Арсений Ворожейкин - Солдаты неба
Этим маневром мы создали вторую группу непосредственного прикрытия бомбардировщиков, в то время как командир и остальные летчики эскадрильи составляли ударную группу. Она связала боем основные силы противника. Это был зародыш нового боевого порядка истребителей при прикрытии бомбардировочной авиации. Впоследствии такое построение из двух групп применялось на Халхин-Голе неоднократно.
Мы вдвоем, как часовые, заняли места в хвосте колонны бомбардировщиков. Три звена японцев догоняли нас сзади. Мы приготовились первый их удар принять на себя. «А если они снимут нас? Тогда начнется расправа с СБ, — стрельнула безжалостная мысль. — Как быть? Развернуться и подставить нападающим широкие лбы своих самолетов? Это результата не даст. Они съедят нас и прорвутся к СБ. Что же предпринять, что?»
Никто и никогда не пытался мне объяснить, что такое интуиция воздушного бойца. Да, вероятно, я бы не очень и прислушался к рассуждениям на ату тему.
В воздушном бою мысль работает импульсными вспышками, так как быстрота событий не оставляет времени на логически последовательное обдумывание своих действий. Одна такая вспышка охватывает целую картину боя. Другая — заставляет действовать с такой решительной быстротой, что порой не успеваешь и подумать о цели этого маневра. Руки в таких случаях опережают мышление. Это и есть интуиция, подсказанная опытом.
Именно так произошло и сейчас. Оба — мы воевали тринадцатый день, что, безусловно, послужило решающей причиной нашего внезапного и одновременного броска в одну сторону — вверх, на солнце. Круто, стремительно мы отскочили от своих СБ. Не успел я закончить маневр, все еще держа машину в развороте с набором высоты, как ясная мысль внезапным толчком придала всем моим движениям холодную расчетливость и подсказала следующее действие.
И все подтвердилось.
Конечно, японские истребители преследовать нас не стали. Да и зачем? Самураи прекрасно понимали, что, если мы захотим выйти из боя, догнать нас они не смогут. А главное было в другом: японцы увидели, что мы спасаемся бегством, и перед ними теперь открылась самая важная цель — впереди без всякого прикрытия шла колонна бомбардировщиков, на которую они и бросились.
Одно звено вражеских истребителей напало сверху, привлекая на себя огонь наших стрелков и давая тем самым возможность двум другим звеньям подойти к строю СБ и расстреливать их сзади снизу, где они менее всего защищены. Ничего не скажешь, хитро придумали!
Мы оказались в стороне и выше противника. Японцы, увлеченные погоней за бомбардировщиками, нас не видят. Верные своему правилу, они будут стрелять наверняка только с короткого расстояния. Мы должны, обязаны бить тоже наверняка, чтобы опередить коварный удар.
Напарник и я пошли на два нижних звена противника. От «их исходила главная опасность для наших СБ. Мы удачно оказались сзади японцев на дистанции выстрела и, как в тире, тщательно прицелились. Почти одновременно два японских истребителя, не успев открыть огонь, повалились вниз, оставляя за собой грязный след копоти. Один даже развалился. Сильны наши пушки! Да и два пулемета немалый добавок. Оставшиеся самураи, ошарашенные внезапной гибелью своих, круто развернулись.
В то же время из тройки И-97, напавших на бомбардировщиков сверху, от ответного огня стрелков с турельных пулеметов один самолет вспыхнул, а двое вышли из боя.
Как приятно видеть поверженного противника!
Я тогда еще не знал, а малый опыт не мог подсказать, что ликовать в небе так же опасно, как и вести воздушный бой без осмотрительности. Три — пять секунд восторга, радости — и противник этим воспользовался: к напарнику подобрались три истребителя, ко мне — пара. Для выхода из-под атаки нам оставалось одно — резко вывернуться. Но за время этого короткого маневра самураи могут ударить по СБ, уже вставшим на боевой курс.
Колонна в пятьдесят четыре бомбардировщика вот-вот должна нанести удар по окопавшимся самураям на горе Баин-Цаган. Надо любой ценой удержать вражеских истребителей хоть на полминуты, иначе прицельный бомбовый удар по японцам будет сорван. Пока самураи бьются с нами, наши СБ должны успеть сбросить бомбы.
Мы загородили бомбардировщиков своими самолетами, подставив себя японцам. Мы были мишенями. И враг, чтобы пробить себе дорогу, торопился расправиться с нами. Как мы ни старались защитить друг друга, японцам удалось быстро разъединить нас, а потом я и совсем упустил из виду товарища.
Уклоняясь от огня, я маневрировал, но пули нет-нет да и хлестали по мне. Я слышал их дробные удары по бронеспинке. Какой неприятный звук! Но я ждал. Долго ждал. Секунды казались бесконечностью. От самолета летели хлопья перкали и щепки, но «ишачок» все еще был послушен мне. Когда же стало невмоготу продолжать эту «игру», я краем глаза глянул на СБ.
Они летели в прежнем боевом порядке, плотно и грозно. Только зенитные разрывы сопровождали их. И наступил момент, которого я так ждал: посыпались бомбы! Мне показалось, что мой самолет стал легче и маневренее, словно он тоже освободился от бомб. К тому же на помощь СБ уже опешили наши истребители.
Теперь можно и уйти из-под расстрела, но я увидел, что один бомбардировщик, видимо подбитый зенитками, вывалился из строя и, дымя, начал снижаться, неуверенно разворачиваясь назад. За ним мгновенно бросился самурай.
Я круто рванулся на врага, чтобы защитить СБ. От перегрузки на миг потемнело в глазах. Только на миг. Снова вижу противника. Две-три секунды полета — и японец передо мной, на расстоянии выстрела. Целюсь. Очередь, вторая… Посмотреть, что стало с самураем, не успел. В кабине сверкнул огонь, брызнули искры, зазвенел и загрохотал металл. Мне показалось, самолет разваливается. Сбит? «Не посмотрел назад», — досадовал я на себя и, вместо того чтобы камнем провалиться вниз, зачем-то оглянулся. В хвосте — И-97! Он, как бы в ответ на мой взгляд, еще раз окатил меня пулями.
Дым, запах бензина и огонь ворвались в кабину. Ожгло плечо. Стало душно и жарко. Чтобы погасить пламя, резко кинул самолет вниз. Машина отвесно устремилась к земле, но огонь не гас. Надо прыгать с парашютом.
Выводя самолет из пикирования, отстегнул привязные ремни.
А высота? Взгляд на землю. Она рядом. Прыгать нельзя. И тут встал мотор и пропал огонь. Очевидно, его сдуло во время пикирования. Надо садиться.
Я выпустил шасси.
Степь впереди была ровная, зеленая. А что сзади? Три японских истребителя висели над моим затылком. А я единственное, что мог сделать — наблюдать за землей и посадить самолет. Все внимание земле.
От врага избавиться было уже не в моей власти.
Дробными ударами пули хлестали по моему самолету. Надеясь на бронеспинку, как на крепость, я прижался к ней. Сжал плечи, опустил ниже голову и жду, когда погаснет скорость. Жду…
Но вот один истребитель вырвался вперед. За ним другой. «Ага, не удержались, проскочили! — возликовал я, замечая, что и третий не сумеет удержаться в хвосте.
Теперь, пока противник будет разворачиваться на повторный заход, надо успеть сесть. А как только самолет приземлится — выскочу из кабины, иначе доконают на пробеге. И тут произошло то, о чем нельзя было и подумать. Японец прошел надо мной в такой близости, что едва не коснулся моей головы. Его мотор ревел на полную мощность. Упругая струя воздуха рванула крыло моего И-16. Он перевернулся. Земля и небо пропали, все затрещало, загрохотало, все мои внутренности стиснуло… В этот миг аварийной акробатики я ничего не мог сообразить, словно это происходит не наяву, а во сне. Потом все внезапно оборвалось.
Истребитель терпит неудачу от истребителя в большинстве случаев тогда, когда не подозревает об опасности, не видит ее и очень далек от того, что называется предчувствием беды. Если он молод, неопытен, только начинает воевать — его подводит неумение вовремя заметить противника. Если поражение терпит обстрелянный боец, тут роковую роль играет обычно физическая усталость.
В воздушном бою, когда все до предела напряжено, обстановка то и дело принуждает летчика создавать перегрузки, намного превышающие его физические возможности. На покраснение в глазах, повреждение слуха, на секундную потерю сознания многие не обращают внимания, хотя это самые настоящие физические травмы, требующие специального лечения. Эти травмированные органы чувств хотя и на короткое время, но снижают остроту восприятия и замедляют рефлексы летчика. Однако часто такие явления расцениваются как беспечность.
Очевидно, и у меня в восьмом за день вылете силы были ослаблены, но я не обращал на это внимания. Фактически мои движения были уже неточными, рефлексы замедленными и мысль работала нечетко.
Первое, что я увидел, придя в себя, — голубое небо и в нем японские самолеты. Проведенный бой еще жил в моем сознании, и я инстинктивно хотел взглянуть назад: нет ли и там вражеских истребителей. Однако шелохнулись только голова и руки. Тело и ноги точно зажаты в тисках.
