На шумных улицах градских - Леонид Васильевич Беловинский
Сколько в них было непосредственного народного творчества!..
Лучшими считались балаганы Малофеева и Лейферта. Нелепые, примитивные пьесы, непременно с выстрелами, сраженьями, убитыми и ранеными, примитивные актеры с лубочно намалеванными лицами и неуклюжими движениями… Но что-то увлекало в этих сумбурных зрелищах. Не говоря уже о простонародье, которое валом валило в балаганы, где зрители с увлечением участвовали в игре бурным смехом или возгласами поощрения и негодования, но и так называемая “чистая публика” их посещала. Очевидно, в этом народном лубке было нечто от подлинного искусства.
А балаганные “дедки” с длинными бородами из пакли, рассказывавшие с балаганных балкончиков тысячной гогочущей толпе всякие смешные сказки или истории, не всегда приличные, но полные блестящего простонародного юмора! Тут была и проза, и импровизированная рифмованная речь, уснащенная всякими приговорками и прибаутками… Были среди балаганных дедок и настоящие самородные таланты.
Попадая в веселую густую толпу на балаганах, как-то сразу сливался с ней и радостно чувствовал себя в ней “своим”. Балаганы были, может быть, единственным местом старого Петербурга, где в одной общей толпе смешивались люди всех кругов и состояний, где рядом с поддевкой ломового извозчика можно было видеть бобровую шинель и треуголку лощеного правоведа или лицеиста и где все были равны в общем незамысловатом веселье. В балаганной толпе растворялись все касты, еще сохранявшиеся тогда в русском быту от старой крепостной России, и, вероятно, именно эта ее демократичность, или, говоря русским словом – народность, увлекала и бессознательно радовала и людей в поддевках, и людей в шинелях» (95, с. 12–13).
Некое подобие балаганов петербуржец описывал еще в конце XVIII в.: «Ныне бывают они в святочную неделю на льду подле гор, а в светлую неделю подле качелей, в деревянных хижинах. Общества молодых мужчин, слуги и другие представители наиувеселительнейшим образом в приторных одеяниях представляют всякие комические и трагические деяния, басни, сказки, чудеса, кощунства и прочее. Каждое представление не продолжается более получаса, а потому и бывает оных в день до 30 и более, и хотя каждый зритель токмо по 5 копеек за вход платит, однако же сие знатный прибыток составляет. Между оными бывают также и разные, показывающие свое искусство в скорости, равновесии, силе и прочее. Простой народ имеет также и здесь от праздника Рождества Христова до 6 генваря сборища, игрищами называемые, где представляют разные смешные игралища, при коих арлекин или дурак всегда бывает» (Цит. по: 93, с. 164).
Классический балаган появился в России в 1818 г., когда предприниматель Леман привез в Петербург пантомиму-арлекинаду в духе итальянской комедии масок. В 1830 г. была поставлена первая пантомима «с превращениями». Здесь были эстрадно-цирковые номера, дрессированные звери, живые картины. Зрелище сразу же привлекло великое множество городской публики. А. В. Никитенко записывал в «Дневнике»: «К Леману нелегко пробраться. У дверей его храма удовольствий так тесно, как в церкви в большой праздник до проповеди. Я с трудом достал билет, еще с большим трудом пробрался к дверям» (94, I, с. 288). Балаган Лемана отличался большими размерами и роскошью убранства. Однако в 1836 г. он сгорел во время представления. Это событие потрясло публику, и было отмечено в «Дневнике» Никитенко с соответствующей оценкой действий петербургской полиции: двери балагана отворялись внутрь, и, когда зрители хлынули к ним, открыть створки оказалось невозможно; окружающая толпа начала ломать балаган, но полиция прекратила самоуправство «черни», отогнав ее, и зрители сгорели в полном порядке. Официально пожарные вытащили из развалин 126 трупов, но, по слухам, их было вдвое больше.
Балаганное «позорище», привлекавшее массу зрителей и дававшее большие доходы, сразу заняло видное место в городской жизни. Представления обыкновенно давались на Масляной и Святой неделях, для чего на площадях, в местах массовых гуляний, быстро возводились дощатые постройки. В 1834 г. в Петербурге на Адмиралтейской площади на Масляной было выстроено 9 балаганов, а на Святой – 12. Ставили их в одну-три линии, в задних – поменьше и победнее, в передних – побольше и побогаче. Разнокалиберность балаганов, рассчитанных на все вкусы и карманы, была огромной. В Москве совсем маленькие балаганы под Новинским бульваром назывались «рогожными»: посреди арены вкапывался высокий столб и над ним растягивался большой шатер из рогож. Естественно, ни лож, ни кресел, ни даже скамей тут не было. Вот как описывал современник балаган: «Балаган сооружался обыкновенно из досок “лапша”. Дыры закрывались разломанными чайными ящиками. Крыша (смотря по состоянию балаганщика) бывала или из полотна, или из сшитой ряднины, или из старых мешков. Внутри строилась сцена, вешался кумачовый занавес на кольцах. Перед сценой врывались в землю два столба с железными кронштейнами. В эти кронштейны с тремя гнездами вставлялись лампы-молнии. Роль ламп-молний в балагане была велика: они и освещали, и согревали, на них можно было разогревать пищу.
В зрительном зале устанавливались простые, грубо сколоченные скамейки. Передние скамейки были всегда ниже, задние же иногда так высоки, что сидящие не доставали ногами пола.
Перед входом в балаган строился помост-раус […]
Тут же в зрительном зале шла бойкая торговля семечками, орехами, маковниками, пышками, кислыми щами и другой снедью» (Цит. по: 93, с. 164).
Понятно, что здесь описан бедный балаган второй или третьей линии. Несколько иначе другой современник, мастер балаганных зрелищ, описывал балаган первой линии конца XIX в.: «Сцена была хотя и разборной, но точно рассчитанной и “пригнанной”, она каждый год собиралась из тех же частей, с небольшой разве только заменой износившихся или утраченных деталей.
В зданиях первой линии сцена имела от 60 до 70–75 квадратных саженей. Перед сценой находилась оркестровая “яма” на 12–15 музыкантов, к ней примыкал ряд открытых лож, а за ложами шло два или три ряда кресел. Ложи и кресла имели отдельный вход с первой линии и отдельный выход на вторую линию, они были отделены от остальных мест глухим барьером. Затем шли так называемые “первые места” – семь-восемь рядов скамей, за ними, на более покатой части пола, располагались десять-двенадцать рядов скамей “вторых мест”. Они также имели отдельный вход и выход. Глухой, прочный барьер отделял эти места от остальной части зрительного зала, самой большой и вместительной, где публика смотрела представление стоя…
…Зрители лож, партера, “первых” и “вторых” мест ожидали начала представления в боковых пристройках, своего рода “фойе”. Зрители “третьих” мест в ожидании начала стояли на высокой широкой лестнице, откуда и впускались вовнутрь через раздвижные ворота… Едва двери раздвигались, толпа в несколько сот человек шумной волной прорывалась и стремительно неслась по крутому скату пола, стараясь занять места поближе к барьеру. Входной билет на эти стоячие места стоил гривенник… Публика “третьих” мест впускалась в зал последней, когда зрители лож, кресел, первых и вторых мест были впущены и рассаживались. Кроме лож и кресел, все места были ненумерованными» (Цит. по: 93, с. 165). А
