Вениамин Рудов - Вьюга
- Чудик, - сказал командир отделения Тимошенко. - Не хочешь - как хочешь.
Пошабашили, когда солнце скатилось куда-то за лес и проглядывало, огромное, налитое расплавленным жаром, сквозь поредевшие сосны, воткнули в землю лопаты и наперегонки помчались к речушке, с маху попрыгали в воду. И опять же один Пустельников одетый стоит, подкатал штанины, сколько возможно, и хлюпает по краю - вода по щиколотку.
- Стрелок, сюда давай! - крикнул командир отделения. - Или ты, может, не стрелок, может, ты стрельчиха, ха-ха-ха!
Гогот заглушил плеск воды. Семен отшутился, и больше его не трогали, оставили в покое - чудит парень, ну и пускай себе, вольному воля. Короток солдатский отдых, как воробьиный нос. Не успели ополоснуться - поступила команда строиться. Затем - не больно-то сытный ужин, политчас и - отбой...
- ...Документы Пустельникова удосужился прочитать трое суток спустя... Ознакомился - и стало не по себе... Черствый ты, Козленков, человек, грызу себя. Душа у тебя заскорузла. Солдат прямо из госпиталя, а ты ему: "лопату в зубы"... Во мне еще говорил штатский, или, как военные говорят, гражданский... И хорошо бы сам додумался... Так нет же, Бицуля, парторг наш, меня надоумил...
Бицуле не спалось в ту ночь. Ворочался с боку на бок на твердых нарах. Не потому, что твердые, что жидок матрац, скуповато набитый соломой, солдат где хочешь уснет, хоть на одной ноге, хоть вниз головой... Новичок не выходил из головы, занозой впился, саднил где-то там, в середке, покоя нет от него. Новичок лежал у самого входа в землянку, видно, спал беспокойно, и в добром сердце Захара Бицули росло к нему сострадание. Не притерся еще новичок, видно, из тыла прислан, еще не знает всех прелестей солдатского житья-бытья.
Перевалило за полночь, стал клевать носом дневальный. И Бицулю в сон повело. Он было уже повернулся на правый бок, чтобы по-настоящему залечь и соснуть до подъема. И вдруг сон как согнало: крадучись, новичок поднялся с нар, прихватил под мышку одежду, выскользнул наверх. Не вышел - ловко выскользнул, огляделся по сторонам, выждал, пока часовой завернул за угол, к штабной землянке, и ринулся с косогора вниз, к речке, перепрыгивая или огибая высокие пни. Бежал и крепко припадал на правую ногу - Бицуля точно заметил: на правую. И подумал: с чего бы это он вдруг захромал? Весь день прямо ходил.
Бицуля, подавшись за новичком вслед, увидел, как тот, сбежав по косогору к реке, тяжело опустился на прибрежный песок, лег на спину и лежал в такой позе довольно долго, глядя в небо, усеянное мириадами звезд, и вроде прислушивался к всплескам воды.
Бицуля насторожился, ему не понравилось поведение новичка - не за тем же вскочил среди ночи, чтобы звездами любоваться и слушать лягушачий перезвон в плавнях.
Как назло, стрекотали цикады или еще черт знает какие букашки, журчала река, одуряюще пах чабрец, и двадцатипятилетний парторг невольно залюбовался бездоньем над головой, где, искрясь и переливаясь, убегал в загадочные миры звездный шлях. Крупные зеленые звезды призывно подмигивали парторгу с недосягаемой высоты, заманивали к себе, и он, было поддавшись соблазну, едва не сплоховал.
Если бы не сосновая шишка, вдруг свалившаяся Бицуле на шею, кто знает, как бы оно обернулось - гляди, боком бы вышел Млечный Путь со всеми красотами. Но шишка ударила прямо в затылок, заставила крутнуть головой влево, где лежал новичок. Того на месте не оказалось, как в воду канул. Но вода бежала незамутненная, чистая, без единого кружочка на ней. Бицуля напружинил руки и ноги, хотел броситься в погоню, но, сдержав порыв, замер, прислушался по всем правилам пограничной стратегии - как учили. Сначала ему почудилось, что кто-то громоздкий шлепает по морскому песку и глухо постанывает, нет, не показалось: он явственно услышал сдавленный стон и пошел на голос.
Новичок стоял по колени в воде, совершенно нагой, в чем мать родила.
- Слушай, Шерлок Холмс, не ходи за мной, - сказал он беззлобно. - Мне провожатых не надо.
- Это я, сержант Бицуля, никакой не этот... ну, сыщик. Не спится чего-то. - Парторга охватил великий конфуз. - А ты чего полуночничаешь?
- Надо, Захар. А ты спать иди. Никуда я не денусь.
Уходить Бицуля не торопился. Блеклый свет ущербной луны падал на новичка сбоку, и длинная его тень ложилась на тусклую гладь реки, колебалась на невидной волне, странно изламываясь, будто пробовала плыть, а скрытая сила не позволяла сорвать ее с места.
- Куда денешься?.. Мне в голову такое не приходило. Не ходил я за тобой. С чего ты взял? - У Бицули конфуз еще не прошел.
- Ладно, кончай трепологию, - необидно сказал новичок. - Я тебя засек с первого шага, следопыт. Тоже мне конспиратор! - сказал и, не обращая больше внимания на Бицулю, нагнулся к воде и стал полоскаться, оберегая правую сторону.
Бицуля стоял в растерянности, не знал, что ему делать. Стоять и глазеть на моющегося голого человека?.. Или в самом деле уйти?.. На миг вкралось подозрение: почему он моется среди ночи, тайком, что, ему дня было мало?..
Наверху, между сосен, послышались размеренные шаги, и над обрывом вырисовался силуэт часового. Но еще до того как он показался, новичок тихо присел. Бицуля тоже плюхнулся на мокрый песок, притаился и, пока часовой не ушел, лежал, не подавая признаков жизни.
Новичок опять принялся за мытье, было слышно, как он то ли покрякивает от удовольствия, то ли постанывает от боли - Бицуля не видел его, ушедшего в прибрежные заросли, и клял себя за то, что сдуру влип в глупейшую историю и не знает теперь, как выбраться из нее. Не придумал ничего лучшего - отошел в тень, за сосну, и оттуда наблюдал за Пустельниковым. Достойное занятие, ничего себе, товарищ парторг! Хорошенькое мнение создашь о себе.
Из зарослей послышался слабый вскрик, заплескалась вода. Сильно прихрамывая, Пустельников вышел на сухое и принялся растираться, морщась и вздрагивая, но одеваться не торопился. В сторонке лежала одежда, он пригнулся над ней, порылся, извлек какой-то флакон, скособочился, полил на бедро из флакона и ахнул от сильной боли, завертелся юлой на одном месте, чертыхаясь и ахая.
Бицуля не выдержал, выскочил из-за сосен. Пустельников мгновенно нагнулся за обмундированием, схватил гимнастерку, но тут же отбросил ее, снова нагнулся за брюками, стал просовывать ногу в штанину, запутался, запрыгал. И вдруг стал обеими ногами на песок, прямо как был, с ненадетой штаниной. Потом он ее просто стряхнул с ноги.
- Ты еще здесь? - спросил сдавленным голосом. - Какого черта ходишь за мной?!
Но Бицуля уже догадался, в чем дело, точно знал, почему прячется от него новичок.
- Дурак, разве этим шутят! - сказал он. - Загнешься ни за понюх табака. Тоже мне героя из себя строит!
От реки несло сыростью, гниющими водорослями. Новичок молча перевязывал на бедре рану, привычно и ловко пеленая ее в длинный широкий бинт. Покончив с перевязкой, надел трусы, сапоги на босу ногу, захватил под мышку обмундирование и, как бы походя, обернулся к парторгу, все еще стоявшему в растерянности.
- Ты вот что, Захар, - сказал он с усмешкой, так не шедшей сейчас к его побледневшему от боли лицу. - Ты ничего не видел. Тебя здесь не было. Ты меня понял, да?..
Бицуля даже поперхнулся от возмущения:
- Брось, парень. Номер не пройдет!
- Вот и ладненько. Хорошо, что ты понятливый, мы с тобой подружимся, Захар. Ну все, пошли спать, сержант. Скоро утро.
Бицуля, не соглашаясь на компромисс, хотел ответить новичку резко, со всей непреклонностью, какая, он был уверен, сызмальства отличала его от других, но новичок крепко взял его за локоть пальцами правой руки, хотел протолкнуть вперед, но пошел рядом с ним, ничего не говоря, хотя ему, по крайней мере, надо было хоть извиниться за бесцеремонное обращение с парторгом заставы. Бицуля высвободил свой локоть, пошел впереди и про себя думал: "Ничего, парень, мы тебя приведем в божеский вид, приучим к армейским порядкам. Это тебе не у бабы на печке". Он распалил себя прямо до невозможности, рассердился на тыловика. И вдруг едва не ударил себя по лбу кулаком: какой же он тыловик с такой раной в бедре?! А эта страшная отметина на груди - тоже от лежания на печке в тылу?..
- Тебя звать как? - спросил.
- Семен. А что?
- Покажись врачу. Хочешь, пойду с тобой, никто знать не будет. Пойдем, Семен. Ладно?
Новичок промолчал, его познабливало от ночной сырости. Или, может, от открывшейся раны.
- Понимаешь, Захар, нельзя. Ты ничего не видел. А зажить - заживет. Я двужильный.
По вырубленным земляным ступеням, еще осыпающимся от каждого шага и не забранным в доски, они спустились в волглую затхлость землянки, где с потолка, как весной, срывалась капель, улеглись каждый на свои нары, и через мгновение Бицуля услышал - Семен, едва прислонясь головой к подушке, засопел носом, самую малость всхрапывая и ровно дыша - будто после трудной работы, безмятежно и крепко.
Что он за человек? - размышлял Бицуля. - Надо поближе с ним познакомиться. - И, засыпая, подумал: - Кто бы он ни был, завтра прямо с подъема отправлю его в санчасть.
