Павел Милюков - История второй русской революции
Была, очевидно, за «мелкими причинами» какая-то одна «большая», которая одинаково отражалась на всех них. Генерал Краснов недаром заметил общее чувство неуверенности в Ставке. «Горячо желали мне успеха, но сами волновались, сами боялись даже Могилева. Я хотел идти на станцию пешком. Меня не пустили». Сознание риска в случае неудачи «тюрьмой, полевым судом, смертной казнью» было не чуждо и самому генералу Краснову. Притом он знал солдат и знал, что репутация генерала Корнилова, вернувшего армию «от свобод» к смертной казни, уже пошатнулась в этой среде.
29 августа днем в ожидании поезда в Псков генерал Краснов поговорил с солдатами только что прибывших на ст. Дно двух эшелонов Приморского драгунского полка. Они уже собрались на митинг и горячо обсуждали, кто «изменник»: Корнилов или Керенский. На замечание генерала Краснова, что они должны исполнять приказ верховного главнокомандующего без рассуждения, они возразили, что, по слухам, Корнилов уже арестован: приказ они исполнят, но не иначе, как послав предварительно разведчиков — «узнать, где правда».
Вопрос был решен действительно не столько передвижениями войск, стратегическими или тактическими успехами правительственных или корниловских отрядов, сколько настроением войск. Вопрос решили — здесь, как и на фронте, — не полководцы, а солдаты... Уже в течение ночи на 29 августа в Зимнем дворце начали получать сведения, которые показывали, что войска генерала Корнилова не представляют исключения из общего настроения в русской армии и больны той же болезнью, как и вся эта армия. «Кровопролитие» не состоялось по той простой причине, что никто не хотел проливать кровь и жертвовать для этого собой — ни с той, ни с другой стороны. Военные части передвигались послушно, пока эти передвижения имели стратегическую или вообще непонятную для солдат, но военную цель. Часть этих солдат, вероятно, не очень большая, услыхала в последнюю минуту, что ее ведут против большевиков. Официальное объяснение, правда, было дано только в приказах Корнилова после окончательного разрыва. Но и раньше это объяснение распространялось, вероятно, лишь среди более интеллигентных солдат, которые могли отнестись к этой цели похода сознательно и сочувственно. Депутаты мусульманского союза, прибывшие вечером 28 августа на ст. Семрино для антибольшевистской контрагитации среди «дикой дивизии», услышали следующее объяснение, вероятно, от офицеров этой дивизии: «Контрреволюционных замыслов они не питают, идут в Петроград для защиты революции и страны от Временного правительства. Генерал Корнилов — единственный революционный вождь, способный вывести страну и революцию из того тяжелого положения, в котором она сейчас находится». Это было самое сознательное из объяснений. Но, очевидно, это было мнение меньшинства. Солдатская масса чаще всего заявляла, что она не знает, зачем ее ведут на Петроград. Это открывало возможность влияния на корниловские войска излюбленным способом «демократических организаций»: путем посылки делегаций для переговоров. Этот способ был тем удобнее, что в сущности и воинские части, находившиеся в распоряжении Совета, также не хотели проливать собственную кровь и предпочитали мирную беседу всяким ружейным и орудийным разговорам. При этих условиях достаточно было солдатам двух противоположных сторон оказаться друг против друга, чтобы проявилось то же братание, которое стало привычным на фронте. Если даже там, против настоящего врага, армия оказалась в параличе, то как же можно было ожидать, что она станет стрелять в «своих»? Здесь более, чем где-либо и когда-либо, были уместны и могли подействовать обычные советские аргументы, что «буржуи» заставляют народ насильно расстреливать друг друга, на потеху себе «пьют нашу кровь» и для каких-то чужих народу интересов. Этот привычный довод, уже испробованный и неоднократно оказавший свое действие в предвыборной борьбе, теперь должен был помочь — и помог — предупредить борьбу вооруженную.
На пути в Псков в ночь на 30 августа генерал Краснов наблюдал процесс этой обработки эшелонов, медленно двигавшихся против Керенского. «Почти всюду, — описывает он, — мы видели одну и ту же картину. Где на путях, где в вагоне, на седлах у склонившихся к ним головами вороных и караковых лошадей сидели или стояли драгуны и среди них — юркая личность в солдатской шинели. Слышались отрывистые фразы: “Товарищи, что же вы, Керенский вас из-под офицерской палки вывел, свободу вам дал, а вы опять захотели тянуться перед офицером, да чтобы в зубы вам тыкали. Так, что ли?” Или: “Товарищи, Керенский за свободу и счастье народа, а генерал Корнилов за дисциплину и смертную казнь. Ужели вы с Корниловым?” Или: “Товарищи, Корнилов — изменник России и идет вести вас в бой на защиту иностранного капитала. Он большие деньги на то получил. А Керенский хочет мира”».
Вывод был ясен: по справедливому замечанию генерала Краснова, это был уже привычный вывод: «Арестовать офицеров и послать делегацию в Петроград — спросить, что делать». Вместо ареста Керенского к нему поехали представители комитетов Донской и Уссурийской дивизий — за советом и помощью. Тем временем «пособники Керенского в лице разных мелких станционных комитетов и Советов и даже просто сочувствующих Керенскому железнодорожных агентов и большевиков» принимали меры, чтобы распылить двигавшиеся на Петроград эшелоны. «По чьему-то, никому не известному распоряжению к какому-нибудь эшелону прицепляли паровоз и его везли два-три перегона: сорок, шестьдесят верст, и потом он оказывался где-то в стороне, на глухом разъезде, без фуража для лошадей и без обеда для людей».
Создавшееся, таким образом, к 30 августа положение генерал Краснов описывает так: «Части армии Крымова, конной армии, мирно сидели в вагонах с расседланными лошадьми, при полной невозможности местами вывести этих лошадей из вагонов за отсутствием приспособлений, по станциям и разъездам восьми железных дорог: Виндавской, Николаевской, Новгородской, Варшавской, Дно—Псков—Гдов, Гатчино—Луга, Гатчино—Тосна и Балтийской. Они были в Новгороде, Чудове, на ст. Дно, в Пскове, Луге, Гатчине, Гдове, Ямбурге, Нарве, Везенберге и на промежуточных станциях и разъездах. Не только начальники дивизий, но даже командиры полков не знали точно, где находятся их эскадроны и сотни... Отсутствие пищи и фуража, естественно, озлобляло людей еще больше. Люди отлично понимали отсутствие управления и видели всю ту бестолковщину, которая творилась кругом, и начали арестовывать офицеров и начальников. Так, большая часть офицеров Приморского драгунского, 1-го Нерчинского, 1-го Уссурийского и 1-го Амурского казачьих полков были арестованы драгунами и казаками. Офицеры 13-го и 15-го Донских казачьих полков были в состоянии полуарестованных. Почти везде в фактическое управление частями вместо начальников вступили комитеты»... Начались переезды от частей к Керенскому в Петроград высших командующих лиц... Приехав в Псков в полночь на 30 августа, сам генерал Краснов был допрошен генералом Бонч-Бруевичем в присутствии комиссара Савицкого, вторично допрошен днем 30-го и под разными предлогами задержан в Пскове. «Вы видите, — сказал Бонч-Бруевич, показывая ему телеграмму, адресованную «главковерху» Керенскому: — Продолжать то, что вам, вероятно, приказано и что вы скрываете от меня, вам не приходится, потому что верховный главнокомандующий — Керенский. Вот и все».
29 августа это положение дела было полностью ясно только посвященным. 30 августа оно стало ясно всем, и томительные ожидания пребывавшей в неизвестности публики сразу были прекращены. В этот день читатели прочли оптимистическое интервью уже вполне оправившегося от вчерашних страхов Некрасова: «Положение благоприятное: все начальники фронтов, за исключением Деникина, на стороне правительства; войска Корнилова введены в заблуждение, что идут в Петроград по приглашению Временного правительства для освобождения столицы от большевиков; мы принимаем все меры, чтобы уведомить эти войска о действительном положении дела и надеемся, что до кровопролития не дойдет; в отряде генерала Крымова происходят нелады».
Действительно, Совет рабочих и солдатских депутатов города Луги, где стоял отряд Крымова, вошел в сношения с казаками отряда и сговорился с ними, что Крымов будет немедленно арестован, как только получат об этом приказ правительства. Военная комиссия Совета тотчас же телеграфировала в Петроград, откуда вечером 30 августа приказ об аресте был прислан. Генерал Крымов был арестован казаками тотчас же, в 11 часов вечера, и отправлен в Петроград в сопровождении членов луж-ского Совета рабочих и солдатских депутатов. 31 августа он был принят Керенским, который рассказал свой разговор с ним в своих показаниях, надо думать, в очень смягченном виде. Вот эти показания Керенского, которые должны будут проверить свидетели последних минут Крымова:
