Георгий Шахназаров - С вождями и без них
Говорили на той встрече с "послами" Ельцина и о судьбе КПСС. Я передал Бурбулису письменный текст записки, представленной ранее Горбачеву. Смысл ее заключался в том, что надо дать возможность партийным организациям определиться, стимулируя уже начавшийся процесс создания социал-демократической партии. Соглашаясь с таким подходом в принципе, собеседники с яростью накинулись на КПСС. Присоединившийся к нам министр юстиции Н.В. Федоров заявил, что после ознакомления с некоторыми документами из архива ЦК у них сложилось твердое убеждение в возможность возбуждения уголовного преследования против партии, ее руководства и даже генерального секретаря. В частности, сослался на передачу больших сумм валюты другим партиям. Завязался спор относительно того, можно ли избежать уголовного процесса, и если "да", то нужно ли в таком случае затевать парламентское расследование. С. Станкевич был сторонником последнего, считая, что должна быть создана специальная комиссия, а затем проведены слушания по этому вопросу.
Я сказал, что встать на этот путь - значило бы нанести непоправимый ущерб не только партии, но и остаткам политической стабильности, углубить кризис в обществе, поставив его на грань гражданской войны. Речь ведь идет не о восточноевропейских странах, где коммунизм не пустил столь глубоких корней, у нас 20 миллионов членов партии, а если взять их семьи, то несколько десятков миллионов людей, так или иначе связанных с прежним режимом. Как ни концентрировать удар на руководстве, антикоммунистическая истерия может обернуться кровавой бойней.
Что касается лидера, неужели повернется язык обвинить в злоупотреблении служебным положением человека, который опрокинул тоталитарную систему? Да и нет законов, которые позволяли бы осуждать за поступки, совершавшиеся в иной шкале ценностей. Тогда это принималось как нормальное проявление пролетарского интернационализма, не более. Американцы передали правым итальянским партиям 10 млрд. долларов, чтобы вытеснить коммунистов из правительства.
В конце концов было решено, что мы с Федоровым доработаем записку и она будет представлена Горбачеву и Ельцину. Однако на том сотрудничество по этому острому вопросу и прервалось. Мы еще несколько дней "толклись" над Договором, пытаясь, где можно, усилить союзное начало. Кое-что удалось отстоять. Отправляя президенту согласованный на рабочем уровне проект, я, откровенно говоря, полагал, что он будет удовлетворен и велит послать его в республики. Вышло не совсем так. На другой день ранним утром я был приглашен к нему, и состоялась самая крупная за время нашей совместной работы размолвка.
- Что же вы, братцы, сложили оружие, без боя сдали все позиции! - без предисловия начал Михаил Сергеевич.
- С чего вы взяли? Напротив, в основу проекта как раз положен наш вариант. Россияне согласились отказаться от предложенной ими структуры, которая, по существу, упраздняла Союз.
Горбачев сердито взмахнул рукой.
- При чем тут структура. Это последнее дело. Гораздо важнее то, что вы капитулировали по главным пунктам.
- Каким именно?
- Прежде всего Союзное государство или Союз государств? Категорически нельзя соглашаться с последней формулой.
- Вы сказали, что теперь приходится соглашаться на конфедерацию. А что такое конфедерация, как не Союз государств. Да и само название нашей страны Союз республик, то есть Союз государств. И знаете, Михаил Сергеевич, дело ведь не в названии. Какое бы словечко мы тут ни оставили бы - федерация, конфедерация, - все будет зависеть от реального распределения полномочий. А в проекте четко прописаны все функции союзного государства - оборона, транспорт, связь, границы, гражданство. Если говорить всерьез, в мире нет ни одной конфедерации. Конфедерация - это временное состояние между федерацией и унитарным государством...
- Будешь мне лекции читать, - рассердился президент. - Это я и без тебя знаю, в университете учил. Сейчас речь не о словечках, а о существе дела. Извольте написать: Союзное государство. Никаких возражений слушать не хочу. Пошли дальше, - продолжал Горбачев, - почему выкинули союзную конституцию? Их логику я понимаю: нет Конституции, нет и государства.
- Мы исходили из того, что Союзный договор плюс Декларация гражданских прав, которую уже принял Верховный Совет СССР, составят конституционную основу. Это не все. Никто не мешает будущему союзному парламенту принять конституционный закон об устройстве союзных органов власти и управления. Ну и в самом Союзном договоре прописаны основные позиции - я имею в виду президента, Верховный Совет, Суд, Прокуратуру и т. д.
- Кстати, о президенте. Ни в коем случае нельзя соглашаться, чтобы он избирался парламентской ассамблеей. Получается, что глава союзного государства будет просто марионеткой, целиком зависеть от республик.
- Согласен. Мы долго спорили, но так и не удалось отстоять эту позицию. Может быть, вы попробуете поговорить непосредственно с Борисом Николаевичем?
- Я-то попробую, - сказал он. - А пока вот по всем этим трем пунктам пишите то, что я сказал, и тогда будем рассылать.
- Как, не показывая россиянам?
- Да, да. Нечего тянуть с этим.
- Но может быть скандал.
- Не надо бояться, Георгий. Что вы перед ними на задних лапках ходите! Держите себя с достоинством. Ты что, подпал под влияние Бурбулиса?
- Михаил Сергеевич, - возразил я, - еще раз хочу сказать, что они уступили гораздо больше, чем мы. Я считаю подготовленный текст оптимальным, он соответствует соотношению сил. Начнем упираться, требовать слишком многого, можем потерять все.
Ответом было повторение, что не надо бояться, паниковать и т. д. Я, разумеется, был раздосадован этим разговором. И не только из-за колкостей, которые воспринимал спокойно, потому что знал, что Михаил Сергеевич говорил это в сердцах, отыгрывался в тот момент на мне, чувствуя на деле свое бессилие. Нет. Меня больше тревожило, что если шеф заупрямится, переоценит свои возможности, то тем самым только даст своим противникам шанс сделать то, чего они давно добиваются - вовсе сорвать работу над договором. "Ах, вы не хотите, все тянете в сторону унитарного государства, не желаете признавать суверенитет республик, вновь навязываете нам диктат ненавистного центра - что ж, оставайтесь при своих интересах. А мы продолжим заключать двусторонние договоры, а то и создадим свой новый союз на чистом месте". Вот чего я боялся.
Но делать нечего. Получив безоговорочное указание, я в течение пяти минут внес поправки, подготовил текст, и на другой день Горбачев его разослал с приглашением собраться вновь в Ново-Огарево. Как и следовало ожидать, работа застопорилась уже на преамбуле, где теперь было восстановлено союзное государство. Ельцин заявил, что категорически не может принять этой формулы, и вообще это совсем не тот проект, который согласовывался с россиянами. Начались долгие дебаты, в конце концов Горбачеву пришлось-таки пойти на попятную слова "союзное государство" были убраны из текста.
Долго толковали вокруг разделения полномочий. Опять "зациклило", когда подошли к проблеме бывших автономий. Но все эти трудности можно было в конечном счете преодолеть. Блеснула было надежда повторно подвести Договор к подписанию, когда вдруг из Киева последовал отказ участвовать в дальнейшей работе и обещание вернуться к вопросу о возможности вхождения Украины в Союз только после президентских выборов.
Горбачев предложил завершить подготовку проекта и начать подписание, имея в виду, что Украина, как и некоторые другие республики, присоединится к нему позже. Но Ельцин решительно отклонил это, заявив, что без Украины Россия подписывать договор не станет. Подозреваю, у него была уже достигнута на этот счет предварительная договоренность с Кравчуком.
Начинался финал.
Финал
Жизненные испытания люди переносят по-разному. Одни покоряются судьбе, пассивно и отрешенно наблюдают за тем, как их челн катится в стремнину. Другими овладевает бешеная жажда деятельности; мобилизуя скрытые резервы организма, они творят чудеса, нередко ухитряются выкрутиться из самых тяжких передряг, спасти, казалось бы, безнадежное предприятие. За свои 110 дней Горбачев действовал чаще всего в таком ключе. Стараясь спасти Союз, не давал покоя ни себе, ни своей команде, работал до изнеможения, без конца изобретал какие-то ходы, до хрипоты доказывал республиканским лидерам, парламентариям, журналистам, народу, что "мы не можем разделиться!", это абсурд, безумие, следствием которого могут быть величайшие бедствия - голод, гражданская война, большая кровь.
Отчаянная активность прерывалась иногда периодами несвойственной ему апатии. Они не были вызваны физическим состоянием - президент не жаловался на здоровье, просиживал, как всегда, рабочий день с 10 утра до 10-11 вечера, занимался текущими делами, был досягаем для помощников и посетителей. Но казалось, бесконечная бесплодная борьба, не приносившая результатов, изматывала его и побуждала хоть на день-два отвлечься, переключиться на второстепенные, ничего не значащие дела, малость прийти в себя. Пережив очередной приступ такой опустошенности, и, позволю предположить, не без труда отведя все чаще мелькавшую мысль о безнадежности задачи, какую он хотел решить, президент возвращался в обычное свое деловое состояние.
