георгиевский почтительно докладывал Каткову обо всем, происходящим в министерстве просвещения. Все «реформы», проводимые там, вдохновлялись Катковым. (см. Никитенко).
Еще при Валуеве целый ряд цензурных взысканий. Их получают и издания, далеко не прогрессивные («Голос», «Весть», «Московские ведомости», «Отечественные записки», «День»). Таким образом, доставалось всем. Преследование Краевского за публикацию статьи Острикова «Остзейский край со стороны религиозной нетерпимости». В ней шла речь о преследованиях в Прибалтике раскольников. Цензурное ведомство сочло статью «восстанием против правительства», потребовало ссылки Краевского в каторжные работы. Судебная палата не согласилась с такой оценкой происшедшего. По протесту прокурора дело передано в Сенат, который приговорил Краевского к двухмесячному аресту на военной гауптвахте (10–12, 412-13). Никитенко о толках по поводу суда над Краевским: одни не находят его виновным, другие считают, что он заслуживает штрафа в 25 рублей; Валуев «потерпел жестокое поражение»; общий голос против него и его чиновников (14).
После назначения министром просвещения Толстого положение меняется: Д. Толстой всё более покровительствует Каткову. По словам Никитенко, первые шаги Толстого в роли министра производят странное впечатление; всем давно было известно, что он благоговел перед «Московскими ведомостями»; теперь же речь идет о сыновьей почтительности, безусловном авторитете Каткова. Но все же положение «Московских ведомостей» было не завидно. Толстой покровительствовал им, как мог, но министром внутренних дел до 68 г. оставался Валуев, с которым у Каткова были, вежливо выражаясь, весьма сложные отношения. Никитенко записывал в дневник: Домоклов меч повис над «Московскими ведомостями»: Валуев, по высочайшему повелению, подал в Комитет Министров записку о всех противоправительственных статьях, которые в них были помещены в разное время. Члены Комитета, знающие какой безнаказанностью пользовались «Московские ведомости», задали резонный вопрос: с какой целью внесена записка, не предусматривающая принятия каких-либо мер. Валуев отвечал, что по высочайшей воле, а меры будут приняты администрацией. Тем не менее в резкую полемику с газетой Каткова Валуев в конце 60-х гг. предпочитал не вступать, «подкусывая» ее при любом удобном случае.
После свидания Каткова с царем, победы его над Валуевым, отношения редакции «Московских ведомостей» с цензурой продолжают оставаться не безоблачными: то дождь, то солнце. В 1870 г. Никитенко пишет: «Московские ведомости» получили предостережение, последнее; вероятно их прекращение; месяц назад они найдены невинными и полезными; издатели, видимо, сами откажутся от издания. Далее: Прочел статью «Московских ведомостей», за которую дано предупреждение, и не понимаю, за что, разве за одно место о существовании в Петербурге польского жонда; но ведь об этом много писано и говорено. Предостережение за превратное изображение деятельности правительства и положения дел в отечестве. Удивителен ответ «Московских ведомостей», полный извинений и покаяния, не соответствующий их характеру; не дано ли знать редакторам, чтобы они не смущались, продолжали так же, только в более умеренном тоне (165). В комментариях указывается, что после «покаяния» Каткова правительство рекомендовало III Отделению (А. Л. Потапову) относится к нему более благожелательно. Тем не менее в 71 г. газета Каткова получает второе предостережение, за то, что в ней справедливо, с точки зрения Никитенко, указывалось на сепаратистские стремления остзейских немцев, но, как обычно, в резком тоне (201). Тон издателя «Московских ведомостей» не смягчается и далее. В 72 г. Никитенко пишет: Катков до последней крайности противодействует всему, что было сделано хорошего, как бешенный бросается на новые суды, на общественное мнение, на всех, кто не разделяет его классических проектов, во всем видит преступление, измену, нигилизм; некоторые перестали выписывать и читать «Московские ведомости»; многие полагают, что по их доносу запрещен «Голос»; так считает и Краевский (слухи о запрещении «Голоса» не соответствовали действительности; он продолжал выходить до 84 г.; однако, в цензурные передряги попадал он нередко, и Катков к этому неоднократно «руку приложил» — ПР).
Нелегко сложилась и судьба «Санкт-Петербургских ведомостей», одной из старейших российских газет, выходившей с 1728 г. при Академии Наук, которая передавала в аренду право издания в разное время разным лицам. С 1863 г. «Санкт-Петербургские ведомости» редактировались В. Ф. Коршем, относительно прогрессивным журнальным деятелем, превратившим газету в либеральное издание. Она выступала сторонницей реформ, вела полемику с реакционной периодикой, прежде всего с «Московскими ведомостями» Каткова. В газете печатались прогрессивные материалы, сотрудничали литераторы демократического толка. «Санкт-Петербургские ведомости» ратовали за свободу слова, критиковали правительственную цензурную политику. Заметную роль играл в газете А. С. Суворин, в те времена далекий от более поздней реакционности, во многом разделявший демократические воззрения. Под псевдонимом Незнакомец Суворин регулярно печатал в «Санкт-Петербургских ведомостях» фельетонное обозрение «Недельные очерки и картинки», затрагивающее в оппозиционном тоне ряд общественных вопросов. Содержание газеты свидетельствует, что демократическим изданием она в полной мере не стала, что ее критика не выходила за рамки либерализма. Редакцию, иногда смыкавшуюся с позицией «Современника», в целом пугала и отталкивала революционно-демократическая идеология. По нашему мнению, оценка «Санкт-Петербургских ведомостей» периода редактирования их Коршем в библиографическом сборнике «Русская периодическая печать (1702–1894)» М., 1959 несколько завышена. Но нельзя не признать, что стремление сохранить некоторую независимость и честность, бороться за соблюдение хотя бы тех законов, которые имелись, писать хотя бы относительную правду приводило редакцию на каждом шагу к столкновениям с властями. Особенно по вопросам о свободе слова, о цензуре. Газета пользовалась успехом, приобрела репутацию либерально-демократического, оппозиционного издания. Это и определило её судьбу.
