Андрей Пржездомский - Секретные бункеры Кёнигсберга
Из книги Герберта Мюльпфорда
«Кёнигсбергские скульптуры и их мастера. 1255–1945». Вюрцбург, 1970 год
«Кауэр Станислаус… „für uns“. Памятник павшим в Первой мировой войне… Торжественно открыт в конце сентября 1931 года. Ракушечник. Пьедестал из искусственного камня.
Местонахождение: площадь Штайндаммер Кирхенплац… Судьба неизвестна».
Сюда, на площадь, и привел участкового военного коменданта города подполковника Рычкова немец Франц Бильке, владелец кафе, расположенного в полуразрушенном здании бывшего универмага «Дефака» на Штайндамм. Предприимчивый делец, постоянно предлагавший свои услуги комендатуре, отлично говорил по-русски. Рычков знал, что он родился в Советском Союзе, жил с родителями в Ленинграде.
Отец Бильке, немец по национальности, с воодушевлением воспринял приход Гитлера к власти в Германии и уговорил жену переехать в родной «фатерланд»[50]. Пятнадцатилетнему Францу надо было привыкать к новой жизни. Друзья, родная Лиговка, кинотеатр «Сатурн» и танцплощадка в парке Урицкого — все это осталось в прошлом. Через несколько лет, когда Франц уже достаточно освоился в Германии, окончил школу и стал работать шофером на мебельной фабрике, один из родственников отца помог ему поступить на курсы подготовки летчиков транспортной авиации в Штаакене под Берлином. Окончив ее в 1940 году, он был направлен в Кёнигсберг, где стал летать на самолетах гражданской авиации. Из аэропорта Девау он совершал регулярные рейсы в Мемель и Данциг. На внешние линии Франца не пускали, по-видимому, по причине определенных сомнений в его благонадежности. В связи с этим, вероятно, он не был призван в армию и почти всю войну пролетал на стареньком транспортном «фокке-вульфе», перевозя пассажиров и почту.
Только в 1943 году Франц Бильке был призван в люфтваффе[51]. В первом же воздушном бою где-то в районе Сталинграда он был ранен, долго провалялся в госпитале, вышел из него уже поздней осенью, скрипя протезом и опираясь на трость. К этому времени Красная Армия подошла к границам Восточной Пруссии, и большинству немцев, ранее не сомневавшихся в победе германского оружия, стало ясно, что дело идет к полному краху. Неосторожное, ироничное слово, брошенное Францем в одной из длинных очередей в адрес «фюрера — спасителя нации», и анекдот, рассказанный им в толпе, привели к тому, что он неожиданно был арестован. Положение Бильке было безнадежным. Тюремная камера, битком набитая «распространителями панических слухов» и дезертирами, вылавливаемыми полевой жандармерией по подвалам заброшенных домов и в окрестностях города, с ужасом ожидала развязки. Среди арестованных с трепетом называлось имя надзирателя тюрьмы Фрица Герценбаха, с нескрываемым сладострастием выполняющего роль палача.
Но развязка в данной истории наступила неожиданно — под грохот канонады, разрывы снарядов и бомб, сотрясавших пропитанный запахом гари подвал до самого основания, вдруг появились советские солдаты. Франц Бильке, «жертва гитлеровского произвола», оказался на свободе.
В руинах Кёнигсберга начала медленно возрождаться жизнь. Среди развалин стали появляться островки жилья, заработала военная комендатура. Бильке, пользуясь тем, что считался пострадавшим от режима, был принят на работу в одно из многочисленных хозяйственных подразделений и, несмотря на увечье, стал шофером. Ему, бывшему летчику, и раньше доводилось водить автомобиль, поэтому он, сидя за баранкой, не испытывал каких-либо затруднений, быстро приспособился к новому для себя образу жизни и даже заслужил благосклонность нового начальства.
Однажды летом 1946 года Бильке заявился в комендатуру, располагавшуюся в здании, где сейчас находится противотуберкулезный диспансер на Барнаульской, и рассказал подполковнику Рычкову о том, что в подвальных помещениях «Дрезднер банка» хранится невывезенное из Кёнигсберга золото. Он якобы вспомнил, что кто-то из сокамерников рассказывал ему об этом, а кто конкретно, вспомнить не может. Информация была настолько интересной, что Рычков, доложив командованию, на следующий же день приступил к организации работ по расчистке завалов в том месте, где стояла сгоревшая коробка бывшего банка. Прибывшая группа саперов сделала подрыв перекрытия первого этажа, и скоро в пробоину вслед за солдатом с миноискателем спустились Франц Бильке и сам комендант. В подвале даже не было намека на сейфы, в которых хранится золото. Обгоревшие деревянные стеллажи, конторская мебель, кипы бумаг, каких-то толстых гроссбухов и скоросшивателей. Подполковник резко отчитал немца, обозвав его лгуном, клял себя за то, что клюнул на удочку и в глазах командования выглядел теперь простаком, которого легко можно обвести вокруг пальца. В общем, через несколько дней Бильке был уволен из автохозяйства и вынужден был подыскивать себе какой-либо иной способ пропитания. А над подполковником Рычковым еще долго подшучивали офицеры комендатуры, называя его за глаза «золотоискателем».
Через пару месяцев предприимчивый немец снова заявился в комендатуру, теперь уже за разрешением открыть в полуразрушенном здании бывшего универмага «Дефака» на Штайндамм небольшое кафе для обслуживания, как он сам выразился, «товарищей офицеров». Видно, его дела шли неплохо, если среди голода и разрухи он смог организовать столь прибыльное дело. А спустя еще некоторое время он опять пришел в комендатуру. Теперь уже за разрешением открыть ресторан в здании располагавшегося рядом бывшего кинотеатра «Призма»[52]. Подполковник Рычков выразил недоумение, откуда Франц Бильке сможет достать столько продуктов, чтобы содержать увеселительное заведение в период жесткого карточного распределения. В ответ Франц рассказал подполковнику совсем удивительную историю.
В январе 1945 года, когда Кёнигсберг оказался фактически блокирован советскими войсками, в тюремную камеру, где Бильке с товарищами по несчастью ожидал своей участи, вошел офицер в черном эсэсовском плаще. Брезгливо осмотрев обросших щетиной людей, со страхом взирающих на него, эсэсовец вызвал троих человек: пожилого фольксштурмиста[53], оставившего свою часть накануне наступления русских, широкоплечего парня со споротыми знаками отличия на униформе НСКК[54], который в пьяной драке застрелил офицера-подводника, и Бильке. Этих троих объединяло только одно — все они в прошлом работали шоферами. Эсэсовец объяснил, что подследственные будут привлечены к одному очень важному делу, и от того, насколько исполнительными они будут, зависит их дальнейшая судьба. Новоиспеченных шоферов расконвоировали, перевели в близлежащую казарму и выдали солдатский паек. Из разбитого гаража около Валльринга[55] они поздно вечером вывели три крытых грузовика. В кабине рядом с Бильке сидел старший — человек в штатском, не промолвивший за все время почти ни единого слова. Город лежал во мраке, окна уцелевших домов были плотно закрыты светомаскировкой. Слышался грохот канонады, где-то в стороне Нойхаузена[56] поднималось красное зарево — горели склады горючего. Со дня на день ждали прорыва в город русских танков.
Ехать было недалеко. Но каждый раз, когда машины подъезжали к баррикаде, перегораживающей улицу, сосед Бильке выходил из кабины, о чем-то долго разговаривал с постом охраны, после чего они продолжали путь. Хотя Бильке хорошо знал Кёнигсберг, в темноте он совсем не ориентировался и следовал только команде старшего — «налево», «направо», «прямо», «стоп». Наконец они выехали на небольшую площадь и оказались прямо перед возвышающейся громадой многоугольной башни. Замок! — узнал Бильке. Он бывал здесь неоднократно, последний раз в начале 1943 года на экскурсии…
После того как необщительный сосед опять о чем-то переговорил с охраной, был поднят шлагбаум, и машины проехали между двумя врытыми в землю бетонными колпаками в узкую щель баррикады, а затем уже в арку самого замка. Широкий двор, окруженный полуразрушенными стенами, был загроможден штабелями каких-то грузов, накрытых брезентом, железными бочками и тяжелыми мешками, наверное, с песком. У стены стояло несколько автофургонов, угадывались очертания легковых машин. В темноте слышались какая-то возня, топот сапог и отрывистые крики команд. Солдаты выносили из широко раскрытых массивных дверей коробки и аккуратно укладывали в кузов одного из фургонов. Ждать долго не пришлось: из той же двери к машине стали сносить большие деревянные ящики. Было видно, что груз тяжелый, так как солдаты вдвоем еле-еле поднимали их. На всю работу ушло не более получаса. После того как в кузов влезло несколько человек, среди которых были не только военные, колонна выехала из ворот замка. Опять темнота, команды старшего и смутное ощущение узнаваемости темных ущелий-улиц. Вот проехали по Юнкерштрассе, у Альтштадтской кирхи свернули на площадь Парадеплатц, потом, объезжая баррикаду, свернули налево. Еще немного, и машины выехали на Штайндамм — эту улицу Бильке не мог не узнать: ведь ему часто приходилось, работая летчиком, бывать в штабе командования воздушного округа. Именно сюда, на площадь у Штайндаммской кирхи, где находился штаб, и приехали машины той глубокой ночью.
