Николай Дубровин - Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»
Между деревнями разбросано было множество татарских строений, окруженных садами, рощами и виноградниками; некоторые дома были обнесены каменными оградами. Правее средней деревни Бурлюка, на дороге, шедшей из Евпатории к Севастополю, был устроен деревянный мост, перекинутый через речку Альму и занятый нашими войсками.
Хотя мост этот был единственным, но неприятель мог легко перейти речку вброд везде, где бы ему ни вздумалось.
Место, на котором расположились наши войска, было очень высоко. Под ногами вдоль всего фронта извивалась речка Альма, а за ней как на ладони видна была верст на шесть в окружности равнина, местами заставленная стогами сена и разных хлебов. Равнина эта была настолько открыта, что всякое движение неприятеля на этой местности было видно. Только с левой стороны версты на две от моря он мог подойти скрытно, пользуясь высоким и обрывистым берегом реки. Местность эта по крутости подъемов считалась труднодоступной, и потому для защиты подъема был поставлен только один батальон Минского полка, стоявший левее всех войск.
Правее Минского полка в разных местах между бивуаками пехоты были разбросаны батареи артиллерии. Снятые с передков орудия своими дулами смотрели в сторону неприятеля. Сзади орудий стояли передки, еще сзади виднелись коновязи и толпы артиллеристов. Правее места через речку Альму, на покатости горы, обращенной к неприятелю, строилось укрепление, еще правее и несколько сзади, на самой вершине, строилось другое. Несколько сот солдат, как муравьи, копошились в этих укреплениях; из-за насыпи невидимо кем выбрасывались ежеминутно лопаты земли. Работа, сопровождаемая смехом, шумом и остротами, шла успешно.
Весь хребет гор, составлявших левый берег речки Альмы, был усыпан толпами пехотинцев, сновавших взад и вперед; одни тащили дрова к ротным котлам, другие собирали хворост для костров. Со всех сторон виднелись солдаты, несшие из деревни двери, колья, заборы и доски. Там и тут, составив ружья в козла и растянув на них свои шинели, сидели кучки людей, скрывавшиеся от солнца. Все были спокойны. Солдаты, кто стоя, кто лежа, кто сидя, толковали, острили, рассказывали. В стороне фельдфебель рассчитывал роту. В задней линии бивуаков, у дымящихся котлов, стояла толпа в ожидании обеда. Там раздавали винные порции; солдаты, перекрестившись, подносили манерки ко рту, цедили сквозь зубы водку и, утершись рукавом шинели, отходили в сторону в ожидании обеда; толпа народу окружала кашеваров и по очереди подставляла деревянные чашки.
Около трех часов пополудни в полки Бородинский и Тарутинский пришло приказание от всякого взвода взять по полувзводу, а прочим оставаться на своем месте.
– Идем встречать французов, – говорили солдаты остающимся товарищам.
Действительно, около этого времени в виду наших войск появилось два полка английской кавалерии.
Окончив высадку, союзники 7 сентября двинулись вдоль морского берега по направлению к Севастополю. Рядом с ними, вдоль того же берега, двигался и флот. Они шли по местам безводным и пустынным: кое-где виднелись разрушенные хижины с почерневшими от дыма стенами. Впереди перед ними виднелись густые и беспрестанно увеличивавшиеся облака дыма, а затем зарево, служившее признаком пожара татарских селений.
Там и тут шныряли черные массы казаков, издали наблюдавших за движением неприятеля. Казаки то показывались на высотах, то скрывались за ними; длинные пики их, блестевшие на солнце, указывали союзникам, что русские зорко следят за их движением.
К двум часам пополудни неприятель подошел к речке Булганак, переправился на левый ее берег и остановился близ речки Альмы, в шести верстах от места, занятого нашими войсками. Союзники тотчас же выслали для наблюдения за нашими войсками два полка кавалерии. Это-то и были те полки англичан, которые появились в виду наших войск около трех часов пополудни.
Для наблюдения за ними был выслан сначала один эскадрон гусар, а потом для поддержания его и для обозрения расположения неприятельских войск составлен особый отряд под начальством генерала Кирьякова. В отряд этот назначены были части полков Бородинского, Тарутинского с 4-й батареей 17-й артиллерийской бригады, два полка гусар, девять сотен казаков и 12-я конная батарея.
Перейдя речку Альму, бородинцы и тарутинцы двинулись вперед, имея впереди себя батарею пешей артиллерии, а с правой стороны несколько взводов гусар.
Подходя к неприятелю, гусары опередили пехоту и, рассыпавшись в цепь, завязали перестрелку с англичанами. Перестрелка эта, продолжавшаяся около 20 минут, не принесла никакого вреда ни нам, ни неприятелю. Обе стороны двигались по разным направлениям: то взад, то вперед, то в сторону; наши войска строились лицом то к морю, то к стороне Евпатории и, наконец, стали отступать.
В это время со стороны неприятеля показался посланный раньше других эскадрон наших гусар. Они медленно приближались к нашим войскам. Одетые в белые кителя, противно приказанию быть в серых шинелях, гусары были приняты за отряд неприятельской кавалерии. Пешая артиллерия, находившаяся впереди пехоты, засуетилась, на батарее задымились фитили, а гусары все ближе и ближе подходили к нашим войскам. Оставшиеся на бивуаках полки высыпали на гребень хребта и, притаив дыхание, смотрели, как передовые их товарищи будут драться с французами. Вдруг из одного орудия блеснул огонек, появился клуб дыма и вслед затем раздался выстрел.
Когда дым рассеялся, наши солдаты с удивлением увидали, что эскадрон марш-маршем бросился на правый фланг наших, где стояли гусары. Последние подались назад, и скакавшие были приняты в свои ряды.
Скоро загадка разъяснилась: своих гусар мы приняли, по их кителям, за неприятельских кавалеристов. Им пришлось выдержать, хотя и безвредно, первый выстрел «для почину», как говорили, смеясь, солдаты.
Возвратившийся эскадрон захватил на дороге французского офицера генерального штаба. Это был первый пленный, взятый у союзников после высадки их на берег.
С отступлением наших войск неприятель сделал то же самое, и на правом берегу речки Альмы осталась только казачья цепь, следившая за движением союзников.
Два противника стояли теперь лицом к лицу и могли свободно осматривать друг друга; их разделяла речка Альма да полсуток времени, прежде чем они сошлись и померились силами.
На одной из вершин, и почти в середине расположения наших войск, видна была башня, на которой стояло несколько человек.
На башне этой был устроен телеграф, откуда князь Меншиков со своей свитой смотрел на бивуаки и корабли союзников, стараясь определить силу неприятеля и угадать цель его движения. Число неприятеля было вдвое более, чем наших войск. Союзников было 63 тысячи с 128 орудиями, у нас только около 35 тысяч и 84 орудия.
Невдалеке от башни была разбита серая палатка главнокомандующего, возле которой стояли хор музыкантов и песенники Тарутинского полка. Музыканты, сменяясь песенниками, играли марши и русские песни. Песенники пели:
Вы, французы, англичане,Что турецкий глупый строй!Выходите, бусурмане!Вызываем вас на бой!Вызываем вас на бой!
Начинало смеркаться. Батальон моряков и 6-й стрелковый переправлены на противоположную сторону и рассыпаны в цепь в садах за речкой Альмой и за аулом Бурлюк. С наступлением ночи как у неприятеля, так и у нас загорелось две линии костров.
Темна и холодна была ночь перед альмским сражением; для многих она была последней в жизни. Среди мрака мелькали бивуачные огни, а левая часть моря, ближайшая к берегу, была усеяна ярко освещенными судами. На нашей позиции горели редкие, тусклые огни. В оставленном жителями ауле выли голодные собаки. Вдали и кругом раздавались говор, лошадиный топот, ржание, и все это, сливаясь в один гул, наводило тоску. К полуночи шумный говор стих и наступило всеобщее молчание. Тихо было в воздухе, еще тише на бивуаке. Расположившись небольшими кучками, в полной боевой амуниции, наши солдатики готовились к бою: кто горячо молился, кто вспоминал родных и близких сердцу, иной чистил ружье, а были и такие, которые, предоставив себя воле Божией, спали крепким сном. По временам начальство, обходя бивуак, отдавало приказание, назначались перевязочные пункты, доктора, лазаретная прислуга, повозки для раненых – словом, отовсюду веяло смертью, увечьем и болезнями.
Костры догорели… Кое-где мелькал еще огонек, а вдали занималась заря. Перед рассветом с французского адмиральского корабля раздался выстрел зоревой пушки. Во французском лагере послышался бой зари, вслед за ней заиграли зарю в английском лагере, а потом и в нашем, с духовным гимном «Коль славен наш Господь в Сионе».
Содержание этого гимна вполне соответствовало настроению слушавших и было лучшим выражением их желаний. Вот слова этого гимна:
Коль славен наш Господь в Сионе,Не может изъяснить язык;Велик Он в небесах на троне,В былинках на земле велик.Везде, Господь, везде Ты славен,В ночи, во дне сияньем равен.О Боже, во Твое селеньеДа внидут наши голоса,И взыдет наше умиленьеК Тебе, как утрення роса!Тебе в сердцах алтарь поставим,Тебя, Господь, поем и славим.
Прекрасные музыкальные звуки этой молитвы, прославляя Творца вселенной, переносили слушателей в иной мир, в мир горний, и как бы служили примирением с предстоящей кровавой сценой. Пробужденные молитвой, наши войска встретили утро 8 сентября, день Рождества Богородицы. С появлением первых лучей солнца и при блеске утренней росы в полках служили молебны, священники обходили ряды, осеняли солдат крестом и окропляли святой водой. Горячо молились солдаты; многие офицеры становились на колено. Был уже девятый час утра, когда со стороны нашего правого фланга послышались звуки полкового марша, а за ними стали видны две колонны, приближавшиеся к нашим войскам. То были первый и второй батальоны Московского полка, втягивавшиеся на позицию после утомительного и длинного перехода из Керчи.
