Александр Бушков - Россия, которой не было: загадки, версии, гипотезы
На фоне этих субъектов, пользовавшихся полной безнаказанностью, сущим ангелочком выглядит Николай Константинович, который всего-навсего, словно гимназист, украл у матери бриллианты для своей любовницы-певички. Пожурен и отправлен в Ташкент…
Собственно говоря, Николай далеко не первый монарх, печально прославившийся полнейшим ничтожеством. Бывали и почище. Однако в иных случаях положение спасал «могучий ум при слабом государе». Столь же ничтожный Людовик XIII сохранил достаточно ума, чтобы фактически передать власть в руки кардинала Ришелье, незауряднейшего государственного деятеля.
Однако Николай – и побуждаемый женой, и по своей инициативе – решительно избавлялся от всех мало-мальски выдающихся министров. В 1906 г. произошло событие, до сих пор не оцененное по достоинству: увольнение в отставку министра финансов, а позже Председателя Совета Министров С.Ю. Витте. Именно Витте провел в жизнь реформы, обеспечившие конвертируемость русского рубля, ввел золотую валюту. При нем рубль полностью обеспечивался золотым содержанием. Еще несколько лет упорной работы в том же направлении могли вывести Россию из тупика – но Витте был чересчур незауряден, а потому отправлен в отставку. Кстати, поминавшееся выше отсутствие смелости привело к тому, что у царя вошло в обычай отделываться от министров довольно подленьким способом – вызвав и обласкав того или иного сановника, Николай отправлял его, заверяя в своей полной благосклонности, но буквально назавтра же появлялся дворцовый фельдъегерь с высочайшим указом об отставке. «Он смотрел на своих министров, как на простых приказчиков», – вспоминает очевидец. Слишком активный и инициативный человек всегда был подозрителен. Назначая премьер-министром Коковцова, царь спросил прямо: «Надеюсь, вы не будете меня заслонять так, как это делал Столыпин?»
Вот, кстати, о Столыпине… У нас в последние годы принято ссылаться на его реформы, как на спасительные для России. Стало прямо-таки хорошим тоном сокрушаться о гибели Столыпина, с пеной у рта заверяя: останься он в живых, Россия процветала бы…
Позвольте не поверить. Во-первых, почитатели Столыпина как-то совершенно упускают из виду, что к моменту убийства премьера он фактически был уже политическим трупом. Его уход в отставку был делом решенным, вопросом считанных дней. Как раз оттого, что царь не терпел «заслонявших» его… И можно говорить с железной уверенностью: после отставки Столыпина его реформы были бы моментально свернуты, точно так, как это произошло после убийства.
Кем было организовано убийство, не сомневались уже тогда. Сказочка о «злокозненном жиде Мордке», по собственному-де хотению (вариант: по воле некоего жидомасонского центра) убившем «спасителя России», – байки для убогих. Столыпин был неугоден дворцовым консерваторам даже больше, нежели большевикам и иным революционерам. Деникин писал: «Слева Столыпина считали реакционером, справа (придворные круги, правый сектор Государственного Совета, объединенное дворянство) – опасным революционером» [58]. Хозяйка знаменитого светского салона, дочь егермейстера двора А. Богданович писала в своем дневнике: «…Столыпина, убитого никем иным, как охраной» [14]. Светская дама лишь зафиксировала на бумаге то, что говорили совершенно открыто. Оставшись бы в живых, Столыпин ничего уже не смог спасти – поскольку царь и его тупое окружение цеплялось за «старину» и прямо-таки вырубало всех, кто мог их, убогих, спасти…
Между прочим, есть еще малоизвестная, но любопытнейшая точка зрения на столыпинские реформы митрополита Вениамина (Федченкова), происходившего из крестьянской семьи и знавшего обстановку в деревне не понаслышке: «Ему (Столыпину – А.Б.) приписывалась некоторыми будто бы гениальная спасительная идея земледельческой системы, так называемого «хуторского» хозяйства; это, по его мнению, должно было укрепить собственнические чувства у крестьян-хуторян и пресечь таким образом революционное брожение… Не знаю, верно ли я сформулировал его идею. Тогда я жил в селе и отчетливо видел, что народ – против нее. И причина была простая. Из существующей площади – даже если бы отнять все другие земли: удельные, помещичьи, церковные и монастырские – нельзя было наделить все миллионы крестьян восьмидесятидесятинными хуторами, да и за них нужно было бы выплачивать. Значит, из более зажиточных мужиков выделилась бы маленькая группочка новых «владельцев», а массы остались бы по-прежнему малоземельными. В душах же народа лишь увеличилось бы чувство вражды к привилегиям новых «богачей» [33].
Подтвердить или опровергнуть эти высказывания просто: достаточно взять сохранившиеся дореволюционные статистические справочники и проделать нехитрые расчеты. Довольно быстро можно будет выяснить, прав митрополит или ошибался…
«Хутора в народе проваливались, – писал он далее. – В нашей округе едва ли нашлось три-четыре семьи, выселившиеся на хутора. Дело замерло, оно было искусственное и ненормальное».
Другими словами, есть разные точки зрения на реформы Столыпина, и забывать об этом не след.
Как не стоит забывать и о провалившемся «плане Кутлера». Николай Николаевич Кутлер (1859–1924) – русский государственный и политический деятель, юрист по образованию. В 1905–1906 годах, занимая пост главноуправляющего землеустройством и земледелием, он подготовил проект отчуждения частновладельческих земель в пользу крестьянства. Кутлер и два его соавтора (профессор-экономист Кауфман и директор департамента государственных имуществ Риттих) предлагали передать крестьянам 25 миллионов десятин государственных и помещичьих пахотных земель – задолго до Столыпина. Несмотря на то, что предусматривалось взыскание с крестьянства огромного выкупа, даже превосходившего платежи реформы 1861 г., несмотря на то, что к передаче крестьянам были намечены в основном земли «впусте лежащие, а также земли, обычно сдаваемые владельцами в аренду», Николай II отклонил проект. С.Ю. Витте, в то время еще остававшийся главой правительства, поддержал Кутлера, представив царю доклад со следующей примечательной фразой: «Представляется предпочтительным для помещиков поступиться частью земли и обеспечить за собой владение остальной землей, нежели лишиться всего». Николай поставил две резолюции: «Частная собственность должна остаться неприкосновенной», «Кутлера с его должности сместить».
Стоит ли удивляться, что после революции Кутлер перешел к большевикам и работал в Наркомфине и в правлении Госбанка? Стоит ли удивляться, что с 1908 по 1913 г. в стране было зарегистрировано около двадцати двух тысяч (!) крестьянских выступлений? Винить в этом кучку большевиков нелепо. Продолжался старый, как мир, спор меж землепашцем и феодалом – причем феодал был настолько туп, что сопротивлялся любым переменам, своими руками вырыв себе могилу…
Опять-таки в последние годы укрепилось ничего общего не имеющее с исторической правдой убеждение, будто «русский крестьянин кормил всю Европу, продавая за границу зерно».
Более нелепое утверждение трудно себе представить – поскольку сохранилось множество справочников, энциклопедий, мемуаров, свидетельствующих, кто именно «кормил Европу».
Крестьянин-единоличник здесь совершенно ни при чем. Всё до единого зернышка, вывозимое на экспорт, было произведено в хозяйствах южнорусских и новороссийских помещиков. Как говорят на Западе – латифундистов. Вывозимое зерно было собрано с помощью наемной рабочей силы и передовой по тому времени сельскохозяйственной техники – и то, и другое могли себе позволить лишь крупные помещики. Латифундисты. Владельцы «агропромышленных комплексов». «Фермер» здесь ни при чем. Да и не было в России «фермеров». «Ферма» – это отдельно расположенное крестьянское хозяйство, по-русски – хутор. В России же, как во многих других странах, были деревни – места компактного проживания земледельцев, окруженные полями. «Ферма» и «деревня» – совершенно разные вещи…
Вернемся к крестьянам-единоличникам. Они как раз никакого зерна в Европу не вывозили и не могли вывозить – по той простой причине, что из-за малого количества земли и почти первобытного уровня ее обработки не способны были производить излишки.
«И я не тому дивлюсь, что бывали восстания крестьян, а нужно дивиться тому, что их было все же очень мало», – пишет митрополит Вениамин.
Русская деревня до революции хронически голодала – это непреложная истина, опровергающая сказочки о «кисельных берегах». Надежным свидетелем может послужить автор написанных в эмиграции воспоминаний А.Н. Наумов, бывший в 1915–1916 гг. министром земледелия. Он участвовал в борьбе с «самарским голодом» еще в конце прошлого века, когда «небывалые недороды 1897–1898 гг. повлекли за собой почти повсеместное недоедание, а в ряде районов настоящий голод с его последствиями – цингой и тифом». «Что же мне пришлось увидеть? Россия фактически не вылезает из состояния голода то в одной, то в другой губернии, как до войны, так и во время войны». Видный сановник Ламздорф оставил схожие воспоминания: «От просящих хлеба нет прохода. Окружают повсюду толпой. Картина душераздирающая. На почве голода тиф и цинга». Мало того, министр иностранных дел Гирс «в ужасе от того, как относятся к бедствию государь и интимный круг императорской семьи». Царь… не верит, что есть голод! За завтраком в тесном кругу «он говорит о голоде почти со смехом». Находит, что раздаваемые пособия только деморализуют народ, вышучивает тех, кто уезжает в губернии, чтобы наладить помощь. Такое отношение к бедствию «разделяется, по-видимому, всей семьей».
