Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe
Настаивать на спортивныхъ цeляхъ моей поeздки было бы слишкомъ глупо... Мы обмeнялись многозначительными взглядами. Начальникъ какъ-то передернулъ плечами: "да еще, вы понимаете, послe здeшняго возстанiя..."
О возстанiи я не слыхалъ ничего -- даромъ, что находился въ самыхъ лагерныхъ верхахъ. Но этого нельзя было показывать: если бы я показалъ, что о возстанiи я ничего не знаю, я этимъ самымъ отдeлилъ бы себя отъ привиллегированной категорiи "своихъ людей". Я издалъ нeсколько невразумительно сочувственныхъ фразъ. Начальнику лагпункта не то хотeлось подeлиться хоть съ кeмъ-нибудь, не то показалось цeлесообразнымъ подчеркнуть передо мною, "центральнымъ работникомъ", сложность и тяжесть своего положенiя. Выяснилось: три недeли тому назадъ на лагпунктe вспыхнуло возстанiе. Изрубили Вохръ, разорвали въ клочки начальника лагпункта, -предшественника моего собесeдника -- и двинулись на Повeнецъ. Стоявшiй въ Повeнцe 51-й стрeлковый полкъ войскъ ОГПУ загналъ возставшихъ въ болото, гдe большая часть ихъ и погибла. Оставшихся и сдавшихся въ плeнъ водворили на прежнее мeсто; кое-кого разстрeляли, кое-кого угнали дальше на сeверъ, сюда же перебросили людей изъ Сегежи и Кеми. Начальникъ лагпункта не питалъ никакихъ иллюзiй: ухлопаютъ и его, можетъ быть, и не въ порядкe возстанiя, а такъ, просто изъ-за угла.
-- Такъ что, вы понимаете, товарищъ, какая наша положенiя. Положенiя критическая и даже, правду говоря, вовсе хрeновая... Ходятъ эти мужики, а что они думаютъ -- всeмъ извeстно... Которые -- такъ тe еще въ лeсу оставшись. Напали на лeсорубочную бригаду, охрану зарубили и съeли...
-- То-есть, какъ такъ съeли?
-- Да такъ, просто. Порeзали на куски и съ собою забрали... А потомъ наши патрули по слeду шли -- нашли кострище, да кости. Что имъ больше въ лeсу eсть-то?
Такъ, значитъ... Такъ... Общественное питанiе въ странe строящагося соцiализма... Дожили, о, Господи... Нeтъ, нужно обратно въ Медгору... Тамъ хоть людей не eдятъ...
Я пообeдалъ въ вольнонаемной столовой, попытался было {428} походить по лагпункту, но не выдержалъ... Дeваться было рeшительно некуда. Узналъ, что моторка идетъ назадъ въ три часа утра. Что дeлать съ собою въ эти оставшiеся пятнадцать часовъ?
Мои размышленiя прервалъ начальникъ лагпункта, проходившiй мимо.
-- А то поeхали бы на участокъ, какъ у насъ тамъ лeсныя работы идутъ...
Это была неплохая идея. Но на чемъ поeхать? Оказывается, начальникъ можетъ дать мнe верховую лошадь. Верхомъ eздить я не умeю, но до участка -что-то восемь верстъ -- какъ-нибудь доeду.
Черезъ полчаса къ крыльцу штаба подвели осeдланную клячу. Кляча стала, растопыривъ ноги во всe четыре стороны и уныло повeсивъ голову. Я довольно лихо сeлъ въ сeдло, дернулъ поводьями: ну-у... Никакого результата. Сталъ колотить каблуками. Какой-то изъ штабныхъ активистовъ подалъ мнe хворостину. Ни каблуки, ни хворостина не произвели на клячу никакого впечатлeнiя.
-- Некормленая она, -- сказалъ активистъ, -- вотъ и иттить не хочетъ... Мы ее сичасъ разойдемъ.
Активистъ услужливо взялъ клячу подъ уздцы и поволокъ. Кляча пошла. Я изображалъ собою не то хана, коня котораго ведетъ подъ уздцы великiй визирь -- не то просто олуха. Лагерники смотрeли на это умилительное зрeлище и потихоньку зубоскалили. Такъ выeхалъ я за ограду лагеря и проeхалъ еще около версты. Тутъ моя тягловая сила забастовала окончательно стала на дорогe все въ той же понуро-растопыренной позe и перестала обращать на меня какое бы то ни было вниманiе. Я попытался прибeгнуть кое къ какимъ ухищренiемъ -- слeзъ съ сeдла, сталъ тащить клячу за собой. Кляча пошла. Потомъ сталъ идти съ ней рядомъ -- кляча шла. Потомъ на ходу вскочилъ въ сeдло -- кляча стала. Я понялъ, что мнe осталось одно: тянуть своего буцефала обратно на лагпунктъ. Но -- что дeлать на лагпунктe?
Кляча занялась пощипыванiемъ тощаго карельскаго мха и рeдкой моховой травы, я сeлъ на придорожномъ камнe, закурилъ папиросу и окончательно рeшилъ, что никуда дальше на сeверъ я не поeду. Успенскому что-нибудь совру... Конечно, это слегка малодушно -- но еще двe недeли пилить свои нервы и свою совeсть зрeлищемъ этой безкрайней нищеты и забитости? -- Нeтъ, Богъ съ нимъ... Да и стало безпокойно за Юру -- мало ли что можетъ случиться съ этой спартакiадой. И, если что случится -- сумeетъ ли Юра выкрутиться. Нeтъ, съ ближайшей же моторкой вернусь въ Медгору...
Изъ за поворота тропинки послышались голоса. Показалась колонна лeсорубовъ -- человeкъ съ полсотни подъ довольно сильнымъ вохровскимъ конвоемъ... Люди были такими же истощенными, какъ моя кляча, и такъ же, какъ она, еле шли, спотыкаясь, волоча ноги и почти не глядя ни на что по сторонамъ. Одинъ изъ конвоировъ, понявъ по неголодному лицу моему, что я начальство, лихо откозырнулъ мнe, кое-кто изъ лагерниковъ бросилъ на меня равнодушно-враждебный взглядъ -- и колонна этакой погребальной {429} процессiей прошла мимо... Мнe она напомнила еще одну колонну...
...Лeтомъ 1921 года я съ женой и Юрой сидeли въ одесской чрезвычайкe... Техника "высшей мeры" тогда была организована такъ: три раза въ недeлю около часу дня къ тюрьмe подъeзжалъ окруженный кавалерiйскимъ конвоемъ грузовикъ -- брать на разстрeлъ. Кого именно будутъ брать -- не зналъ никто. Чудовищной тяжестью ложились на душу минуты -- часъ, полтора -- пока не лязгала дверь камеры, не появлялся "вeстникъ смерти" и не выкликалъ: Васильевъ, Ивановъ... Петровъ... На буквe "С" тупо замирало сердце... Трофимовъ -- ну, значитъ, еще не меня... Голодъ имeетъ и свои преимущества: безъ голода этой пытки душа долго не выдержала бы...
Изъ оконъ нашей камеры была видна улица. Однажды на ней появился не одинъ, а цeлыхъ три грузовика, окруженные цeлымъ эскадрономъ кавалерiи... Минуты проходили особенно тяжело. Но "вeстникъ смерти" не появлялся. Насъ выпустили на прогулку во дворъ, отгороженный отъ входного двора тюрьмы воротами изъ проржавленнаго волнистаго желeза. Въ желeзe были дыры. Я посмотрeлъ.
Въ полномъ и абсолютномъ молчанiи тамъ стояла выстроенная прямоугольникомъ толпа молодежи человeкъ въ 80 -- выяснилось впослeдствiи, что по спискамъ разстрeлянныхъ оказалось 83 человeка. Большинство было въ пестрыхъ украинскихъ рубахахъ, дивчата были въ лентахъ и монистахъ. Это была украинская просвита, захваченная на какой-то "вечорници". Самымъ страшнымъ въ этой толпe было ея полное молчанiе. Ни звука, ни всхлипыванiя. Толпу окружало десятковъ шесть чекистовъ, стоявшихъ у стeнъ двора съ наганами и прочимъ въ рукахъ. Къ завтрашнему утру эти только что начинающiе жить юноши и дeвушки превратятся въ груду кроваваго человeчьяго мяса... Передъ глазами пошли красные круги...
Сейчасъ, тринадцать лeтъ спустя, эта картина была такъ трагически ярка, какъ если бы я видалъ ее не въ воспоминанiяхъ, а въ дeйствительности. Только что прошедшая толпа лeсорубовъ была, въ сущности, такой же обреченной, какъ и украинская молодежь во дворe одесской тюрьмы... Да, нужно бeжать! Дальше на сeверъ я не поeду. Нужно возвращаться въ Медгору и всe силы, нервы, мозги вложить въ нашъ побeгъ... Я взялъ подъ узды свою клячку и поволокъ ее обратно на лагпунктъ. Навстрeчу мнe по лагерной улицe шелъ какой-то мужиченка съ пилой въ рукахъ, остановился, посмотрeлъ на клячу и на меня и сказалъ: "доeхали, мать его..." Да, дeйствительно, доeхали...
Начальникъ лагпункта предложилъ мнe другую лошадь, впрочемъ, безъ ручательства, что она будетъ лучше первой. Я отказался -- нужно eхать дальше. "Такъ моторка же только черезъ день на сeверъ пойдетъ". "Я вернусь въ Медгору и поeду по желeзной дорогe". Начальникъ лагпункта посмотрeлъ на меня подозрительно и испуганно...
Было около шести часовъ вечера. До отхода моторки на югъ {430} оставалось еще девять часовъ, но не было силъ оставаться на лагпунктe. Я взялъ свой рюкзакъ и пошелъ на пристань. Огромная площадь была пуста по-прежнему, въ загонe не было ни щепочки. Пронизывающiй вeтеръ развeвалъ по вeтру привeшанныя на трiумфальныхъ аркахъ красныя полотнища. Съ этихъ полотнищъ на занесенную пескомъ безлюдную площадь и на мелкую рябь мертваго затона изливался энтузiазмъ лозунговъ о строительствe, о перековкe и о чекистскихъ методахъ труда...
Широкая дамба-плотина шла къ шлюзамъ. У берега дамбу уже подмыли подпочвенныя воды, гигантскiе ряжи выперлись и покосились, дорога, проложенная по верху дамбы, осeла ямами и промоинами... Я пошелъ на шлюзы. Сонный "каналохранникъ" бокомъ посмотрeлъ на меня изъ окна своей караулки, но не сказалъ ничего... У шлюзныхъ воротъ стояла будочка съ механизмами, но въ будочкe не было никого. Сквозь щели въ шлюзныхъ воротахъ звонко лились струйки воды. Отъ шлюзовъ дальше къ сeверу шло все то же полотно канала, мeстами прибрежныя болотца переливались черезъ края набережной и намывали у берега кучки облицовочныхъ булыжниковъ... И это у самаго Водораздeла! Что же дeлается дальше на сeверe? Видно было, что каналъ уже умиралъ. Не успeли затухнуть огненные языки энтузiазма, не успeли еще догнить въ карельскихъ трясинахъ "передовики чекистскихъ методовъ труда", возможно даже, что послeднiе эшелоны "бeломорстроевцевъ" не успeли еще доeхать до БАМа -- а здeсь уже началось запустeнiе и умиранiе...
