В. Сиповский - Родная старина Книга 3 Отечественная история с конца XVI по начало XVII
Затем пострадали бояре Романовы. Эти бояре, племянники царицы Анастасии, родичи царя Федора, и притом любимцы народа, имевшие во всяком случае более прав на престол, чем Борис, всегда казались ему очень опасными. Устранить их с пути он считал необходимым, но придраться к ним было трудно. Наконец нашелся один из холопов, готовый за деньги клеветать на своего господина, одного из Романовых — Александра Никитича. Этот холоп донес, что его господин замышляет извести царя зельем. Сделан был обыск в доме Александра Никитича, и в кладовой нашли мешок с какими-то корешками, подложенный раньше самим доносчиком. Это сочли вполне достаточной уликой для осуждения Александра Никитича и его родичей. Так рассказывает об этом деле летописец. Так ли было дело или иначе, но несомненно то, что Романовых истязали при розыске, осудили как изменников и царь приказал разослать всех братьев по разным отдаленным местам. Старшего и самого даровитого, Федора Никитича, постригли в монахи под именем Филарета и сослали в Антониев-Сийский монастырь; жену его, Ксению Ивановну, урожденную Шестову, тоже постригли под именем Марфы. Только двое из Романовых, Филарет и Иван Никитич, пережили свое несчастье; остальные же трое (Александр, Михаил и Василий) умерли от лишений и жестокости приставов, наблюдавших за узниками. Пристава эти должны были зорко следить за ними и доносить, если что узнают от них; но ничего важного для Бориса пристава дознаться не могли. О Филарете доносили только то, что он жаловался на недругов своих, бояр, погубивших его, да сокрушался по своей семье.
— Милые мои дети! — говорил он. — Маленькие бедные остаются! Кто их будет кормить и поить? А жена моя бедная жива ли? Где она? Чаю, туда ее замчали, что и слух не зайдет! Мне-то уж что надобно… То мне и лихо, что жена и дети: как вспомнишь их, так словно кто рогатиной в сердце кольнет!..
Нашлись добрые люди, которые тайком приносили Филарету вести о его семье, жене и двух детях: сыне Михаиле и дочке, живших в ссылке с теткой на Белоозере. Не предчувствовали тогда сердобольные вестовщики, какая блестящая участь предстоит этой семье, разрозненные члены которой при жизни друг друга казались уже осиротелыми!..
Царь Борис ГодуновПострадали в эту пору и другие боярские семьи: Пушкины были сосланы в Сибирь; дьяк Щелкалов, призывавший народ по смерти царя Федора к присяге боярской думе, был сослан. Подозрительность Бориса разыгрывалась все сильнее и сильнее… Дмитрий не находился. Донесли Борису только о слухах, что враги его, скрывающие Дмитрия, намереваются препроводить его в Польшу. По западной границе была, по приказу Бориса, немедленно расставлена стража; велено было всех желающих переехать через рубеж задерживать и доносить о них. Все знали, по словам одного иноземного писателя, что ищут каких-то важных государственных преступников, но никому не объявляли, кого именно… Много «тесноты и обид» тогда испытал народ, много было захвачено и перемучено людей, ни в чем не виновных, а тот, кого искал Борис, не находился. Доносчиков и разведчиков становилось все больше и больше: за доносы и даже за клевету щедро награждали, и эта язва росла не по дням, а по часам. «Настала у Бориса в царстве великая смута, — читаем в летописи, — доносилии попы, и дьяконы, и чернецы, и проскурницы, жены — на мужей, дети — на отцов, отцы — на детей». За доносами следовали пытки, лишение имущества, ссылки.
В то время как доносчики кишмя кишели в Москве, новые тяжкие бедствия постигли наше отечество: голод и моровое поветрие. В продолжение трех лет, начиная с 1601 года, были неурожаи. Всю весну и лето 1601 года шли проливные дожди, тепла было мало, хлеб не мог вызревать, а с 15 августа ударил сильный утренний мороз. Во многих местах не собрали с полей ни зерна. Хлеб страшно поднялся в цене. (Она дошла в Москве до пяти рублей за четверть.) Народ стал голодать. Многие мелкие землевладельцы, не видя возможности прокармливать многочисленную дворню, прогоняли на все четыре стороны от себя своих холопов, которые увеличивали толпы голодных нищих. В следующем году опять неурожай! Тогда настала такая беда, какой не ведали, по словам современника, ни деды, ни прадеды. Черный люд и бедняки стали умирать с голоду. Царь велел открыть свои житницы, продавать хлеб по дешевой цене, а беднякам раздавать деньги. Хлеб и другие припасы со дня на день дорожали. Милосердию царя, казалось, не было меры, а казне его — конца. Ежедневно раздавалась милостыня, по свидетельству очевидцев-иностранцев — десятки тысяч рублей. На беду, между раздающими деньги было много бессовестных людей, которые находили возможность утягивать гроши у нищих, умирающих с голоду: при раздаче милостыни являлись одетые в лохмотья родичи раздающих, приятели их и близкие люди и получали подаяние, а настоящие нищие, калеки, немощные, и дотолпиться не могли… Несчастные ели сено, солому, собак, кошек, мышей, падаль и прочее. Целыми сотнями ежедневно умирал по улицам голодный и бесприютный люд… Царь учредил стражу, которая должна была собирать по улицам и хоронить тела умерших.
А. Кившенко Царь Борис ГодуновОколо месяца шла раздача милостыни. Наконец Борис увидел, что цель не достигается, что нищих скопляется в столице все больше и больше, усиливается и смертность. Надо было опасаться и заразы, и народного мятежа.
Раздача денег была прекращена как раз в ту пору, как со всех сторон, по всем дорогам, шли в Москву толпы голодающих. Несчастные тысячами умирали на пути. Все дороги близ Москвы были усеяны телами умерших. Стали ходить ужасные слухи, будто иные, обезумевшие от голода, пожирали человеческое мясо… Начался страшный мор (холера). В одной Москве, говорят, погибло несколько сот тысяч народа!..
Наконец Борис взялся за более разумные меры. Послано было разыскивать по разным областям, нет ли где хлебных запасов. В некоторых южных областях, не пострадавших от неурожаев, нашлись склады хлеба. Его привозили в Москву и продавали за половинную цену, а бедным, сиротам, вдовам и немцам раздавали даром. Отыскивали бессовестных злоумышленников, которые скрывали у себя запасы хлеба, чтобы продать его, когда цена его еще возрастет; у таких хлеб отбирали и продавали по дешевой цене. Наконец, чтобы дать бедному рабочему люду заработок и предупредить насколько можно усиление нищенства в Москве, царь задумал соорудить разные большие постройки. В Кремле, где стояли хоромы Грозного, построены были новые большие каменные палаты. В это же время сооружена была высокая колокольня Ивана Великого.
Все эти меры и заботы царя не могли остановить общего бедствия: слишком уж велико было оно!.. Всех голодающих не под силу было прокормить царю, всех обиженных не мог он защитить. Во время голода господа выгоняли от себя целыми толпами холопов, которых не могли содержать. Этот бесприютный бродячий люд вместе с беглыми крестьянами уходил в Черниговскую, Курскую и Орловскую губернии. Сюда собиралось все больше и больше недовольного, озлобленного люда, отбившегося от мирного труда. От разбойничьих шаек не было проезда не только в глухих местах, но и по большим дорогам, даже и под самой Москвой. Атаман одной многочисленной разбойничьей шайки Хлопка Косолап задумал даже сделать дерзкий набег на столицу. Пришлось выслать против разбойников целое войско, и под Москвой произошло настоящее сражение. Разбойники бились отчаянно; царский воевода пал в сражении, но все же воины осилили. Полумертвый Хлопка был схвачен; разбойников, думавших бежать снова на украину, ловили и вешали… Но их было множество, и любой дерзкий проходимец мог навербовать себе здесь целые полчища лихих людей, готовых ради корысти на всякое дело. Среди этого бесшабашного, гулящего люда уже ходила молва о том, что в Польше явился царевич Дмитрий, который намерен воевать за свое отцовское наследие с Борисом.
Лжедмитрий I
В то время, когда русский народ волновался темными слухами о том, что царевич Дмитрий жив, а Борис учреждал по западной границе заставы и принимал все меры, чтобы изловить своего страшного врага, не выпустив его из русских пределов, в Польше вдруг обнаружился тот, кого так долго и тщетно искал Борис.
Около 1601 года в Киеве явился молодой монах-странник. Он рассказывал о себе, что вышел из московской земли.
И. Глазунов Борис ГодуновИз Киева этот странник пробрался на Волынь; здесь в городе Гаще несколько времени, говорят, он учился в школе, набрался кое-каких поверхностных знаний, затем побывал на Запорожье, где среди казаков скоро освоился с военным искусством, сделался лихим наездником, так что по удали и ловкости не уступал истым запорожцам. Потом этот удалец попал на службу к князю Адаму Вишневецкому, который, подобно всем знатным магнатам литовским и польским, держал у себя многочисленный двор. Мелкие литовские и польские дворяне, или шляхтичи, охотно шли на службу к богатым вельможам, составляли при них отряды телохранителей или несли разные домашние должности. Широкая, разгульная жизнь польской богатой знати и безумная расточительность собирали вокруг нее обыкновенно множество люда, охочего до веселой, беззаботной жизни. А Вишневецкий, владелец громадных поместий в южной Руси, был еще молод; пиры, разгул, удалые потехи были по душе причудливому пану, а деньгам он и счету не знал. Понятно, что около него толпилось множество разгульных и удалых людей. В среду их попал и наш московский выходец: видно, хотелось изведать и ему все утехи богатой жизни… Был он еще очень молод, лет двадцати с небольшим. Неказист был он с виду. Худощавый, небольшого роста, со смуглым лицом, с приплюснутым носом и бородавками на лбу и носу, он не мог похвалиться наружностью, но голубые глаза его смотрели умно, часто задумчиво; голос его был приятен; говорил он складно, по временам даже и красно, с увлечением, а в удали и лихом наездничестве не многим уступал… Поступив на службу к Вишневецкому, он скоро сильно занемог или притворился больным, слег в постель и, готовясь к смерти, попросил к себе священника. Больного исповедали.