Мигель Сервантес - Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский (Часть 2)
- Ну, коли уж у тебя такой прилив бодрости, бог тебе в помощь, - молвил Дон Кихот, - стегай себя, а я отойду в сторону.
Санчо с таким рвением вновь принялся выполнять свой урок, что скоро на многих деревьях кора оказалась содранной, - до того жестоко он себя бичевал; наконец, изо всех сил хлестнув плетью по стволу бука, он громко воскликнул:
- Здесь погиб Самсон и все филистимляне!
Услышав страшный звук удара и сей жалобный голос, Дон Кихот устремился к Санчо и, выхватив у него перевитой ремень узды, служивший оруженосцу бичом, сказал:
- Судьба не допустит, друг Санчо, чтобы, стараясь мне угодить, ты засек себя до смерти: ты нужен жене и детям, а Дульсинея потерпит до другого раза, я же, уповая на близкий конец этого предприятия, подожду, пока ты соберешься с силами и к общему благополучию его завершишь.
- Коли уж вам, государь мой, так хочется, то пусть будет по-вашему, согласился Санчо, - только набросьте мне на плечи вашу накидку, а то я вспотел и боюсь простудиться: кто в первый раз себя бичует, тому это очень даже просто.
Дон Кихот так и сделал и, оставшись в одном камзоле, отдал накидку Санчо, Санчо же проспал до тех пор, пока его не разбудило солнце, и тогда они снова тронулись в путь и прервали его, лишь достигнув селения, расположенного в трех милях от рощи. Остановились они на постоялом дворе, который Дон Кихот именно таковым и признал, но отнюдь не замком с глубокими рвами, башнями, решетками и подъемным мостом; надобно заметить, что со времени своего поражения он стал судить о вещах более здраво, что будет видно из дальнейшего. Его поместили внизу, в комнате, стены которой вместо тисненных золотом кож были по деревенскому обычаю увешаны старыми разрисованными полотнами. На одном из них было грубейшим образом намалевано похищение Елены: дерзкий гость увозит супругу Менелая, а на другом история Дидоны и Энея: Дидона стоит на высокой башне и машет чуть не целой простыней своему гостю-беглецу, который мчится по морю то ли на фрегате, то ли на бригантине. Дон Кихот приметил, что Елена уезжала не без удовольствия, потому что она тайком хитро улыбалась, а прекрасная Дидона лила слезы величиной с грецкий орех. Разглядывая эти полотна, Дон Кихот сказал:
- Жребий у этих двух сеньор на редкость горестный, ибо им не суждено было жить в наше время, я же несчастнее всех, оттого что не жил в их век: ведь только встреться я с их возлюбленными - и Троя не была бы сожжена, а Карфаген разрушен, - мне довольно было бы убить одного Париса, чтобы предотвратить столько бедствий.
- Бьюсь об заклад, - объявил Санчо, - что вскорости не останется ни одной харчевни, гостиницы, постоялого двора или же цирюльни, где не будет картин с изображением наших подвигов. Только я бы хотел, чтобы их нарисовал художник получше этого.
- Твоя правда, Санчо, - согласился Дон Кихот, - этот художник вроде Орбанехи, живописца из Убеды, который, когда его спрашивали, что он пишет, отвечал: "Что выйдет". Если, например, он рисовал петуха, то непременно подписывал: "Это петух", чтобы не подумали, что это лисица. Полагаю, Санчо, что такого же точно пошиба должен быть тот живописец или писатель, - в конце концов это все равно, - который выпустил в свет историю новоявленного Дон Кихота: он живописал или писал, что выйдет. А еще он напоминает Маулеона, мадридского стихотворца недавних времен, который, о чем бы у него ни спросили, на все отвечал, не моргнув глазом, и вот однажды его спросили, что значит: Deum de Deo, а он ответил: De donde diere3. Но довольно об этом, скажи мне лучше, Санчо, намерен ли ты в ближайшую ночь отсчитать себе еще одну порцию плетей и желаешь ли ты, чтоб это было под кровом или же под открытым небом.
- Ей-ей, сеньор, - молвил Санчо, - этим заниматься можно где угодно: хочешь - дома, хочешь - в поле. Впрочем, я бы все-таки предпочел под деревьями: у меня такое чувство, будто они со мной заодно и здорово мне помогают.
- Нет, друг Санчо, я передумал, - объявил Дон Кихот, - тебе надобно набраться побольше сил, почему мы и отложим это до возвращения к себе домой, а ведь мы приедем, самое позднее, послезавтра.
Санчо сказал, что дело, мол, хозяйское, но что он бы хотел покончить с этим, пока железо еще горячо и пока чешутся руки, ибо промедление часто бывает опаснее всего, и у бога просить не стыдись, но и потрудиться для него не ленись, и одно "Возьми!" лучше двух посулов, и лучше синица в руках, чем журавль в небе.
- Довольно пословиц, Санчо, ради самого Христа! - взмолился Дон Кихот. Ты, кажется, снова принимаешься за прежнее: говори просто, ясно, без обиняков, как я уже неоднократно тебя учил - лучше меньше, да лучше.
- Уже и не знаю, что это за незадача, - сказал Санчо, - я без поговорки слова не могу сказать, и всякая поговорка кажется мне словом разумным, однако ж я все старания приложу, чтобы исправиться.
И на этом их разговор временно прекратился.
1 Досталось даром (лат.).
2 Колеса Аполлоновой колесницы (миф.). - На колеснице Аполлон, бог Солнца, объезжал небосклон, освещая и согревая землю.
3 Deum de Deo (лат.) - бога от бога (из католического символа веры); de donde diere - испанское выражение: была не была.
ГЛАВА LXXII
О том, как Дон Кихот и Санчо прибыли в свое село
Весь этот день Дон Кихот и Санчо провели в селении, на постоялом дворе, и ожидали наступления ночи, один - дабы в чистом поле завершить самобичевание, другой - дабы присутствовать при его конце, в коем заключался венец его желаний. Между тем на постоялый двор въехал новый путешественник с тремя или четырьмя слугами, и один из слуг обратился к тому, кого можно было принять за их господина:
- Здесь, сеньор дон Альваро Тарфе, вы можете переждать полуденный зной; в гостинице как будто бы и чисто и прохладно.
Услышав это, Дон Кихот сказал Санчо:
- Знаешь, Санчо, когда я перелистывал вторую часть моей истории, то, по-моему, мне там встретилось имя дона Альваро Тарфе.
- Очень может быть, - заметил Санчо. - Дайте ему спешиться, и тогда мы у него спросим.
Всадник спешился, и хозяйка постоялого двора отвела ему внизу комнату, прямо против комнаты Дон Кихота, также увешанную разрисованными полотнами. Вновь прибывший кавальеро переоделся в летнее платье, вышел в галерею, обширную и прохладную, и, увидев Дон Кихота, который также прогуливался по галерее, обратился к нему с вопросом:
- Куда, милостивый государь, изволите путь держать?
На что Дон Кихот ему ответил:
- В одно из ближайших сел, откуда я родом. А ваша милость куда направляется?
- Я, сеньор, - отвечал кавальеро, - еду в Гранаду: это моя родина.
- Истинно прекрасная родина! - воскликнул Дон Кихот. - А скажите, будьте любезны, ваша милость, как вас зовут? Я не сумею должным образом изъяснить, как важно мне это знать.
- Меня зовут доном Альваро Тарфе, - отвечал постоялец.
На это Дон Кихот ему сказал:
- Я нимало не сомневаюсь, что ваша милость и есть тот самый дон Альваро Тарфе, который выведен во второй части Истории Дон Кихота Ламанчского, недавно преданной тиснению и выданной в свет одним новейшим сочинителем.
- Я самый, - отвечал кавальеро, - Дон Кихот же, главное действующее лицо помянутой истории, был моим ближайшим другом, и это я вытащил его из родного края, во всяком случае я подвигнул его отправиться на турнир в Сарагосу, куда я собирался сам. Признаться, я оказал ему немало дружеских услуг, и только благодаря мне палач не разукрасил ему спину за чрезмерную дерзость.
- А скажите на милость, сеньор дон Альваро, похож ли я хоть немного на того Дон Кихота?
- Разумеется, что нет, - отвечал постоялец, - положительно ничем.
- А у того Дон Кихота, - продолжал допытываться наш Дон Кихот, - состоял на службе оруженосец Санчо Панса?
- Как же, состоял, - отвечал дон Альваро, - но, хотя он слыл великим шутником, я лично ни одной остроумной шутки от него не слышал.
- Охотно этому верю, - заговорил тут Санчо, - потому шутить не каждый умеет, и этот ваш Санчо, досточтимый сеньор, верно уж, преизрядный плут, тупица, да к тому же еще и негодяй; ведь настоящий-то Санчо Панса - это я, и у меня шутки сыплются чаще дождевых капель; коли угодно вашей милости убедиться на деле, то поживите со мной так примерно годик, и вы сами увидите, что они у меня срываются с языка поминутно и притом в таком количестве и такого рода, что совершенно неожиданно для меня самого все мои слушатели покатываются со смеху. Подлинный же Дон Кихот Ламанчский, славный, отважный, благоразумный влюбленный, искоренитель неправды, оплот малолетних и сирых, прибежище вдовиц, покоритель девичьих сердец, знающий только одну владычицу, Дульсинею Тобосскую, - вот он, перед вами, и это мой господин, всякий же другой Дон Кихот, а равно и всякий другой Санчо Панса - это все пустые враки.
- Клянусь богом, друг мой, я тебе верю, - воскликнул дон Альваро, - в тех немногих словах, которые ты успел сказать, заключено больше остроумия, нежели во всем, что я слышал от другого Санчо Пансы, а ведь говорит он без умолку! Он больше обжора, чем краснобай, и не столько шутник, сколько просто глупец, и вообще для меня несомненно, что волшебники преследующие Дон Кихота хорошего, вознамерились преследовать и меня через посредство Дон Кихота плохого. Впрочем, я ничего не понимаю: я могу ручаться, что поместил его на излечение в толедский дом для умалишенных, но теперь я вижу другого Дон Кихота, ничего общего не имеющего с моим.
