Всеволод Волин - Неизвестная революция 1917-1921
— Я же серьезно говорю, — прервал он меня, — а вы бравируете…
— Уверяю вас, товарищ Любим, что и я говорю совершенно серьезно. Мы будем действовать по-прежнему. Если Съезд окажется контрреволюционным, я покончу с собой. Я не смогу пережить такого ужасного разочарования, Любим… И потом, учитывайте главное: это не я созываю Съезд, не я решаю, как он будет организован. Решение принимали все товарищи. Я ничего не могу изменить.
— Да, знаю. Но вы пользуетесь большим влиянием. Вы можете предложить. Вас послушают…
— Я ничего не хочу предлагать, Любим, потому что согласен с общим решением!..
Разговор окончился. Безутешный Любим удалился.
20 октября 1919 года более 200 делегатов — крестьян и рабочих — собрались в большом зале на Съезд.
Рядом с делегатами несколько мест было выделено для представителей правых социалистических партий — эсеров и меньшевиков — и левых эсеров. Все они участвовали в Съезде с совещательным голосом.
Среди левых эсеров я заметил товарища Любима.
В первый день меня поразил холодок и даже явное недоверие со стороны подавляющего большинства делегатов. Мы поняли, что они считают этот Съезд таким же, как все остальные. Они ожидали увидеть на возвышении людей с маузерами, которые заставят делегатов проголосовать за составленные заранее резолюции.
Зал застыл. И понадобилось некоторое время, чтобы он оттаял.
Мне было поручено открыть Съезд, и я дал делегатам соответствующие разъяснения и сообщил, что сначала им предстоит избрать Бюро, а затем обсудить повестку дня, предложенную махновцами.
И тут произошел первый инцидент.
Делегаты выразили пожелание, чтобы я председательствовал на Съезде. Я посовещался с товарищами и согласился. Но объявил делегатам, что моя роль ограничится исключительно техническим ведением Съезда, то есть соблюдением повестки дня, составлением списка выступающих, предоставлением им слова, наблюдением за ходом заседаний и т. д., а делегаты должны выступать и принимать решения совершенно свободно, не опасаясь никакого давления и маневров с моей стороны.
Тогда слова попросил один правый эсер. Он набросился с нападками на организаторов Съезда:
— Товарищи делегаты, — сказал он, — мы, социалисты, должны предупредить вас, что здесь разыгрывается гнусная комедия. Сказали, что вам ничего не будут навязывать; а тем временем очень ловко навязали председателя-анархиста. Эти люди будут и дальше вами управлять.
Махно, пришедший несколько минут назад, чтобы пожелать Съезду успешной работы и извиниться за то, что вынужден отправиться на фронт, взял слово и сурово ответил выступавшему социалисту. Он напомнил делегатам, что они избирались совершенно свободно; обвинил социалистов в том, что они неизменно защищают буржуазию, посоветовал их представителям не мешать работе Съезда своими политическими выступлениями и завершил свою речь, обратившись к ним:
— Вы не делегаты. Так что если Съезд вам не нравится, можете его покинуть.
Никто не возразил. Тогда социалисты — пять или шесть человек — желая выразить решительный протест такому «выдворению», демонстративно покинули зал[242]. Никто не пожалел об их уходе. Напротив, аудитория, как мне показалось, была этим довольна и немного «сплотилась».
С места встал какой-то делегат.
— Товарищи, — сказал он, — прежде чем перейти к повестке дня, я хочу предложить вам вопрос, который, на мой взгляд, имеет огромную важность. Только что здесь было произнесено слово буржуазия. Естественно, против «буржуазии» метали громы и молнии, как если бы знали, что это на самом деле такое, и все с этим согласились. Но мне кажется, это большая ошибка. Слово «буржуазия» совершенно непонятно. И я считаю, что по причине важности этого вопроса прежде, чем приступить к работе, нам следовало бы уточнить понятие буржуазии и определить, что мы о ней думаем.
Несмотря на ловкость оратора — я сразу понял, что, хотя и одетый простым крестьянином, он таковым не являлся, — его выступление ясно показало, что перед нами защитник буржуазии, в намерения которого входит «прозондировать» Съезд и внести смуту в его работу, а также, по возможности, в настрой делегатов. Он, несомненно, рассчитывал, что многие из присутствующих — сознательно или по наивности — его поддержат.
Если бы его план удался, Съезд грозил бы принять странный и комичный оборот, и нормальный ход работы был бы нарушен.
Момент был тревожный. В мои задачи не входило, как я сам только что объяснил делегатам, навязывать свою волю, и я не имел права под каким-нибудь удобным предлогом снять злополучное предложение делегата. Съезд — остальные делегаты — должны были высказываться совершенно свободно. Мы пока не имели ни малейшего представления об их настроениях. Это были люди неизвестные и явно нам не доверяющие. Решив предоставить делу идти своим чередом, я задавался вопросом, что из этого выйдет. И вспоминал слова Любима.
Все эти мысли мгновенно промелькнули в моей голове. Делегат закончил свое выступление и сел. Зал — я ясно увидел это — слегка оторопел. Затем одновременно — как будто заранее сговорившись — делегаты закричали со всех сторон:
— Эй, там! Что за птица этот делегат? Откуда он? Кто его прислал? Если он до сих пор не знает, что такое буржуазия, значит, кто-то пошутил, прислав такого делегата! Скажи-ка, мил человек, ты так и не понял, что значит буржуазия? Да, старина, дубовая у тебя голова! Ну, раз ты не знаешь, что значит буржуазия, возвращайся-ка обратно и узнай. Или помолчи уж и не выставляй нас дураками.
— Товарищи, — крикнули несколько делегатов, — вы согласны, что надо положить конец всем попыткам помешать работе нашего Съезда? У нас много дел, и нечего тут мудрить. Надо решить конкретные, важные для района вопросы. Вот уже битый час мы топчемся на месте и валяем дурака вместо того, чтобы работать. Это уже похоже на саботаж. За дело! Хватить дурить!
— Да, да! Хватить ломать комедию! За дело! — закричали со всех сторон.
Пробуржуазный делегат проглотил все это, не сказав ни слова. (Он так и промолчал весь Съезд, который продлился почти неделю. И всю неделю держался в стороне от остальных делегатов.)
В то время как делегаты бранили своего незадачливого коллегу, я взглянул на Любима. Он показался мне удивленным, но довольным.
Однако инциденты на этом не завершились.
Едва гроза миновала, не кто иной, как Любим поднялся на возвышение.
Я дал ему слово.
— Товарищи, — начал он, — простите, что вмешиваюсь. Но мое выступление будет кратким. Я говорю от имени местного комитета Партии левых социалистов-революционеров. На этот раз речь идет о деле действительно важном. Судя по тому, что заявил наш председатель, товарищ В…, он не может эффективно вести заседания. И правда, вы же понимаете, на самом деле он ведет себя не как председатель Съезда. Товарищи, мы, левые эсеры, считаем, что это совершенно неправильно. Это означает, что ваш Съезд, так сказать, не будет иметь головы. Он должен будет работать без головы, то есть без руководства. А вы видели, товарищи, живой организм без головы? Нет, товарищи, это невозможно, это будет беспорядок, хаос. Впрочем, вы же видите — порядка уже и так нет. Такая работа не принесет ни пользы, ни результатов, и сомневаться нечего. Съезду нужна голова, товарищи! Вам необходим настоящий председатель, настоящая голова.
Хотя Любим произнес свою диатрибу тоном скорее трагическим и жалобным, его выступление с постоянным повторение слова «голова» вызвало смех. Но поскольку я не знал, поддержат ли мою манеру вести Съезд, я спросил делегатов, согласны ли они по существу с мыслью Любима.
— Ох, нет! — послышалось со всех сторон. — Довольно с нас этих голов! Все головы и головы. Хватит! Попробуем хоть раз без них обойтись. Попробуем работать свободно. Товарищ В… объяснил нам, что поможет Съезду технически. И этого уже достаточно! А наше дело соблюдать дисциплину, хорошо работать и быть начеку. Не нужны нам эти «головы», которые управляют нами как куклами и называют это «работой и дисциплиной».
Товарищу Любиму осталось только сесть на место.
Это был последний инцидент. Я зачитал повестку дня, и Съезд начал работу.
П. Аршинов совершенно справедливо утверждал, что по дисциплине, порядку в работе, необычайному воодушевлению, охватившему всех делегатов, по серьезному и сосредоточенному настрою, по важности решений и достигнутых результатов этот Съезд не знал себе равных.
Работа шла согласованно и в полном порядке, с замечательным пылом, единодушием и в товарищеской атмосфере. На третий день последний «холодок» исчез. Делегаты глубоко прониклись предоставленной им свободой и важностью стоявшей перед ними задачи. И целиком посвятили себя ее решению. Они убедились, что работают самостоятельно ради своего дела.
