Игорь Фроянов - Города-государства Древней Руси
«Простая чадь» Киева не оставалась пассивной и в межкняжеских войнах. Так, в 1067 г. «заратися Всеслав, сын Брячиславль, Полочьске и зая Новъгород. Ярославиче же трие — Изяслав, Святослав, Всеволод, — совокупивше вои, идоша на Всеслава»{52}. Князь Изяслав, помогая брату своему Всеволоду, теснимому племянниками, «повеле сбирати вои от мала до велика»{53}. Изяслав сложил голову за Всеволода. Смерть настигла князя, «стоящего в пешцих»{54}, — яркий штрих, подтверждающий большую значимость ополченцев в битве на Нежатиной Ниве. В распрях Владимира Мономаха и его сыновей с Олегом Святославичем «вой» действуют с той и другой стороны как основная опора враждующих князей{55}. Наличие многих «воев» укрепляло в князьях уверенность в победе. Так, в 1097 г. Святополк Изяславич намеревался захватить «волости» Володаря и Василько, «надеяся на множество вои»{56}.
Характерные черты киевской волостной общины проступают в событиях 1113 г., последовавших за смертью князя Святополка. Ученые располагают двумя версиями изложения этих событий в древних источниках. Согласно Ипатьевской летописи, после кончины Святополка «свет створиша Кияне, послаша к Володимеру, глаголюще, поиди княже на стол отен и деден; се слышав Володимер, плакася велми, и не поиде жаля си по брате. Кияне же разъграбиша двор Путятин тысячького, идоша на Жиды и разграбиша я, и послашася паки Кияне к Володимеру, глаголюще поиди, княже, Киеву, аще ли не поидеши, то веси яко много зло уздвигнеться, то ти не Путятин двор, ни соцьких, но и Жидье грабити и паки ти поидуть на ятровь твою и на бояры, и на манастыре, и будеши ответ имел, княже, оже ти манастыре разъграбять. Се же слышав Володимер, поиде в Киев»{57}. В Сказании о Борисе и Глебе вокняжение Владимира Мономаха в Киеве изображается несколько иначе: «Святополку преставившюся… и многу мятежю и крамоле бывъши в людьях и мълве не мале. И тогда съвъкупивъшеся вси людие, паче же большии и нарочитии мужи, шедъше причьтъм всех людии и моляху Володимера, да въшьд уставить крамолу сущюю в людьх. И въшьд утоли мятежь и гълку в людях»{58}.
Истолкование учеными событий 1113 г. в Киеве зависело от того, какому источнику они придавали решающее значение. Так, С. М. Соловьев и М. С. Грушевский, опиравшиеся на Ипатьевскую летопись, говорили о вечевом избрании Владимира Мономаха на княжеский стол всеми киевлянами{59}. М. Д. Приселков, отдавший предпочтение Сказанию о Борисе и Глебе, писал: «Не было ли дело так, что смерть Святополка вызвала попытку низов („людей“) расправиться с правящими, так сказать княжескими, верхами, и не исходило ли приглашение Владимира на стол именно из кругов „болших и нарочитых мужей“ и монастырей, а не ото всех Киян, как изображает летопись»{60}.
Эта точка зрения была принята советскими историками. М. Н. Покровский, именовавший волнения 1113 г. революцией, полагал, что инициатива приглашения Владимира Мономаха в Киев, шла сверху{61}. Большинство современных исследователей Киевской Руси считают Мономаха ставленником знатных и богатых. К числу их относятся Б. Д. Греков, В. В. Мавродин, И. И. Смирнов, Б. А. Рыбаков, П. П. Толочко и др.{62} Промежуточную позицию занял Л. В. Черепнин. Он писал: «Очевидно, решение о призвании Мономаха в Киев было принято представителями господствующего класса (местного боярства и верхов городского населения), но оформлено в виде вечевого постановления»{63}.
Мысль о появлении Владимира Мономаха в Киеве по воле боярства оказалась для некоторых исследователей настолько привлекательной, что для подкрепления ее они приводили подробности, отсутствующие в источниках. По словам Б. Д. Грекова, «Киев не был вотчиной Мономаха. Владимира выбрало вече, собравшееся на этот раз не на площади, где господствовал восставший народ, а в храме св. Софии, вместившем в себя боявшуюся народного гнева „степенную“ публику»{64}. В другой работе Б. Д. Греков о вече вовсе не упоминает, сводя все к собранию верхов в Софийском соборе: «Напуганная (восстанием. — Авт.) феодальная знать и торгово-ремесленная верхушка Киева собралась в храме Софии и здесь решила вопрос о приглашении на княжение Владимира»{65}. В первом случае автор, рассуждая о собрании «степенной публики» в храме Софии, ссылается на «Историю Российскую» В. Н. Татищева, а во втором уже без всяких ссылок заявляет о нем как о бесспорном факте. Но в «Истории» В. Н. Татищева нет сведений о собрании бояр и верхушки посада в киевской Софии. В обеих редакциях его «Истории» сообщается о том, что киевляне пришли «к церкви святой Софии», сошлись «у святыя Софии». Текст первой редакции: «По смерти Святополка кияне, сошедшеся на вече у святыя Софии, избраша вси на великое княжение Владимира Всеволодовича»{66}. Во второй редакции сказано: «По смерти его (Святополка. — Авт.) киевляне, сошедшись к церкви святой Софии, учинили совет о избрании на великое княжение, на котором без всякого спора все согласно избрали Владимира Всеволодовича»{67}. В. Н. Татищев пишет именно о «всеобсчем избрании» Владимира на княжение киевское{68}.
Б. Д. Греков не только прошел мимо этого красноречивого указания историка, но и приписал ему известие о собрании знати в храме Софии, тогда как у него речь идет о сходке киевлян возле церкви.
Надо заметить, что М. Н. Тихомиров в свое время выразил серьезные сомнения насчет правомерности утверждения Б. Д. Грекова о собрании феодальной знати и торгово-ремесленной верхушки Киева в храме Софии. «Источники, — подчеркивал М. Н. Тихомиров, — об этом ничего не говорят»{69}.
С. Л. Пештич указывал на то, что известие В. Н. Татищева о месте избрания Владимира Мономаха киевским князем было усилено Б. Д. Грековым, который, не довольствуясь татищевским сообщением о собрании киевлян у церкви Софии, перенес это собрание внутрь храма{70}. На неточность передачи Б. Д. Грековым «татищевского известия» обращал внимание И. И. Смирнов{71}.
Несмотря на все эти замечания, Б. А. Рыбаков повторил ту же неточность, придав ей еще более законченный концептуальный характер: «17 апреля 1113 г. Киев разделился надвое. Киевская знать, те, кого летописец обычно называл „смысленными“, собралась в Софийском соборе для решения вопроса о новом князе. Выбор был широк, князей было много, но боярство совершенно разумно остановилось на кандидатуре переяславского князя Владимира Мономаха. В то время, пока боярство внутри собора выбирало великого князя, за его стенами уже бушевало народное восстание»{72}. Б. А. Рыбаков называет Владимира Мономаха боярским князем{73}.
Построенная на неточной передаче известий В. Н. Татищева о событиях в Киеве 1113 г. концепция Б. Д. Грекова — Б. А. Рыбакова уводит в сторону от понимания подлинной сути произошедшего в поднепровской столице. Вот почему есть необходимость еще раз вернуться к источникам и внимательно разобраться в них.
Описание случившегося весной 1113 г. в Киеве сохранилось, как уже отмечалось, в Ипатьевской летописи, а также в Сказании о князьях Борисе и Глебе. В качестве дополнения к ним служат татищевские сведения, извлеченные автором «Истории Российской» из недошедших до нас письменных памятников и могущие, следовательно, быть использованы «как источник для изучения политических событий в Киеве в момент вокняжения Владимира Мономаха»{74}. Возникает вопрос, ко всем ли названным источникам должно относиться с одинаковым доверием?
И. И. Смирнов вслед за М. Д. Приселковым выделял Сказание о Борисе и Глебе, полагая, что оно является более достоверным, чем соответствующий рассказ Ипатьевской летописи. Ценными для воссоздания киевских событий 1113 г. он считал и татищевские известия{75}. Что касается Ипатьевской летописи, то ее повествование казалось И. И. Смирнову апологетическим по отношению к Мономаху, поскольку текст Ипатьевской летописи в интересующей нас записи «восходит к третьей редакции Повести временных лет, наиболее промономаховской по своей тенденции». Отсюда И. И. Смирнов сделал вывод: картина всенародного избрания и признания Владимира Мономаха, нарисованная Ипатьевской летописью, «далека от объективного изображения событий»{76}.
Аналогично рассуждает и Л. В. Черепнин: «Гораздо дальше (по сравнению со Сказанием о Борисе и Глебе. — Авт.) от реальной действительности отстоит сообщение Ипатьевской летописи. В нем ощущается тенденция представить Владимира Мономаха выразителем народных интересов»{77}. Однако полностью отрешиться от Ипатьевской летописи историк не решился и вынужден был признать, что, «несмотря на идеализацию Мономаха и неверную оценку его роли в событиях классовой борьбы, происходивших в Киеве в 1113 г., само описание народного восстания дано в Ипатьевской летописи более ярко и конкретно, чем в Сказании о Борисе и Глебе»{78}.
