Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

Вместо того чтобы принять такое энергичное решение, ко­торое могло бы дать войне совершенно другой оборот, осто­рожный Лициний ожидал приближения своего соперника в устроенном близ Адрианополя лагере, который он укрепил с напряженным старанием, ясно свидетельствовавшим о его опасениях насчет исхода борьбы. Константин вел свою ар­мию из Фессалоник в эту часть Фракии, пока не был оста­новлен широкой и быстрой рекой Гебром и пока не увидел, что многочисленная армия Лициния расположилась на кру­том скате горы от реки и до самого города Адрианополя. Нес­колько дней прошли в неважных стычках, происходивших на значительном расстоянии от обеих армий; но неустраши­мость Константина наконец устранила препятствия, мешав­шие переходу через реку и нападению на неприятельскую армию. В этом месте мы должны рассказать о таком удиви­тельном подвиге Константина, с которым едва ли могут рав­няться вымыслы поэтов и романистов и который восхваляет­ся не каким-нибудь преданным Константину продажным оратором, а историком, относившимся к нему с особенным недоброжелательством. Нас уверяют, будто храбрый импе­ратор устремился в реку Гебр в сопровождении только две­надцати всадников и что силою или страхом своей непобеди­мой руки он опрокинул, искрошил и обратил в бегство стопятидесятитысячную массу людей. Легковерие Зосима до такой степени взяло верх над его нерасположением к Константину, что из всех подробностей достопамятной Адрианопольской битвы он, как будто нарочно, выбрал и разукрасил не самую важную, а самую удивительную. О храбрости Константина и об опасности, которой он себя подвергал, свидетельствует легкая рана, которую он получил в бедро; но даже из этого неполного описания и несмотря на то, что его текст, как кажется, был извращен, мы можем усмотреть, что победа была одержана столько же искусством полководца, сколько храб­ростью героя, что пятитысячный отряд стрелков из лука сде­лал обход для занятия густого леса в тылу у неприятеля, внимание которого было отвлечено постройкой моста, и что Лициний, сбитый с толку столькими хитрыми эволюциями, был вынужден уйти со своих выгодных позиций и сразиться на равнине, на гладкой почве. Тогда условия борьбы пере­стали быть равными. Беспорядочная масса набранных Лици­нием молодых рекрутов была без большого труда разбита опытными западными ветеранами. На месте легли, как уве­ряют, тридцать четыре тысячи человек. Укрепленный лагерь Лициния был взят приступом вечером того дня, когда проис­ходила битва; большая часть беглецов, укрывшихся в горах, сдалась на следующий день на произвол победителя, а его со­перник, уже не имевший возможности продолжать кампа­нию, заперся в стенах Византия.

Немедленно вслед за тем Константин предпринял осаду Византия, требовавшую больших усилий, успех которых ни­сколько не был обеспечен. Во время последних междоусоб­ных войн укрепления этого города, по справедливости счита­ющегося ключом Европы и Азии, были исправлены и усиле­ны, и, пока Лициний оставался властителем на море, голода могли опасаться гораздо более осаждающие, нежели осаж­денные. Константин призвал в свой лагерь начальников сво­его флота и дал им решительное приказание прорваться че­рез Геллеспонт, так как флот Лициния, вместо того чтобы преследовать и уничтожить своего слабого противника, сто­ял в бездействии в узких проливах, где его численное пре­восходство не могло принести ему никакой пользы. Старше­му сыну императора, Криспу, было поручено главное начальство в этом смелом предприятии, и он привел его в ис­полнение с таким мужеством и успехом, что заслужил ува­жение своего отца и даже, по всему вероятию, возбудил в нем зависть. Сражение продолжалось два дня: в конце пер­вого дня оба флота, понеся значительные потери, удалились в свои гавани - один к берегам Европы, другой к берегам Азии. На другой день поднявшийся около полудня сильный южный ветер понес корабли Криспа на неприятеля, а так как этим случайным преимуществом Крисп сумел восполь­зоваться с большим искусством и неустрашимостью, то скоро была одержана полная победа. Сто тридцать кораблей были уничтожены, пять тысяч человек были убиты, а адмирал азиатского флота, Аманд, лишь с величайшим трудом успел достичь берегов Халкедона. Лишь только был открыт свобод­ный проход через Геллеспонт, огромный обоз со съестными припасами был доставлен в лагерь Константина, который между тем уже успел продвинуть вперед осадные работы. Он соорудил искусственную земляную насыпь, равнявшуюся вышиной с валом, которым был обнесен Византий; на этой насыпи он устроил высокие башни, откуда военные машины метали в осажденных огромные камни и стрелы, а с по­мощью таранов он во многих местах разрушил городские стены. Если бы Лициний долее упорствовал в сопротивле­нии, он мог бы сам погибнуть под развалинами города. Поэ­тому, прежде нежели город был окружен со всех сторон, он имел благоразумие перебраться вместе со своими сокрови­щами в Азию, в Халкедон, а так как он всегда любил делить с каким-нибудь соправителем свои надежды и опасности, он возвел в звание Цезаря одного из самых высших своих са­новников – Мартиниана. Несмотря на столько поражений, еще так велики были ресурсы, которыми располагал Лициний, и так велика была его личная энергия, что, в то время как Константин был занят осадой Византия, он собрал в Вифинии новую армию в пять­десят или шестьдесят тысяч человек. Бдительный император не пренебрег этими последними усилиями своего противни­ка. Значительная часть его победоносной армии была пере­везена через Босфор на мелких судах, и вскоре после высад­ки их на берег решительная битва произошла на высотах Хрисополя, или - как его теперь называют - Скутари. Хотя войска Лициния состояли из плохо вооруженных и еще хуже дисциплинированных новобранцев, они дрались с бесплод­ной, но отчаянной храбростью, пока полное поражение и по­теря двадцати пяти тысяч человек не порешили безвозвратно судьбу их вождя. Он удалился в Никомедию скорее с целью выиграть время для переговоров, чем с надеждой най­ти средства для обороны. Его жена Констанция обратилась к своему брату Константину с ходатайством за мужа и благо­даря не столько состраданию императора, сколько его политическим расчетам получила от него торжественное обеща­ние, подкрепленное присягой, что, если Лициний пожертву­ет Мартинианом и сам сложит с себя императорское достоинство, ему будет дозволено провести остаток своей жизни в спокойствии и достатке. Поведение Констанции и ее родст­венные связи с двумя враждующими монархами напомина­ют нам о той добродетельной матроне, которая была сестрой Августа и женой Антония. Но с тех пор нравы успели изме­ниться, и для римлянина уже не считалось позором пере­жить утрату своей чести и независимости. Лициний просил и принял прощение своих преступлений; он сложил свою им­ператорскую мантию и сам пал к стопам своего государя и повелителя, а после того как Константин поднял его с ос­корбительным для него соболезнованием, он был в тот же са­мый день допущен к императорскому столу и вскоре вслед за тем сослан в Фессалоники, которые были назначены местом его заключения. Его ссылка скоро окончилась смертью, но нам неизвестно положительно, что послужило мотивом для его казни - бунт ли солдат или сенатский декрет. Согласно с принципами тирании, он был обвинен в составлении загово­ра и в изменнической переписке с варварами; но так как он никогда не мог быть в этом уличен ни его собственным пове­дением, ни какими-либо легальными доказательствами, то ввиду его слабости мы позволяем себе думать, что он был не­винен. Память Лициния была заклеймена позором, его статуи были низвергнуты, а в силу незрело обдуманного дек­рета, который был так вреден по своим последствиям, что почти немедленно был изменен, все его законы и все судеб­ные постановления его царствования были отменены. Этой победой Константина римский мир был снова соединен под властью одного императора через тридцать семь лет пос­ле того, как Диоклетиан разделил свою власть и провинции со своим соправителем Максимианом.

Мы с подробностью и точностью описали постепенное воз­вышение Константина, начиная с того времени, как он при­нял императорское звание в Йорке, и кончая отречением Лициния в Никомедии; мы сделали это не потому только, что эти события сами по себе и интересны и важны, но еще более потому, что они содействовали упадку империи тем, что истощали ее физические силы и сокровища и постоянно требовали увеличения как налогов, так и военных сил. Основание Константинополя и введение христианской религии были непосредственными и достопамятными последствиями этого переворота.