Александр Солженицын - Двести лет вместе. Часть вторая
Летом 1917 прошли выборы в местные самоуправления. Побеждали в них – партии социалистические, и «евреи приняли деятельное участие в местной и муниципальной работе также в ряде городов вне черты оседлости». Так, «эсер О. Минор… возглавил городскую думу в Москве, член центрального комитета Бунда А. Вайнштейн (Рахмиэль) – в Минске, меньшевик И. Полонский – в Екатеринославе, бундовец Д. Чертков – в Саратове». Г. Шрейдер стал «городским головой в Петрограде, А. Гинзбург-Наумов – товарищем городского головы в Киеве»[179].
Но этих деятелей – большей частью смёл Октябрьский переворот, и не они решали ход последующих событий в России, а такие, кто занимал руководительные посты гораздо ниже, однако по всей стране и во множестве, и особенно в Советах, как Л. Хинчук, глава московского СРД, или, в иркутском Совете, Насимович и М. Трилиссер (после Октября – в ЦИКе Советов Сибири, затем виднейший чекист)[180].
И в провинциальных «Советах рабочих и солдатских депутатов еврейские социалистические партии были повсюду широко представлены»[181]. И на Демократическом Совещании в сентябре, так досаждавшем Ленину, что он потребовал окружить Александрийский театр и всё совещание арестовать. (Коменданту театра товарищу Нашатырю пришлось бы испытать на себе ленинскую угрозу, да Троцкий отговорил от разгона.) И даже после Октябрьского переворота в московском Совете солдатских депутатов, сообщал Бухарин, есть «дантисты, фармацевты и т д., – лица, в такой же степени близкие солдату, как китайскому императору»[182].
А выше всего, надо всею Россией, с весны и до осени Семнадцатого – разве стояло Временное правительство, бессильное и безвольное? – стоял властный и замкнутый Исполнительный Комитет Петросовета, затем, после июня, и перенявший от него всероссийское значение Центральный Исполнительный Комитет (ЦИК), – и вот они-то и были подлинные направители России, слитные во внешних проявлениях и только в себе не единые, а раздираемые противоречиями и партийно-идеологической путаницей. Петроградский ИК СРСД, сперва (как мы прочли) дружно одобривший «Приказ № 1», потом много пошатался относительно войны: разваливать армию или укреплять? (И с довольно неожиданной решительностью поддержал «Заём Свободы», возмутив большевиков, – но и войдя же в согласие с общественным благоприятствованием этому займу, в том числе среди либеральных евреев.)
В президиум первого всероссийского ЦИК СРСД (первое управление Россией Советами) вошло 9 человек. Тут и эсер А. Гоц, меньшевик Ф. Дан, бундовец М. Либер, эсер М. Гендельман. (В марте Гендельман и Стеклов на Совещании Советов требовали более сурового заключения императорской семьи и дополнительно ареста всех великих князей – так уверенно чувствовали себя у власти.) В том же президиуме ЦИКа и виднейший большевик Л. Каменев. А ещё грузин Чхеидзе, армянин Саакьян, вероятно поляк Крушинский и вероятно русский Никольский, – дерзкий состав для направителей России в критический момент.
Отдельно от ЦИКа рабочих и солдатских депутатов существовал, тоже Всероссийский, с конца мая избранный – Исполнительный Комитет Совета крестьянских депутатов. Крестьян из 30 его членов – было трое, такова была привычная показность уже той, до-большевицкой, власти. Из этих 30 членов Д. Пасманик насчитывает тут и семерых евреев: «это – печальное явление, и именно если принять во внимание еврейские интересы»; «они слишком намозолили всем глаза»[183]. И этот крестьянский совет рекомендует от себя кандидатов в близко-будущее Учредительное Собрание: свадебный список, начиная с Керенского, и среди них – шумный Илья Рубанович, едва прикативший из парижской эмиграции, террорист Абрам Гоц, малоизвестный Гуревич…[184] (В той же газетной заметке – сообщение об аресте за дезертирство прапорщика М. Гольмана – председателя Могилёвского губернского крестьянского совета[185].)
Разумеется, не только национальным составом Исполнительных Комитетов объясняются их шаги – о, нет! (Многие из тех деятелей бесповоротно отошли от родительских общин, уже и тропу потеряли, как съездить погостить в местечко.) Каждый там вполне верил, что, по своей талантливости и революционности, он-то как раз наилучшим образом и устроит рабочие, солдатские и крестьянские дела, Да просто по грамотности и сообразительности деловей управит, чем это неповоротливое простонародье.
А для множества русских людей, от простолюдина хоть и до генерала, ошеломительное впечатление производила – ото всех ораторов и направителей митингов и собраний – внезапная, бившая в глаза смена обличья тех лиц, кто начальствует или управляет.
Вот В. Станкевич, единственный в Исполнительном Комитете офицер-социалист, даёт пример: «факт этот [обилие евреев в ИК] сам по себе имел громадное влияние на склад общественных настроений и симпатий… И кстати, деталь: во время первого посещения Комитета Корниловым он совершенно случайно сел так, что со всех сторон оказался окружённым евреями, а против него сидели двое не только не влиятельных, но вообще даже незаметных членов Комитета, которых я помню только потому, что у них были карикатурно выраженные еврейские черты лица. Кто знает, какое влияние имело это на отношение Корнилова к русской революции»[186].
Но и какое отношение у новой власти ко всему русскому. Конец августа, «корниловские дни». Россия зримо гибнет, проигрывает войну, армия развращена, тыл разложен. Генерал Корнилов, перед тем ловко обманутый Керенским, в простоте взывает, почти воет от боли: «Русские люди! Великая родина наша умирает. Близок час её кончины… Все, у кого бьётся в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, – в храмы, молите Господа Бога об явлении величайшего чуда спасения родимой земли»[187]. – Идеолог Февраля, один из ведущих членов Исполнительного Комитета Гиммер-Суханов тут хихикает: «Неловко, неумно, безыдейно, политически и литературно неграмотно… такая низкопробная подделка под суздальщину!»[188]
Да, пафосно, неумело; да, нет ясной политической позиции: к политике Корнилов не привык. Но – заливается кровью сердце его. А Суханова – коснётся ли боль? он не знает чувства сохранения живой культуры и страны, он служит идеологии, Интернационалу, а тут для него налицо всего лишь безыдейность. Да, он отвечает едко. Одно в укор – что «подделка», но и шире укор – «суздальщина», то есть какая-то зачем-то русская история, святость да древнее искусство. И вот с таким пренебрежением ко всему настою русской истории и направляли Февральскую революцию Суханов и его дружки – пена интернациональная – в злопотребном Исполнительном Комитете.
И дело тут не в национальном происхождении Суханова и других – а именно в безнациональном, в антирусском и антиконсервативном их настроении. Ведь и от Временного правительства, – при его общероссийской государственной задаче и при вполне русском составе его, – можно бы ждать, что оно хоть когда-то и в чём-то выразит русское мирочувствие? Вот уж – насквозь ни в чём. Самое сквозное и самое «патриотичное» его действие – это: вести Россию в её начавшемся развале (уже и «Кронштадтская республика», и не одна она, «отделилась от России») – к военной победе! к военной победе во что бы то ни стало! к верности союзникам. (Да и понукивали же сами союзники – что правительства, что их общественность, что финансисты. Вот, в мае, газеты цитируют вашингтонскую «Morning Post»: «Америка дала понять русскому правительству», что в случае сепаратного мира Соединённые Штаты «расторгли бы все финансовые соглашения с Россией»[189]. Тут же кн. Львов: «Страна должна сказать своё властное слово и послать свою армию в бой»[190].) О последствиях дальнейшей войны для России – и заботы нет. И этот перекос, эту потерю чувства национального самосохранения можно проследить едва ли не на каждом заседании Временного правительства, едва ль не при каждом обсуждении.
И даже до смехотворного. Растрачивая миллионы рублей направо и налево, и уж всегда чутко поддерживая «культурные потребности национальных меньшинств», – Временное правительство в заседании 6 апреля (на Светлой неделе) отклоняет просьбу уже давно существующего «великорусского оркестра В. В. Андреева» платить ему жалование, как он получал раньше, «из кредитов бывшей Собственной Его Величества Канцелярии» (кредитов, конфискованных тем же Временным правительством). А всего-то он просил на весь оркестр – в год 30 тысяч рублей – Жалование трёх заместителей министров. – «Отказать!» (хоть и распускайте ваш «великорусский» оркестр, тоже ещё названьице!). Наверно, недоразумение? Андреев подаёт повторную просьбу. Но с непривычной для этого вялого правительства решимостью ему отказывают и второй раз, в заседании 27 апреля[191].
