Михаил Заборов - Крестоносцы на Востоке
Наряду с высокопоставленными церковными иерархами в пользу Крестового похода ратовали появившиеся в разных местах фанатически настроенные проповедники из монашеской братии и просто юродивые, звавшие слушателей в бой за христианские святыни. Крестовый поход, по их словам, Божеское, а не человеческое предприятие, в доказательство чего рассказывались всевозможные небылицы - о пророческих сновидениях, явлениях Христа, девы Марии, апостолов и святых, о небесных знамениях, якобы предвещавших грядущую битву христиан с поборниками ислама. Писавший в начале XII в., уже после Крестового похода, немецкий аббат-хронист Эккехард из Ауры, искренне убежденный в том, что иерусалимская война "предопределена была не столько людьми, сколько божественным соизволением", что она осуществилась в соответствии с библейскими предсказаниями, в десятой главе своего сочинения ("Об угнетении, освобождении и восстановлении святой Иерусалимской церкви") приводит длинный перечень чудес, случившихся в 1096 г., накануне похода. В этом своеобразном каталоге фигурируют и плывшие с запада на восток, а затем столкнувшиеся между собою кроваво-красные облака, и пятна, появившиеся на солнце, и стремглав пролетавшие кометы. Некий кюре сообщал пастве, будто лицезрел в небе двух сражающихся рыцарей; победил тот, который бился с большим крестом в руках. Толковали о слышавшемся в небесах грохоте битвы, о привидевшемся кому-то небесном граде, который, конечно, есть не что иное, как Иерусалим.
Широкое распространение получили якобы падавшие с неба грамоты, посредством которых господь изъявлял намерение взять под защиту ратников Божьих. По уверению Эккехарда Аурского, он сам держал в своих руках копию такого небесного послания (подлинник же его будто бы хранился в иерусалимской церкви Святого Гроба). Некоторые люди, писал аббат-хронист, "показывали знак креста, сам собою, божественным образом отпечатавшийся на их лбах или одежде или какой-нибудь части тела", что, по общему мнению, являлось указанием Господа Бога: надлежит приступать к войне против нехристей. Любые необычные явления в природе и в человеческой жизни вроде преждевременных родов у женщин интерпретировались как свидетельства приближения грозных событий.
Если проповеди епископов и аббатов рассчитаны были на рыцарство и феодальную знать, то монахи и юродивые обращались к простолюдинам. Высшие иерархи церкви - а ведь иные из них запятнали себя в глазах бедняков откровенным стяжательством (епископы нередко покупали за деньги свою доходную должность) - не внушали доверия низам. Идеальный пастырь рисовался им в образе человека, подражающего Христу и его апостолам, которые не владели никакими богатствами. Вот почему наибольшую популярность в массах приобрели тогда монахи Робер д'Арбриссель и в особенности пикардиец Петр Пустынник, фанатические проповедники священной войны, выступавшие зимой 1095-1096 г. главным образом в Северо-Восточной Франции и в Лотарингии, а Петр (несколько позднее) и в прирейнских городах Германии. Тот и другой, по всей видимости, действовали во исполнение поручений Урбана II.
Хронисты и вслед за ними многие историки XIX-XX вв. рисуют Петра Пустынника экзальтированным фанатиком. Он тоже демонстрировал якобы полученное им от Бога послание, в котором Вседержитель требовал освободить Иерусалим. Петр рассказывал собиравшимся вокруг него толпам, как, находясь паломником в Иерусалиме, увидел во сне самого Господа, повелевшего смиренному монаху направить стопы свои к иерусалимскому патриарху и, разузнав у него о бедствиях Святой земли под игом нечестивых, вернуться па Запад, возбудив там "сердца верных к тому, чтобы очистить святые места". И вот теперь он, Петр, с немалыми тревогами переплывший море и передавший Божье веление папе римскому, призывает своих слушателей взяться за оружие.
Надуманность всех этих небылиц давно доказана исследователями. Известно, однако, вместе с тем, что Петр Пустынник (или Петр Амьенский, как его называют иногда по месту рождения) обладал незаурядным ораторским талантом: речи монаха впечатляли не только народ, но и рыцарей. Сам образ жизни Петра Пустынника, его аскетизм, бессребреничество (он ходил, одетый в шерстяные лохмотья, накинутые на голое тело, не ел ни хлеба, ни мяса, питаясь лишь рыбой, и его единственным достоянием был мул) и в то же время его щедрые денежные раздачи бедноте (хронисты не называют источники, из которых он черпал нужные средства) - все это вкупе с зажигательными речами снискало ему большую славу среди крестьян: они видели в нем Божьего человека и толпами шли за ним, словно за святым или пророком. Их привлекала его нищета, его репутация монаха, чуждающегося всякой роскоши, умеющего примирять ссорящихся. "Многие, - повествует Гвиберт Ножанский, выдергивали шерсть из его мула, чтобы хранить ее как реликвию... Я не припомню никого, кому бы когда-нибудь были оказываемы такие почести".
Цели Крестового похода, провозглашенные папством, народная масса воспринимала по-своему: программа католической церкви перерабатывалась в сознании крестьянства сообразно его интересам, по существу враждебным интересам церковно-феодальных организаторов и вдохновителей Крестового похода. И хотя Петр Амьенский, как и другие подобные ему проповедники, фактически и формально проводил в жизнь планы папы, он в какой-то степени на свой лад выражал вместе с тем и чаяния низов. Урбан II, во всяком случае, едва ли помышлял о том, чтобы снимать с места тружеников, т.е., по существу, содействовать бегству крепостных от сеньоров; в лучшем случае, вероятно, он добивался от народа оказания материальной поддержки рыцарству. Увидев вскоре, какое широкое брожение в низах, прежде всего деревенских, вызвали призывы к Крестовому походу, церковнослужители предприняли попытки задержать сервов, но это оказалось уже невозможным.
Зимой 1095-1096 г. во Франции собрались многотысячные ополчения сельских бедняков, готовых отправиться в дальние края.
Еще могущественнее, чем благочестивые проповеди, действия крестьянской массы обусловливала страшная нужда, испытывавшаяся в то время деревней. Голод заставлял крестьян торопиться, поэтому их сборы протекали в лихорадочной спешке. Бедняки бросали свои лачуги, за бесценок сбывали кому угодно все, что можно было продать. "Никто из них не обращал внимания на скудость доходов, не заботился о надлежащей распродаже домов, виноградников и полей, - вспоминает очевидец происходившего... - Каждый, стараясь всеми средствами собрать сколько-нибудь денег, продавал как будто все, что имел, не по стоимости, а по цене, назначенной покупателями, лишь бы не вступить последним на стезю Господню". Всякий, по словам этого хрониста, "пускал в распродажу лучшую часть имущества за ничтожную цену, как будто он находился в жестоком рабстве или был заключен в темницу и дело шло о скорейшем выкупе".
Гвиберт Ножанский, конечно, не мог до конца понять настоящих побуждений крестьян. У него создавалось впечатление, что бедняки словно умышленно разоряли сами себя: "Все дорого покупали и дешево продавали... Дорого покупали то, что нужно было для пользования в пути, а дешево продавали то, чем следовало покрыть издержки". Они спешили, подчеркивает аббат, и это выражение четко характеризует настроение крестьянской массы. О величайшей поспешности, с которой бедняки стремились уйти, пишут и другие хронисты. Казалось - да так оно и было в действительности, - крестьяне горели нетерпением отправиться навстречу опасности.
Разумеется, очень многие были опьянены религиозной экзальтацией: отправлявшиеся истово молились, кое-кто выжигал кресты на теле - это было вполне в духе времени. Однако прежде всего деревенские бедняки торопились потому, что не хотели ждать сеньоров. Сервы спешили поскорее избавиться от своих притеснителей, и это стремление заглушало все благочестивые побуждения крестьянской массы.
В марте 1096 г. первые толпы бедняков из Северной и Центральной Франции, Фландрии, Лотарингии, Германии (с нижнего Рейна), а затем и из других стран Западной Европы (например, из Англии) поднялись на "святое паломничество". Крестьяне шли почти безоружными. Дубины, косы, топоры, вилы служили им вместо копий и мечей, да и эти орудия земледельческого труда были далеко не у всех. "Безоружные толпы" - так назовет их впоследствии греческая писательница-историк Анна Комнина. У них не было с собой ни коней, ни почти никаких запасов. Они двигались подобно беспорядочным скопищам переселенцев, кто - пешком, кто - на двухколесных тележках, запряженных подкованными быками, вместе со своими женами, детьми, скудным домашним скарбом. Сервы уходили прочь от крепостной неволи, притеснений и голода, втайне надеясь лучше устроиться на новых местах, в "земле обетованной". По дорогам, уже ранее проторенным паломниками, - вдоль Рейна, Дуная и далее на юг, к Константинополю, - потянулись длинные обозы.
