Роман Абинякин - Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг
Любопытны и образы, отраженные в самоприсвоенных ударными батальонами наименованиях. Так, увековечение «имени гражданина Минина» означало ориентацию на исторический опыт России в Смутное время (с которым проводилась аналогия), а название «Свобода, Равенство и Братство»[187] устанавливало параллель с Великой Французской революцией, становившейся порой неким духовным эталоном.
Энергичная патриотическая позиция Корнилова противоречит тезису советской историографии об измене: упреки в стремлении или во всяком случае содействии открытию фронта перед немцами справедливее адресовать правительству, а действия Верховного Главнокомандующего, напротив, опровергают их. Известен случай с Ригой, занятой противником 20 августа. Но еще на совещании в Ставке 16 июля, в присутствии Керенского, Алексеев говорил об угрозе Румынскому фронту, Полоцку и Риге, причем подчеркивал, что и тогда Петроград будет вне опасности. По словам Брусилова, город был уже эвакуирован,[188] то есть его потеря ожидалась задолго до этого. Затем, 4 августа Верховный Главнокомандующий предупреждал об опасности наступления противника на северном направлении и запрашивал туда ударные батальоны.[189] Третье предостережение прозвучало на Государственном Совещании 14 августа, когда Корнилов говорил о необходимости установления порядка в тылу, чтобы не потерять «ключ от Петрограда»; в противном случае в контексте речи подразумевались самостоятельные меры командования. Оказывая давление на власть, Верховный Главнокомандующий пытался стабилизировать фронт.
Корниловское выступление является относительно самостоятельной проблемой, и ее необходимо затронуть лишь с точки зрения участия добровольческих частей. Несмотря на перевод на Северный фронт, осуществленный по приказу от 16 августа, ударники не приняли никакого участия в походе на столицу. Сама передислокация может истолковываться двояко: либо упрочение стратегически важного направления и дисциплины, либо сбор верных сил для броска на Петроград. Но, так как в походе участвовал только 3-й конный корпус, а Корниловский полк не покидал район боевых действий и удерживал, по обыкновению, позиции целой дивизии,[190] то очевидно преимущество первой версии. Действительно, уже отмечавшееся наихудшее состояние Северного фронта и приоритетная важность данного участка требовала наличия боеспособных войск.
После неудачи выступления и ареста Корнилова 1 сентября полк был переименован в 1-й Российский ударный, 10 сентября в 1-й Славянский и вновь переведен на Юго-Западный фронт в распоряжение Чешско-Словацкой дивизии. Однако корниловцы сохранили свою эмблематику, содержавшую прежнее наименование, продолжали вызывающе проявлять приверженность к шефу и отстояли в трудной борьбе с Керенским даже внешние отличия.[191](Правда, семь офицеров и несколько сот солдат заявили о поддержке Временного правительства, после чего их перевели в другие части, и таким образом полковой состав снова сократился до трехбатальонного).[192] Министр-председатель, ставший Верховным Главнокомандующим, конечно, мог расформировать почти враждебную силу, но как раз сила становилась жизненно необходимой правительству, почувствовавшему ускользание почвы из-под ног. В сентябре же на позиции отправились даже два отряда из увечных воинов, ранее послуживших надежной опорой власти в тяжелых ситуациях, в частности, в дни Июльского кризиса.[193] В отличие от женских подразделений, организаторы инвалидных отрядов и позднее полков изначально ставили цели не боевого, а дисциплинарно-жандармского использования. К ним относилась «охрана» оборонных предприятий (истинная сущность которых ясна при учете роста забастовок), «восстановление боеспособности армии на фронте и в тылу» и прочее «активное содействие временной власти».[194] Характерно, что такие цели, сформулированные еще в конце мая, стали воплощаться лишь осенью.
Славянский полк широко применялся для усмирений, не выходя при том из боев. Сокращение же притока добровольцев вынуждало командование всеми силами сохранять имеющиеся «части смерти». Нередко при расформировании дивизии приданный ей ударный батальон (при наличии ходатайства личного состава) сохранялся, зачисляясь в распоряжение Ставки наравне с заново созданными. Так случилось с «батальонами смерти» 17-й, 120-й и 174-й пехотных дивизий;[195] здесь отчетливо видно типичное смещение понятий «ударных» и «частей смерти». В конце октября — ноябре усилился и отток по собственному желанию ранее перешедших в добровольческий разряд частей. Причиной становилось или моральное шатание из-за недавней записи (как произошло с Ванской озерной флотилией[196]), или значительная смена исходного состава подразделения вследствие больших потерь (35-я пехотная дивизия[197]).
В качестве курьеза отметим совершенно нетипичный и единственный случай формирования 23 октября (!) добровольческого ударного батальона рабочих (!) Обуховского завода,[198] в то же время и опровергающий единодушие пролетариата в Октябрьской революции.
На фронте ударные батальоны вместе с одиночными другими частями вели неравные бои с противником, неизбежным следствием чего было их буквальное уничтожение: в ротах оставалось по 20–25 здоровых бойцов. Враждебность окружающих полков слегка скрывалась паническим страхом перед добровольцами.[199]Вместе с тем, в некоторые части проникали и пораженческие элементы: к примеру, в 1-м ударном батальоне «Свобода, Равенство и Братство» к 18 октября насчитывалось 42 большевика — одна из самых мощных ячеек РСДРП(б) в 6-м армейском корпусе.[200]
После Октябрьской революции многие добровольческие части заняли выжидательную позицию и, понимая свою малочисленность, от столкновений уклонялись. Затем многие из них — для отвода глаз — заявляли о лояльности, после чего их спокойно разоружали и распускали. Так сохранялось самое ценное — их социальный материал. Зафиксирован единственный пример выступления ударников против своих офицеров и переход на сторону большевиков под Гатчиной;[201] впрочем, документальных подтверждений мемуарной версии не имеется. Некоторые добровольческие батальоны по собственной инициативе, как писал Деникин, прибыли в Могилев для охраны Ставки, понимая неизбежность ее ликвидации большевиками. Сомнения в самочинности данной передислокации опровергаются приказом исполнявшего должность Верховного Главнокомандующего генерал-лейтенанта H. H. Духонина об отходе из города в связи с необходимостью защиты Родины и Учредительного Собрания в будущем.[202] Сообщение Станкевича, ссылавшегося на Духонина, о невыполнимых требования ударников (о роспуске и аресте комитетов и т. д.), весьма неправдоподобно; еще страннее его вывод об их желании не сражаться, а попросту самоустраниться.[203] Столь же сомнительно заявление М. Д. Бонч-Бруевича о том, что вывод опасных ударников был исключительно его заслугой.[204] Эти свидетельства противоречат даже друг другу в первом утверждается отказ добровольцев от борьбы, тогда как во втором подразумевается высокая готовность к ней.
Офицерские ядра семи ударных батальонов (в том числе 2-го Оренбургского, 4-го, 8-го, из 1-й стрелковой Финляндской дивизии и 1-го Революционного полка) под началом полковника Л. А. Янкевского, подполковников Манакинаи В. В., Бахтина отправились на юг. Прорвавшись с боем через заслон под Жлобиным, они были перехвачены и после ряда стычек окружены на Белгородчине отрядами красногвардейцев и матросов И. П. Павлуновского и А. Ф. Ильина-Женевского. Сражаясь до последнего патрона, почти все ударники этой группы погибли, а частично рассеялись и прорвались на Дон.[205] Корниловцы, переведенные в Киев, в конце октября участвовали в боях с большевиками и украинскими националистами, однако были вынуждены с трудом прорываться из города. 18 ноября Ставка приказала переместиться на Кавказский фронт (что означало сигнал к отправке на Дон). 20 ноября в Могилев вошли красногвардейцы, а 25 ноября корниловский эшелон под видом казачьего ушел в Донскую область. Неженцев официально объявил о полном некомплекте личного состава и предложил желающим, ввиду невозможности; открытой передислокации, ехать туда же порознь.[206]
Открытое участие добровольцев в борьбе против установления власти большевиков было скорее исключением. В ходе юнкерско-офицерского восстания в столице в конце октября действовали 3-я рота Петроградского женского батальона, разрозненные ударники и отряд увечных воинов.[207] Совершенно не замеченной до сего времени оказалась поддержка 7-м ударным батальоном (Западного фронта) и, возможно, каким-то другим неизвестным «батальоном смерти» московской Белой Гвардии. Статистический анализ «Списка похороненных на Братском военном кладбище 13 ноября 1917 г» погибших участников, при определенной произвольности подобной выборки, показывает 22,1 % ударников.[208] «Дивизион смерти» Кавказской кавалерийской дивизии некоторое время оборонял Калугу от солдатско-красногвардейского карательного отряда.[209] Бездействие остальных, как уже отмечалось, обуславливалось стремлением сохранить кадры на будущее. В связи с этим, прикрываясь унификацией войск, первый советский Верховный Главнокомандующий прапорщик Н. В. Крыленко 9 декабря издал приказ о расформировании «частей «смерти», всех видов «ударных» и «штурмовых» частей».[210] Судьба женских подразделений была несколько иной. Еще 30 ноября 1917 г. по представлению Главного Управления Генерального Штаба, то есть по инициативе командования, было принято решение об их расформировании. Интересно, что остатки Московского батальона начали расформировываться только 15 декабря, а история Кубанского (Екатеринодарского) батальона закончилась вообще 26 февраля 1918 г., после отказа штаба Кавказского военного округа в снабжении.[211]
