Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I
Между тем народ, волнуемый боязнью голода и неприятельского нашествия, приходил в нетерпение от неторопливости Собрания, толпился у его дверей и объявлял, что хлеб появится на рынках, а победа — на границах только после того, как смерть Людовика XVI искупит его злодеяния. Шумные толпы отправились к подъездам Тампля и угрожали взять приступом темницу, чтобы вырвать из нее пленника. Эти волнения послужили партии Робеспьера предлогом, чтобы потребовать ареста без суда и немедленной смерти короля.
Конвент назначил комиссию из двадцати одного члена для составления вопросов Людовику XVI и обвинительного акта. Короля следовало привести к трибуне для слушания этого обвинения, дать ему два дня для ответа и на следующий день после того как он ответит, решить его участь поименным голосованием.
Марат, устремившись на трибуну по прочтении этого декрета, обвинил Ролана и его друзей за то, что они систематически морят голодом народ, а потом, неожиданно обратившись к Робеспьеру и Сен-Жюсту, сказал: «Стараются довести патриотов этого Собрания до необдуманных мер, требуя, чтобы мы единодушно проголосовали за смерть тирана. Я напоминаю вам о необходимости величайшего спокойствия. Нужно руководствоваться мудростью».
Собрание изумлено, депутаты смотрят друг на друга и не верят своим ушам. Марат, возвысив голос, продолжает с важностью: «Да, не будем подавать врагам свободы предлога к свирепой клевете, какой они нас осыплют, если мы дадим себя увлечь одному только чувству силы и гнева. Но чтобы узнать изменников, а в этом Собрании они есть, чтобы определить с достоверностью, кто они, я предлагаю вам верное средство, а именно, чтобы мнения всех депутатов об участи тирана были опубликованы!» Рукоплескания трибун сопровождают Марата на его скамью.
После Марата Шабо обвинил жирондистов, и преимущественно госпожу Ролан, в соглашении с Нарбонном, Малуэ и другими конституционистами, бежавшими в Лондон, — в соглашении, которое имело целью спасение короля. Этот воображаемый заговор, придуманный Шабо и некоторыми другими экзальтированными членами Наблюдательного комитета, вызвал сцену взаимных оскорблений между двумя партиями, в которой слова, жесты, взгляды низводили достоинство представителей республики до уровня самой недостойной свары.
С этого дня язык прений переменился. Шпагу заменил кулачный бой. «Это глупцы, плуты, подлецы!» — кричит Марат, указывая пальцем на Гранжнева и его друзей. «Я требую от тебя, — возражает Гранжнев, — чтобы ты сказал, какое имеешь доказательство моей подлости!» Трибуны принимают сторону Марата и поднимаются с места, осыпая жирондистов проклятиями. Среди шума и взаимных оскорблений госпожа Ролан, вызванная Конвентом для очной ставки со своим обвинителем Виаром (который и донес Шабо о соглашении), появляется у трибуны.
Появление на сцене женщины, соединяющей в своем лице красоту и обаяние ума, немедленно дисциплинирует Собрание. Госпожа Ролан объясняется с простотой и скромностью обвиненной, уверенной в своей невинности, и пренебрегает другими способами поражения своего обвинителя, кроме блеска истины. Виар, уличенный в бесстыдстве, молчит. Рукоплескания служат оправданием госпоже Ролан и местью за нее. Все встают и склоняются при ее проходе. «Взгляни на этот триумф! — шепчет Марат Камиллу Демулену, сидящему близ него. — Праю, трибуны, остающиеся холодными, народ, который молчит, умнее нас». Сам Робеспьер с презрением отнесся к смешной интриге, задуманной Шабо, и в последний раз улыбнулся красоте госпожи Ролан.
Жирондисты в свою очередь решили бросить вызов якобинцам, предложив изгнать с французской территории всех членов дома Бурбонов, и в первую очередь герцога Орлеанского. Это предложение, высказанное Бюзо и поддержанное Луве, несколько дней волновало Конвент и клуб якобинцев и после процесса короля оказалось отсрочено в отношении герцога Орлеанского. Цель жирондистов была двоякой: с одной стороны, они хотели приобрести доверие партии насилия, льстя страстям народа; с другой стороны, хотели бросить подозрение в тайной поддержке будущей королевской власти герцога Орлеанского на Робеспьера, Дантона и Марата. Петион, Ролан и Верньо, кажется, имели еще и другую мысль: запугать якобинцев относительно участи герцога Орлеанского и сделать из его изгнания предмет переговоров с Робеспьером, чтобы взамен добиться уступки в виде сохранения жизни короля.
Все эти бессильные диверсии не уменьшали, а только отвлекали народный гнев, который постоянно возвращался к Тамплю. Пока назначенные Конвентом комиссары выполняли здесь миссию, возложенную на них декретом, Роберт Ленде, депутат от Эра, зачитал второй обвинительный акт. После того как решили самый вопрос о процессе, стали спорить о возможности апелляции. Жирондисты настаивали на такой возможности. В этом мнении они нашли поддержку у немногочисленных членов Конвента: не принадлежа ни к одной из двух партий, они хотели отнять у республики возможность пролития крови, которую считали себя не вправе проливать и к которой республика вовсе не чувствовала жажды. Их речи, встречаемые саркастическими и угрожающими возгласами с трибун, терялись среди общих воплей, но должны были впоследствии найти почетный для себя отголосок в остывшем настроении самого народа.
Бюзо, подавая голос за смертную казнь, также протестовал против возможности апелляции. «Вы поставлены между двух огней, — сказал он своим товарищам, — если вы откажете в апелляции, то против вас восстанут департаменты; если допустите, то встретите протест в Париже и убийцы попытаются без вас зарезать жертву. Но то, что злодеи могут умертвить Людовика XVI, не делает нас виновными в этом. Честные люди! Дайте по совести ваше мнение о Людовике и выполните таким образом свой долг!»
Робеспьер обвинил жирондистов в желании длить опасность, затягивая процесс. Он воскликнул в заключение: «Граждане, великую истину произнес тот человек, которой говорил вчера, что вы идете к роспуску Собрания! Нужны ли вам другие доказательства, кроме этих рассуждений? Не очевидно ли, что процесс ведется не столько против Людовика XVI, сколько против малого числа притесненных патриотов? Хотят сохранить тирана, чтобы противопоставить его бессильным патриотам. Изменники! Нет места в республике, в котором бы они нас не позорили! Они истощают государственную казну, чтобы распространять свои оговоры! Они нарушают тайну переписки, чтобы задерживать патриотическую корреспонденцию! И они же кричат о клевете! Да, без сомнения, граждане, существует проект унизить и, быть может, распустить Конвент. Он существует, этот проект, не в народе, не среди тех, кто, как мы, всем пожертвовал свободе, но среди десятков двух интриганов, которые двигают все эти пружины, хранят молчание, воздерживаются от обнародования своего мнения о последнем короле, но глухая и гибельная деятельность которых производит все смуты, какие нас волнуют. Однако утешимся! Добродетель всегда была в меньшинстве на земле…
Народ! — продолжал Робеспьер. — О, беги скорее от зрелища наших прений! Оставайся в своих мастерских! А когда погибнет последний из твоих защитников, отомсти за них и возьми на себя торжество своего дела!.. Граждане, кто бы вы ни были, стойте вокруг Тампля! Арестуйте, если нужно, изменников! Разрушайте заговоры ваших врагов! Не довольно ли уже того, что деспотизм столь долго тяготел над землей?! Неужели нужно, чтобы надзор за ним сделался для нас новым бедствием?!»
Робеспьер умолк, заронив в умы свои последние слова вместе с нетерпением разрешить казнью тяжелое положение в стране.
Верньо, на молчание которого прозрачно намекал Робеспьер, колебался между боязнью сделать раздоры непримиримыми и ужасом, какой он ощущал при мысли о хладнокровном убийстве короля, которого сам же низвергнул. Трибуны, хоть и преданные Робеспьеру, ощущали невольный интерес, готовясь выслушать его соперника. Пока Верньо не заговорил, все сознавали, что самых серьезных доводов еще не высказали.
Доказав, что власть Конвента является не более чем делегированной властью народа, что осуждение или оправдание, казнь или прощение главы прежнего правительства — одно из существенных, неотчуждаемых проявлений верховной власти нации, наконец, показав несостоятельность возражений против народных собраний, которым было бы предоставлено решение, жирондистский оратор обратился со всею силой страсти против Робеспьера:
«Интрига, говорят вам, спасет короля, потому что добродетель всегда находится на земле в меньшинстве. Но Каталина состоял в меньшинстве в римском сенате, и если бы это наглое меньшинство получило преобладание, то было бы покончено и с Римом, и с сенатом, и со свободой. В Учредительном собрании Казалес и Мори также были в меньшинстве, и если бы этому меньшинству удалось подавить большинство, то покончено было бы с революцией. Но короли на земле составляют меньшинство и, чтобы сковать народы, говорят, как и вы, что в меньшинстве добродетель. Нас обвиняют; я этому не удивляюсь: есть люди, каждый вздох которых составляет клевету, как есть порода змей, существующая только для того, чтобы выделять свой яд.
