Век Наполеона - Уильям Джеймс Дюрант
Несмотря на отчаянное сопротивление клерикальных членов, Ассамблея (2 ноября 1789 года) проголосовала 508 голосами против 346 за национализацию церковной собственности, которая на тот момент оценивалась в три миллиарда франков.41 Она обязала правительство «надлежащим образом обеспечивать расходы на общественные богослужения, содержание священнослужителей и помощь бедным». 19 декабря правительство уполномочило Кассу экстраординарных сделок продать «ассигнации» на 400 миллионов франков — банкноты, закрепляющие за держателем право на определенную сумму церковной собственности, с процентами в размере пяти процентов до тех пор, пока не будет осуществлена продажа. Выручкой от этих ассигнаций правительство погасило свои самые срочные долги, обеспечив тем самым поддержку новому режиму со стороны финансового сообщества. Но покупателям ассигнаций было трудно сделать удовлетворительные покупки; они использовали их как валюту, а поскольку государство выпускало их все больше и больше, а инфляция продолжалась, они теряли свою ценность, за исключением уплаты налогов, где казначейство было вынуждено получать их по номинальной стоимости. Таким образом, казначейство снова оказалось в ситуации, когда убытки превышали доходы год за годом.
Перейдя Рубикон, Собрание (13 февраля 1790 г.) подавило монастыри, разрешив выплачивать пенсии лишенным собственности монахам;42 Монахини были оставлены нетронутыми, так как выполняли ценные услуги в области образования и благотворительности. 12 июля была обнародована «Гражданская конституция духовенства», регулирующая деятельность священников как оплачиваемых служащих государства и признающая католицизм национальной религией. Протестанты и евреи могли свободно отправлять религиозные обряды в своих частных монастырях, но без поддержки правительства. Католические епископы должны были выбираться избирательными ассамблеями департаментов; в голосовании могли принимать участие некатолические избиратели — протестанты, евреи или агностики.43 Все священники, прежде чем получить какое-либо пособие от государства, должны были поклясться в полном повиновении новой конституции. Из 134 епископов во Франции 130 отказались принести эту клятву; из 70 000 приходских священников 46 000 отказались.44 Подавляющее большинство населения встало на сторону неюристов и бойкотировало службы священников-юристов. Растущий конфликт между консервативной церковью, которую поддерживал народ, и преимущественно агностическими ассамблеями, поддерживаемыми верхушкой среднего класса, стал главным фактором затухания революции. В основном из-за этого непопулярного законодательства король долго отказывался подписывать новую конституцию.
У других были причины отвергнуть его. Робеспьер возглавил сильное меньшинство, протестовавшее против того, что ограничение права голоса для владельцев собственности нарушает Декларацию прав человека и является провокационным оскорблением парижских пролетариев, которые неоднократно спасали Собрание от армий короля. Крестьянство было согласно с горожанами, возмущаясь отказом от правительственных правил, которые в какой-то мере защищали производителей и потребителей от «свободного рынка», которым манипулировали дистрибьюторы.
Тем не менее Ассамблея справедливо считала, что конституция — это замечательный документ, придающий законную и окончательную форму победившей Революции. Депутаты среднего класса, ставшие теперь верховными, считали, что простонародье, большинство которого все еще оставалось неграмотным, не готово участвовать в обсуждениях и решениях правительства пропорционально своей численности. Кроме того, теперь, когда дворянство бежало, не настал ли черед буржуазии управлять государством, все больше зависящим от разумно управляемой и энергично развивающейся экономики? Поэтому Ассамблея, невзирая на колебания короля, объявила Францию конституционной монархией; а 5 июня 1790 года она предложила восьмидесяти трем департаментам направить своих федеральных национальных гвардейцев, чтобы вместе с народом Парижа и правительством Франции отпраздновать на Марсовом поле первую годовщину взятия Бастилии — свершение Революции. Когда приглашение и энтузиазм распространились, тридцать иностранцев во главе с богатым голландцем, известным в истории как «Анахарсис Клоотс».*вошли в Ассамблею 19 июня и попросили предоставить им честь французского гражданства, а также допустить их на праздник Федерации в качестве «посольства человеческой расы». Решение было принято.
Но холмистое Марсово поле должно было быть изваяно для этого случая: площадь три тысячи на тысячу футов должна была быть выровнена и террасирована, чтобы вместить 300 000 мужчин, женщин и детей; а центральный курган должен был быть возведен для алтаря, на котором король, принцы, прелаты, депутаты и простолюдины должны были стоять и клясться в верности народу, возрожденному на законных основаниях. И все же на создание скульптуры оставалось всего пятнадцать дней. Кто теперь может соперничать с четырнадцатью страницами.45 в которых Карлейль рассказывал, как жители Парижа, мужчины и женщины, молодые и старые, пришли с кирками, лопатами, тачками и песней — «Ça ira! (Она пойдет!) — и освежали эту обширную местность, и возводили эти террасы и эту Аврель де ла Патри? Кто из нас сегодня осмелился бы писать с такой отвагой риторических труб и пророческого экстаза — особенно если бы почти половина нашей рукописи была сожжена поспешной служанкой, и нам пришлось бы снова собирать и полировать наши рассыпанные драгоценные камни? Какой огонь должен был тлеть в этом угрюмом шотландце, чтобы пережить такую катастрофу!
Поэтому за неделю до нового священного дня солдаты со всей Франции съезжались в Париж, а иногда парижская Национальная гвардия выходила за много миль, чтобы встретить и проводить их. 14 июля 1790 года все они, пятьдесят тысяч человек, гордой процессией вышли на Марсово поле,46 Их знамена развевались, оркестры играли, горло хрипело от их пылких песен, и 300 000 возвышенных парижан присоединились к ним. Епископ Талейран-Перигор, еще не отлученный от церкви, отслужил мессу; двести прелатов и священников взошли на алтарь и принесли клятву; король поклялся подчиняться новым законам в меру своих сил, и все собравшиеся воскликнули: «Да здравствует Руаль!» Когда прогремел салют, тысячи парижан, не имевших возможности присутствовать, подняли руку в сторону Марсова поля и дали свое обещание. Почти в каждом городе проходили подобные торжества, вино и еда были общими, а католические и протестантские пасторы обнимались, словно христиане. Разве мог кто-то из французов сомневаться в том, что наступил славный новый век?
VII. МИРАБО РАСПЛАЧИВАЕТСЯ С ДОЛГАМИ: 2 АПРЕЛЯ 1791 ГОДА
По крайней мере, один мужчина мог сомневаться, а одна женщина — нет. Для Людовика и его королевы Тюильри казался стеклянным домом, в котором каждый их шаг был предметом молчаливого одобрения или длительного осуждения со стороны населения. 31 августа 1790 года швейцарский полк на службе короля в
