Нина Соротокина - Канцлер (Гардемарины, вперед - 3)
На следующий день все произошло именно так, как желал безымянный писатель: правая дверца была отворена и в образовавшуюся щель впорхнул маленький, разноцветный, как колибри, господин с огромной шпагой и надутонадменным выражением лица.
- Трогай, трогай,- прокричал он кучеру по-русски и, перейдя на немецкий, представился: - Барон Иона Блюм, с вашего позволения. Господин посол, я поступаю в полное ваше распоряжение.
Если бы они встали рядом. Иона Блюм, хоть был на каблуках, вряд ли достал бы Вильямсу до плеча. "Чем здесь можно распоряжаться?" - подумал посол с тоской, а вслух произнес:
- Я рад, что кто-то в Лондоне считает мое положение здесь устойчивым.
Ноги барона в башмаках, украшенных пряжками со стразами, не доставали до пола кареты, он неторопливо постукивал ими дружка о дружку, словно торопился бежать куда-то по неотложным делам.
- Не в Лондоне, сэр, а в Берлине,- сказал он быстро.- Вам имя Сакромозо ничего не говорит?- голос барона стал интимным.
- То есть абсолютно,- разрушил Вильямс всю таинственность.- Очень экзотическая фамилия.
- Никакой экзотики, обычный псевдоним... А может, и не псевдоним. Граф Сакромозо очень значительный человек!
- Что-то я припоминаю,- Вильямс почесал бровь, он всегда так поступал в минуту задумчивости.- Он не мальтийский рыцарь?
- Пусть будет рыцарь,- согласился Блюм.- Сам он не может ехать в Россию по каким-то только ему известным обстоятельствам.
- Наследил? - усмехнулся Вильямс. Его уже невыразимо раздражал этот маленький, явно закомплексованный человечек. Откуда у коротышек это извечное желание командовать? Эта потребность в жестком, невежливом тоне? Он ведет себя по меньшей мере как равный. Англичанин никогда не позволил бы себе такого тона.
- Это вне моей компетенции,- важно сказал барон,- а я не желаю обременять себя лишними знаниями.
- Большие знания рождают большую печаль?
- Вот именно, сэр. Мы еще вернемся к Сакромозо, а пока я должен сказать следующее. Успехи русских при взятии Мемеля кое-кого озадачили, а проще говоря - завели в тупик.
- Кого-то в Берлине?- поинтересовался Вильямс.
- Нет, в Лондоне. Эти кое-кто были уверены, что построенный Петром I флот сгнил, а новый не построен. При государыне Елизавете русские занимались в основном строительством каналов и портов.
- Вы думаете, Лондон будет воевать с Россией на море? - иронически сощурился Вильямс. . - Я ничего не думаю и вам не советую,- обрезал Вильямса Блюм.- Я не прошу у вас и содействия в получении секретных данных о русском флоте...
Вильямс удивленно вскинул брови.
-...благодарение Богу, здесь тропинка протоптана без нас. Но при передаче информации у меня могут быть определенные трудности.
- Определенные?- Вильямс явно издевался над коротышкой.
Что они думают в Лондоне? Кого присылают? Впрочем, этот господин не из Лондона.
- Мне нужны ваши дипломатические каналы,- уточнил барон.
- Я не могу предоставить вам свою дипломатическую почту. Мои отношения с Россией и так оставляют желать лучшего. В Берлине должны это понимать,голос посла зазвенел от негодования.
- Тише, сэр... Мы ведь служим одному делу. Это мы еще обговорим...
- А при чем здесь Сакромозо?
- Это наш адресат в Кенигсберге и Мемеле. Правда, шифровки мы посылаем не на его имя, а на Торговый дом Альберта Малина. Письма чаще идут не цифирные, а в виде иносказания- Так что вашей дипломатической почте ничего не угрожает... Не желаете бренди, сэр? В такую с-собачью погоду...
Погода действительно испортилась, по крыше кареты барабанил негромкий дождь.
- Спасибо, я не пью бренди,- поморщился Вильямс.- Куда вас отвезти, господин барон?
- Я потом скажу...- Блюм достал большую плоскую фляжку, впрочем, в его кукольных ручках и бокал показался бы бочкой, отвинтил крышку и влил бренди себе прямо в горло. Прополоскав рот, он спрятал фляжку в карман.Продолжим?..
Дождь невыносимо томительно стекал по стенке кареты, мокрые листья в свете фонаря вспыхивали резким, блестящим светом. От этого начинала болеть голова, а пестрый барон все говорил... говорил...
Почтовый день
Письмо на подносе Никита увидел сразу, как только открыл глаза. Рукой Гаврилы была сделана приписка: "читать незамедлительно, второй день ждет". В этой приписке, угадывались иносказательная обида старого камердинера, а также желание поучать тридцатилетнего барина, словно мальчишку из Пажеского корпуса. Поучать-то поучал, но кувшин с квасом поставить не забыл. Никита приник к кружке.
После вчерашней попойки голова гудела как растревоженный улей. Стоит изба безугольна, живут люди безуемны, отгадка: пчелы. Изба безугольна угрожала расколоться надвое. Пили в хорошей мужской компании по случаю получения Алешкой корабля. Корабль стоял в Кронштадтской гавани и требовал некоторой починки. Принимавший фрегат старпом деликатно заметил, что пить-то рановато, шут его знает, удастся ли его починить... Но старпому дружно заткнули рот. Главное, чтобы был капитан, а од налицо.
Моряки дымили трубками и вели хорошие разговоры. Говорили о славе русского флота, о гениальности и просчетах Петра Великого, о недавней мемельской победе, о величии русского характера. При таких разговорах вино замечательно идет, Никита и не заметил, сколько бутылок, а вернее сказать, сколько ящиков они опорожнили.
Однако будем читать "незамедлительно", еще распоряжается, старый черт. Письмо было от московской тетушки Ирины Ильинишны, которая, впрочем, давно жила не в Москве, а в усадьбе ее второго, ныне покойного мужа. Усадьба эта находилась верстах в семидесяти от Петербурга. Как только Никита увидел ее витиеватую роспись, у него еще больше испортилось настроение. Живут, кажется, совсем рядом, но никогда не видятся. Уж наверняка Ирина Ильинишна приезжала в столицу, но визитом не радовала и к себе не звала. Тем не менее письма писала и неизменно просила денег. Ему не жалко, пошлет с оказией, но противно знать: деньги просятся не от нужды, тетка была сейчас не беднее, чем он, а от желания как можно больше взять "сомнительного" племянника.
Однако это письмо разительно отличалось от всех прочих. Денег на этот раз тетушка не просила, а с самых первых строк начала горевать, что не может приехать в Петербург по причине болезни. (А чего бы это вам приезжать, милая тетушка? Болейте себе на здоровье!) Вместо себя тетушка высылала некую даму, судя по описанию - ханжу. Оная дама должна была сопровождать некую девицу, которую Никита должен был (одни долги!) принять на жительство в своем дому.
Никита решил, что тетушка определенно тронулась умом, а сам он после пьянки потерял возможность что-либо соображать. Он еще раз попил квасу, потом долго тряс головой, как отбивающийся от мух бык. Только после этого он приступил к повторному чтению письма. Со второй попытки кое-что прояснилось. Девица оказалась племянницей тетушки по первому мужу. Имя у девицы было уникальное- Мелитриса, это же надо- сподобил Господь... Та-ак, дальше... Оной Мелитрисе выпала несказанная удача; Их Императорское Величество призывает ее ко двору. Девица бедна, живет у родственной старухи и никогда не могла бы рассчитывать на подобное счастье, если б отец ее, полковник Репнинский, не пал смертью храбрых в битве при Гросс-Егерсдорфе. Далее тетушка просила принять девицу и сопровождающую ее даму у себя в дому и помочь вступить Мелитрисе на ту сказочную тропу, кою уготовила ей судьба.
Никита в себя не мог прийти от изумления. Интересно, как это тетка все себе представляет и как он будет им помогать? Он попытался было представить Мелитрису. Какой может быть родственница тетушки? Унылая, расчетливая, худая, как палка, над ушами эдакие букельки... Бестелесный фантом немедленно рассыпался, уступив место жалости. Не слишком ли большую плату потребовала судьба у бедной девочки: гибель отца за призрачное счастье жить при дворце. Первый муж тетушки был Репнинский, это он определенно помнит. Отец девушки, видимо, приходился братом покойному, а теперь после смерти героя на плечи тетушки ложится забота о сироте. Зачем Ирине Ильинишне бедная родственница, если ее можно спихнуть на племянника. Никита понял, что ему все это очень не нравится, даже под ребрами заныло. Может, это сердце? Надо будет порасспросить Гаврилу, что означает такая боль.
Ладно, пусть едут, потом разберемся. Пора начинать день. Никита уже хотел крикнуть слугу, но тот явился сам, неся на подносе еще одно письмо, вернее записку, небрежно сложенную.
- Это еще что?
- Мальчишка давеча принес. Дело, говорит, спешное.
Записка была написана по-немецки и, видимо, впопыхах, листок был какойто дрянной, испачканный то ли сажей, то ли черной краской. Перевод записки звучал бы так: "Ваше сиятельство! Всемилостивейший князь Никита Григорьевич! Пишу вам в величайшем смятении, потому что нахожусь под домашним арестом. А виной тому, что воспрепятствовал добровольно отдать жрицу души моей русским супостатам.
