Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I
Буйе, при всем своем отчаянии не потерявший мужества, решился следовать за королем и вырвать пленника из рук национальных гвардейцев. Он послал искать брод, но брода не нашли. Между тем выяснилось, что гарнизоны Вердена и Меца выступили с пушками для вооруженной помощи народу. Деревня заполнилась национальными гвардейцами и войсками; всадники выказывали колебание; лошади, утомленные девятью милями дороги, не могли вынести быстрого хода. Вся энергия исчезла вместе со всякой надеждой, и полк повернул назад. Буйе безмолвно привел его к воротам Стене. В сопровождении нескольких офицеров он бросился в направлении Люксембурга и перешел границу, желая смерти тем более, что в противном случае ему не избежать было казни.
Между тем королевские экипажи подъезжали к Шалону в сопровождении национальных гвардейцев. Окрестное население теснилось по обочинам, стараясь увидеть пленного короля. Приходилось двигаться сквозь сплошной поток ругательств, ропот возобновлялся при каждом повороте колеса. Это была голгофа, растянутая на шестьдесят миль. Старый дворянин Дампьер хотел приблизиться к экипажу и подать пример почтительного сочувствия своему государю, но нашел смерть под колесами. Верность стала непростительным преступлением в глазах одичавшей толпы. Августейшее семейство не доехало бы живым до Парижа, если бы комиссары Собрания, присутствие которых внушало почтение народу, не прибыли вовремя, чтобы усмирить этот стихийный мятеж и управиться с движением.
Комиссары встретили королевские экипажи между Дорманом и Эперне, прочли королю и народу приказания Национального собрания, согласно которым предписывалось заботиться не только о безопасности короля, но и о поддержании уважения, подобающего королевскому сану. Барнав и Петион поспешили сесть в экипаж короля, чтобы разделить с ним опасность. Им удалось уберечь его от смерти, но не от оскорблений. Все заподозренные в сочувствии королю подвергались самым гнусным преследованиям.
Священник, который, приблизившись к экипажу, выразил знаки уважения и горести, был схвачен народом, брошен под ноги лошадей и растоптан на глазах королевы. Барнав, побуждаемый высоким душевным порывом, выскочил из кареты с криком: «Французы, нация храбрых, неужели вы хотите сделаться народом убийц?» Принцесса Елизавета, удивленная мужественным поступком Барнава и боясь, чтобы он не был убит сам, удерживала его за одежду, пока он взывал к разъяренному народу. С этой минуты набожная принцесса, королева, сам король стали питать к Барнаву тайное уважение. Все последующее поведение Барнава, начиная с этого дня, оправдало такое доверие. Дерзкий перед силой, он был бессилен перед слабостью, красотой и несчастьем. Это погубило его жизнь, но возвысило его память.
Напротив, Петион в обращении с королевским семейством выказывал грубую фамильярность. Он ел перед королевой и выбрасывал корки плодов в дверцы кареты, едва не задевая ими лицо короля. Когда принцесса Елизавета наливала ему вина, он, не благодаря ее, лишь приподнимал свой стакан, показывая меру. Когда Людовик XVI спросил у Петиона, предпочитает ли он систему двух палат или республику, тот отвечал: «Я буду за республику, если увижу, что мое отечество достаточно созрело для этой формы правления». Король не произнес до Парижа больше ни слова.
Комиссары написали Собранию из Дормана, сообщая маршрут короля и предупреждая о дне и часе своего приезда. Собрание удвоило энергию, чтобы обеспечить неприкосновенность особы короля. Вывесили множество призывов следующего содержания: «Кто станет рукоплескать королю — будет бит, кто оскорбит короля — будет повешен».
Пленники въехали в Париж 25 июня в 7 часов вечера.
От Мо, где королевская семья провела ночь, до предместий толпа на пути короля беспрестанно увеличивалась. Народ выглядел зловеще, но не яростно.
День был жаркий. Жгучее солнце, отражавшееся от мостовой и на штыках, как будто пожирало карету, в которой теснилось восемь человек. Волны пыли, поднятой двумя или тремя сотнями тысяч зрителей, были единственным покрывалом, которое время от времени скрывало унижение короля и королевы от народной радости. Лошадиный пот, лихорадочное дыхание возбужденной толпы разрежали и портили воздух.
По лицам детей тоже струился пот. Королева, боясь за них, быстро опустила штору экипажа и, обращаясь к толпе, сказала в надежде смягчить ее: «Посмотрите, господа, в каком положении мои бедные дети! Мы задыхаемся!» — «Мы тебя задушим другим способом», — отвечали ей безжалостно.
Лафайет, который страшился покушения на жизнь короля или засады на парижских улицах, предупредил генерала Дюма, командовавшего конвоем, чтобы не проезжали через город. Он расставил войска на бульваре, от заставы Этуаль до Тюильри. Швейцарская стража расположилась тут же, но ее знамя уже не прикрывало короля, а главному начальнику армии не воздавалось никаких военных почестей. Национальные гвардейцы смотрели на этот поезд равнодушно и презрительно.
Экипажи въехали в сад Тюильри по подъемному мосту. Громадная толпа заполнила сад и террасы и загородила ворота замка. Конвой с трудом рассекал эти бурные волны. Всех заставляли надевать шляпы. Гильерми, член Собрания, один оставался с непокрытой головой, несмотря на угрозы и оскорбления. Видя, что готовы применить силу, чтобы принудить его повиноваться всеобщему безумию, Гильерми бросил свою шляпу далеко в толпу, чтобы принести ее обратно было нельзя.
Королевская семья вышла из экипажа внизу террасы. Лафайет принял пленников из рук Варнава и Петиона. Детей унесли национальные гвардейцы. Один из левых членов Собрания виконт де Ноайль поспешно приблизился к королеве и предложил ей руку. Королева с досадой во взоре отвергла покровительство либерального вельможи и, заметив депутата из правых, попросила его подать ей руку. Унижение могло ее убить, но не победить.
Продолжительные крики толпы при входе короля в Тюильри возвестили Собранию о его торжестве. Волнение прервало заседание на полчаса. Один депутат, ворвавшись в зал, сообщает, что трое королевских телохранителей находятся в руках народа, который хочет разорвать их на куски. Двадцать комиссаров немедленно отправляются спасать этих людей. Через несколько минут они возвращаются: волнение усмирили уже раньше их. Они сообщили, что видели, как Петион прикрыл своим телом дверцу королевского экипажа. Барнав взошел на трибуну, весь покрытый дорожной пылью. «Мы выполнили данное нам поручение, — сказал он, — к чести Франции и Национального собрания. Мы сохранили общественное спокойствие и безопасность короля. Король сказал нам, что не имел намерения перейти границы королевства». Петион прибавил, желая польстить общественному мнению, что при выходе из экипажа народ и в самом деле хотел захватить телохранителей и что даже сам он был взят за воротник и сдернут с места подле дверец экипажа, но что это народное движение кажется ему справедливым и имеет целью только обеспечить исполнение закона, который повелевал арестовать сообщников двора.
Собрание постановило, что судом того округа, где находится Тюильри, будет произведено дознание о бегстве короля и что три депутата, назначенные Собранием, примут объяснения от короля и королевы. «Что значит это уклончивое исключение?! — закричал Робеспьер. — Или вы боитесь унизить королевский сан, предав короля и королеву обыкновенному суду? Гражданин, гражданка, каждый человек, каким бы достоинством он ни был облечен, никогда не может считаться униженным подчинением закону». Это мнение поддержал Бюзо, а Дюпор опроверг его. Уважение взяло верх над гневом. Членами комиссии были избраны Тронше, д’Андре и Дюпор.
Когда Людовик XVI вернулся в свои комнаты, к нему явился Лафайет с выражением уважения и участия. «Ваше величество знает мою привязанность к вам, — сказал он, — но я от вас не скрывал, что если вы отделите свое дело от народного, то я останусь на стороне народа». «Это правда, — отвечал король. — Вы следуете своим принципам. Это вопрос противостояния; говорю вам откровенно: до последнего времени я считал, что вы и ваши сторонники окружали меня искусственными бурями, вводя в заблуждение относительно действительного мнения Франции. Во время этого путешествия я увидел, что ошибался и что такова общая воля». «Нет ли у вашего величества каких-нибудь приказаний для меня?» — спросил Лафайет. «Мне кажется, — возразил король, улыбаясь, — что это я, скорее, должен ожидать ваших приказаний».
Решетки дворца и сада были заперты, и королевское семейство передало Лафайету список лиц, которых желало принять. Часовых расставили во всех залах, на всех выходах в коридоры, разделявшие комнаты короля и королевы. Двери этих комнат требовалось держать постоянно открытыми. Постель королевы подвергалась ежедневному досмотру. Движения, взгляды, слова, оброненные королем и королевой, — все замечали, подкарауливали, записывали. Каждые двадцать четыре часа офицер национальной гвардии проходил по темному коридору позади комнат королевы. Женщина, прислуживавшая королеве, стелила себе постель между постелью своей госпожи и открытой дверью комнаты: таким образом она собой заслоняла королеву от глаз часовых. Однажды ночью начальник батальона, который находился на страже между королевскими комнатами, видя, что эта женщина заснула, а королева не спит, позволил себе подойти к постели королевы и тихим голосом начал давать ей советы и предостерегать относительно ее положения. Разговор разбудил камеристку. При виде человека в мундире у постели королевы она хотела закричать, но королева сказала: «Успокойтесь, этот человек — добрый француз, обманутый относительно намерений короля и моих, но, судя по всему, искренне преданный своему государю».
