Владимир Муравьев - Истории московских улиц
Сталин согласился выждать.
Московские архитекторы поверили, что власть только в силу своего непрофессионализма не видит иного решения проблемы, кроме сноса башни, и поэтому обращается к помощи профессионалов, ждет их совета и готова ему последовать.
Было разработано несколько вариантов реконструкции Сухаревой площади с сохранением башни. Наиболее известен проект И.А.Фомина. Архитектор-реставратор Л.А.Давид вспоминает, что его дядя архитектор М.М.Чураков также представил свой проект. Представленные проекты разрешали транспортную проблему, кроме того, город обогащался замечательно красивой площадью, о которой тогда говорили, что "она будет не хуже площади Звезды в Париже с Триумфальной аркой посредине".
Известный инженер, будущий академик В.Н.Образцов брался в крайнем случае передвинуть Сухареву башню на любое место и давал техническое обоснование этой акциии. В Москве уже имелся опыт передвижки зданий, в том числе и дореволюционный.
Но, несмотря на убедительность и осуществимость представленных проектов разрешения транспортного движения на Сухаревской площади и сохранения башни (а скорее всего, именно поэтому), вечером 13 апреля 1934 года Сухареву башню начали ломать.
Из воспоминаний архитектора Л.А.Давида: "Апрель 1934 г. В ночь с 13-го на 14-е на башню была брошена бригада добрых молодцов "Мосразбортреста". Кувалдами были разбиты доступные для ударов детали белокаменного декора. Возмущение общественности".
17 апреля отчаянное и возмущенное письмо направляют Сталину художник К.Ф.Юон, архитекторы А.В.Щусев, И.А.Фомин, И.В.Жолтовский, искусствовед А.М.Эфрос:
"Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! С волнением и горечью обращаемся к Вам, как к человеку высшего авторитета, который может приостановить дело, делающееся заведомо неправильно, и дать ему другое направление. Неожиданно (после того, как вопрос был, казалось, улажен) начали разрушать Сухареву башню. Уже снят шпиль; уже сбивают балюстрады наружных лестниц. Значение этого архитектурного памятника, редчайшего образца петровской архитектуры, великолепной достопримечательности исторической Москвы, бесспорно и огромно. Сносят его ради упорядочения уличного движения. Задача насущная, жизненно важная. Но ее можно осуществить другими, менее болезненными способами. Снос Башни - линия наименьшего сопротивления. Уверяем Вас, что советская художественная и архитектурная мысль может немедленно представить несколько вариантов иного решения задачи, которые обеспечат всю свободу уличного движения на этом участке и вместе с тем позволят сохранить Сухареву башню. Такие варианты есть, их несколько, - от сноса небольших домов на углах, примыкающих к Башне улиц (что широко раздвинет объездные пути) до передвижки Башни на несколько десятков метров, на более широкую часть площади (что освободит перекресток улиц и даст сквозное движение по всем направлениям).
Настоятельно просим Вас срочно вмешаться в это дело, приостановить разрушение Башни и предложить собрать сейчас же совещание архитекторов, художников и искусствоведов, чтобы рассмотреть другие варианты перепланировки этого участка Москвы, которые удовлетворят потребности растущего уличного движения, но и сберегут замечательный памятник архитектуры".
Уже 22 апреля Щусев получил на домашний адрес с нарочным под личную расписку ответ с грифом "Строго секретно" Секретариата ЦК ВКП(б):
"Письмо с предложением - не разрушать Сухареву башню получил.
Решение о разрушении башни было принято в свое время Правительством. (Публикатор никакого решения в архиве не обнаружил и полагает таковым согласие ЦК ВКП(б) от 16 марта 1934 года с предложением МК, то есть Кагановича, о сносе Сухаревой башни и Китайгородской стены. - В.М.) Лично считаю это решение правильным, полагая, что советские люди сумеют создать более величественные и достопамятные образцы архитектурного творчества, чем Сухарева башня. Жалею, что, несмотря на все мое уважение к вам, не имею возможности в данном случае оказать вам услугу.
Уважающий вас И.Сталин".
Впрочем, одна "услуга" "уважаемым" авторам письма была оказана: разрешили снять некоторые детали разрушаемой башни.
Однако на следующее утро, когда бригада каменщиков-реставраторов прибыла к Сухаревой башне, к работе ее не допустили. "Приходит грустный профессор Д.П.Сухов, - вспоминает, рассказывая об этом утре Л.А.Давид. - Он должен был указать детали для снятия. Кратко сказал: "Уходите, работать запрещено".
Художник П.Д.Корин и Н.А.Пешкова попросили А.М.Горького вмешаться в это дело и помочь. Горький переговорил с кем-то, и снимать детали с башни разрешили.
О дальнейшем рассказывает Л.А.Давид:
"Утром 22 апреля я пришел в Государственный исторический музей (работал в его филиале - Музее "Коломенское"). В вестибюле встреча с ученым секретарем ГИМа Д.А.Крайневым. Д.А. - мрачно: "Допрыгался, иди, тебя ждут". Поднимаюсь в секретарскую. Человек со "шпалой" - "Вы Давид?.. Поехали". Поехали через Лубянку по Сретенке к башне... Молча. Приехали. Он: "Составьте список снимаемых деталей". Составляю. Составил. Он: "В машину..." Молча в Моссовет. В Моссовете к тов. Хорошилкину - нач. Специнспекции при президиуме Моссовета. Хорошилкин в кабинет к тов. Усову (с четырьмя ромбами) - зам. пред. Моссовета. Выходит и мне в руки документ, а в нем: "Научному сотруднику Госуд. истор. Музея тов. Давиду. Зам. пред. Моссовета тов. Усов считает вполне возможным днем производить работу по изъятию нужных Вам фрагментов с Сухаревой башни со стороны 1-й Мещанской улицы. На этой стороне работы Мосразбортрестом ведутся по разборке восьмерика только в ночное время.
К работе по снятию фрагментов, для чего Гос. историч. Музею отпускается 5000 руб., приступите немедленно, с окончанием не позже 27-го апреля с. года". (Подпись нач. спец. инспекции при президиуме Моссовета Хорошилкина.) Документ датирован 22 апреля. 23-го приступили к работе. Работали днем и ночью. Сняли, что смогли... Увезли в Коломенское...
Душно, жарко и пыльно было... Горечь полынная в душе".
Сухареву башню Каганович разрушал демонстративно. В Москве это отметили. Художница Н.Я.Симонович-Ефимова, жившая рядом и поэтому наблюдавшая все происходившее на площади день за днем, записывала тогда в дневниковых заметках: "Разрушение идет необычайно быстро... Не обнесено забором, как было при разрушении Красных Ворот. Телефонные ящики все так же висят на стенах, милиционеры открывают их и говорят. Вывеска "Коммунальный музей" висит над уютно открытой дверью; окна со стеклами и белокаменными завитушками глядят как ни в чем не бывало. Вообще вид у Башни здоровый, а кирпичи летят без желобов просто в воздухе, многие не разбиваются, и здание убывает, тает... Но можно заболеть от мысли, что впереди нас никто Сухаревскую башню не увидит... После Сухаревской башни, вероятно, очередь за Василием Блаженным..."
И еще один рассказ очевидца сноса башни - В.А.Гиляровского. В апреле 1934 года он писал в письме к дочери: "Великолепная Сухаревская башня, которую звали невестой Ивана Великого, ломается... Ты не думай, что она ломается, как невеста перед своим женихом, кокетничает, как двести лет перед Иваном Великим - нет. Ее ломают. Первым делом с нее сняли часы и воспользуются ими для какой-нибудь другой башни, а потом обломали крыльцо, свалили шпиль, разобрали по кирпичам верхние этажи и не сегодня-завтра доломают ее стройную розовую фигуру. Все еще розовую, как она была! Вчера был солнечный вечер, яркий закат со стороны Триумфальных ворот золотил Садовую снизу и рассыпался в умирающих останках заревом.
Жуткое что-то! Багровая, красная,
Солнца закатным лучом освещенная,
В груду развалин живых превращенная.
Все еще вижу ее я вчерашнею
Гордой красавицей, розовой башнею..."
Уже тогда многим стало ясно, что Кагановича заботило не решение транспортной проблемы. Знаменательно его собственное высказывание на совещании московских архитекторов-коммунистов о проектах архитекторов устройства транспортной развязки без сноса Сухаревой башни: "Я не вхожу в существо этих аргументов".
Вся эта комедия с обсуждениями, с заказом проектов, разыгранная Кагановичем, выглядит еще гнуснее, если обратиться к фактам и обстоятельствам, тогда не известным общественности.
Еще в 1931 году Каганович уже решил судьбу Сухаревой башни (и других памятников архитектуры) и сказал об этом в своем выступлении на июньском пленуме ЦК ВКП(б).
Именно тогда он сформулировал свое отношение к градостроительной планировке Москвы: "Взять старый город, хоть бы, например, Москву. Все мы знаем, что старые города строились стихийно, в особенности торговые города. Когда ходишь по московским переулкам и закоулкам, то получается впечатление, что эти улочки прокладывал пьяный строитель". (Цитирую по "переработанной стенограмме доклада", изданной в том же году отдельной брошюрой. В живой речи доклада и в газетной публикации - и это любили цитировать довоенные журналисты, воспевавшие Генеральный план реконструкции Москвы, - Каганович выразился крепче: мол, московские улочки прокладывал не пьяный строитель, а пьяный сапожник.)
