Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы
Так философ и реформатор счастливо нашли друг друга. Причём на долгие годы: до самой смерти Лейбница, последовавшей в 1716 году, они с Петром состояли в регулярной переписке, и за это время учёный, назначенный в 1712 году тайным советником царя, направил в Россию немало проектов.
* * *Тот же Александр Брикнер, писавший о Петре с большим уважением, а подчас даже с пиететом, признавал: реформаторские «меры, принятые царём в продолжение первого десятилетия после путешествия на Запад, оказываются некоторым образом бессвязными, отрывочными, произвольными, случайными…» [10. С. 234]. Причина тому не только сам царский норов, в котором сфокусировались два пагубных российских качества: страстное нетерпение в достижении поставленной цели и максималистская нетерпимость к любому мнению, которое хоть на йоту не совпадает с твоим собственным. У молодого царя не было более или менее внятной программы вожделенных преобразований ещё и потому, что он не видел рычага, с помощью которого мог бы начать поворачивать страну в европейском направлении.
Всё в корне переменилось, когда весной 1703 года удалось отвоевать у шведов устье Невы, а в 1709-м одолеть их в битве под Полтавой, которая, наконец, вселила в Петра веру, что Северная война принесёт ему викторию. Именно после Полтавы он написал одному из ближайших своих сподвижников, Фёдору Апраксину: «Ныне уже совершенно камень в основание Санкт-Питербурха положен с помощью Божией» [30. С. 34]. И именно после Полтавы город стал возводиться с удвоенной силой как столица: из Москвы сюда перенесена икона Казанской Божией Матери, началось строительство Летнего дворца Петра, заложен Александро-Невский монастырь…
Что бы кто ни говорил ему о неудобствах невского устья для столицы, дольше ждать Пётр был уже не в силах. И не что иное, как опять-таки нетерпение, оказалось, скорее всего, главной причиной, по которой столица появилась именно здесь. Петрово детище, Петербург, призван был стать той опорой, на которую можно смело уложить чудо-рычаг, дабы вздёрнуть на дыбы бескрайнюю Россию.
Параллельные заметки. В академическом собрании сочинений Пушкина известные строки из «Медного всадника» звучат так:
О, мощный властелин судьбы!Не так ли ты над самой бездной,На высоте, уздой железнойРоссию поднял на дыбы? [26. Т. 4. С. 395].
Тем не менее некоторые дореволюционные литераторы — к примеру Дмитрий Мережковский, — цитировали последнюю строку по иному: ««Россию вздёрнул на дыбы» [23. С. 490].
Это разночтение объясняется тем, что многие пушкинские произведения, в том числе ««Медный всадник», не были опубликованы при жизни поэта и оставались только в списках, или, как сказали бы теперь, в самиздате. Полностью поэма появилась через несколько месяцев после гибели автора, причём с переделками, которые Василию Жуковскому пришлось вносить, дабы угодить цензуре. Лишь в начале ХХ века текст был тщательно выверен по авторской рукописи, и данная строка зазвучала так, как было у Пушкина и в черновом, и в беловом вариантах: «Россию поднял на дыбы».
А жаль, ведь ««вздёрнул» — да простит меня классик — не только образней, но и точней: поднять можно только на дыбы, а вздёрнуть — ещё и на дыбу.
Правда, опять-таки по поводу того, каким быть новому городу, имелись только общие и весьма смутные идеи. За исключением разве что одной: столица должна быть «регулярной», то есть «правильной».
«Правильность» заключалась в новой европейской эстетике градостроения, вошедшей в моду во многом благодаря главе французской Академии архитектуры Франсуа Блонделю, который утверждал, что «архитектура обязана всем, что в ней есть прекрасного, математическим наукам» и «пропорции — причина красоты». А для этого «обязательно иметь общий план и единый модуль для выдержанных в строгих математических пропорциях прямых улиц, геометрически правильных кварталов, площадей, законченных архитектурно-пространственных композиций дворцов и парков» [3. С. 177].
Надо полагать, эти концепции пришлись Петру по вкусу не только потому, что они действительно были принципиальным шагом вперёд в сравнении с традицией хаотичных и тесных городов прошлого, тем более опыт «регулярного» строительства уже имелся в России — в последние годы XVII и первые годы XVIII века по канонам прямолинейно-прямоугольной планировки были возведены казармы Преображенского и Семёновского полков в Москве, некоторые районы Таганрога и Воронежа, а также несколько крепостей. Эти концепции, кроме того, обещали, что Санкт-Петербург будет совершенно не похож на Москву, и главное — они полностью вписывались в теорию «механической гармонии», которую проповедовали Лейбниц и его школа.
Но вот «общего плана» будущего Санкт-Петербурга долгое время как раз и не было. Вопреки всем принципам «регулярности», вплоть до начала 1710-х годов новая столица росла «испытанным древнерусским методом строительства слобод вдоль древних дорог и по берегам рек. Так возникли на Городском, Адмиралтейском и Васильевском островах слободы, разделяемые по профессиональному, национальному и ведомственному признакам и формирующему характерный для русского Севера гнездовой тип размещения селений» [28. С. 52–53]. Прибывший в юную столицу в 1714 году Ф.-Х. Вебер писал: «Вместо воображаемого мною порядочного города, я увидел кучку сдвинутых друг к другу селений, похожих на селения американских колонистов» [13. С. 5]. Только накануне десятилетия нового города, после той же Полтавы, Пётр вознамерился взяться за дело по — настоящему.
Но и к той поре никакого масштабного и стройного плана у него не появилось. В 1712 году царь издал указ о том, что столице надлежит быть не на невских берегах, а на острове Котлин, и посему жителям — прежде всего трём тысячам наиболее богатых и знатных семей — следует переселяться на новое место. Само собой, желающих бросить едва обустроенное место и перебраться за несколько десятков вёрст на небольшой остров не нашлось. Однако наказать ослушников Пётр не успел. Вскоре он решил строить столицу уже не на Котлине, а на Выборгской стороне, потом, в 1715 году, последовал новый указ — селиться на Васильевском острове.
А тем временем было предписано вести реконструкцию уже застроенных территорий и осваивать новые рядом с ними. «Появились многочисленные указы о разрешении строить лишь в определённых местах, определённым людям, из строго определённого материала и только по чертежам архитектора» [28. С. 53]. В соответствии с указом от 20 мая 1715 года, жителям Адмиралтейского острова «было велено ломать в слободе около моста “дворы, которые против селений будут”, так как предполагалось, что здесь пройдёт “прямая линия… на Адмиралтейскую башню" Осенью того же года последовало распоряжение “на большой улице" за Зимним дворцом “ломать по времени” строения, которые “в улицу вдалися", то есть мазанки Макарова, вице-адмирала Крюйса, Чернышова и других высокопоставленных лиц (указ от 16 сентября 1715 г.). По указу от 5 декабря 1717 г., на Адмиралтейском острове должны были быть поставлены вехи, “где быть улицам", а по ним следовало “очистить" улицы для строения “от старого не по линии", то есть снести дома и хозяйственные постройки. Через два года “чертёж" улиц на Адмиралтейском острове, выполненный уже умершим к этому времени архитектором Г.И. Маттарнови, был “отставлен". Теперь требовалось ставить вехи по чертежу архитектора Н. Гербеля, а “где надлежит строению по тем вехам в линеи быть — перестроить"» [3. С. 120].
За освоением Васильевского острова, куда предстояло переселить до 720 дворян-дворохозяев, Пётр тоже следил строго. Сам остров повелел, ломая старые дома, застраивать исключительно по-новому, как в Амстердаме, даже грандиозней: «все каналы и по бокам их улицы дабы шириною были против Эреграхта Амстердамского», то есть главного и самого широкого в голландской столице. И это на берегу Невы, где почти полгода водные пространства скованы льдом!
Впрочем, Васильевский остров и без всяких каналов совершенно не годился для городского строительства. Он был низким, болотистым, и даже при незначительных наводнениях его на треть заливало водой. На западной оконечности острова Пётр приказал бить сваи и насыпать землю. Но вбили тысячу свай, и всё безрезультатно: каждая ушла в вязкую почву, что называется, по шляпку.
Сама мысль устроить центр столицы на Васильевском острове была абсурдна и по другой причине. Здесь намечалось разместить не только жилые дома, но и правительственные учреждения, откуда предстояло руководить всем государством. И это притом, что остров не имел мостов и в период весеннего ледохода и осеннего ледостава оказывался полностью изолированным от остальных частей города да и от всей страны!