Николай Малишевский - Польша против Российской империи: история противостояния
Но что же было сделано для достижения этой политической цели? Мы теперь ясно видим, что было сделано и к чему привело сделанное. В белорусских губерниях, где русский элемент уже начинал брать верх над польским и мелкая шляхта говорила местным русским наречием, главным средством для поддержки польского духа и распространения польского языка сделались так называемые дворянские уездные училища, заведенные на русские казенные деньги в самых охранительных видах. Русский народ — разночинцы, мещане, крестьяне — не имели доступа в эти училища; молодые шляхтичи, искусственно выделенные из окружающей их русской среды, входили в среду, где господствовал польский элемент, и ассимилировались этим элементом. Науки преподавались (правда, по-русски) в этих училищах, но влияние товарищей и в особенности влияние ксендза было сильнее школьного официального языка. Те молодые люди, которые вступали в эти училища, вовсе не зная по-польски и не слыхав ничего об обязанности ненавидеть москалей, выходили из училищ ярыми польскими патриотами, одушевленными всей ревностью неофитов… Им трудно было возвращаться в свои семейства; училище не давало им ничего пригодного в том быту, к которому они принадлежали по рождению. Им не оставалось ничего более, как вступать в услужение к богатым польским панам или искать писарских мест в разных присутственных местах края. Таким образом, заведенные в охранительных видах дворянские уездные училища, ополячивая местную шляхту, ополячивали и присутственные места Белорусского края; они служили той цели, которую именно имелось в виду устранить.
Вот два примера того, как вследствие сбивчивости наших понятий мы нередко достигаем совсем не того, чего хотим достигнуть, и как, ища избавления от опасности, мы иногда идем ей прямо навстречу. В то время когда делались эти шаги, оказавшиеся теперь столь фальшивыми, общество не заявляло гласно своих опасений. Но если бы кто указал тогда на вредные последствия, к которым они должны были подать повод, то, по всему вероятию, такого мнительного человека все сочли бы или за радикала, не сочувствующего консервативному направлению правительства, или за алармиста, пугающегося созданий своего расстроенного воображения.
ОБ ОТНОШЕНИЯХ РОССИИ К ПАПЕ И ЕГО ПРИТЯЗАНИЯХ В ПОЛЬСКОМ ВОПРОСЕ, № 127, Москва, 11 июня
Мы говорили о притязаниях папистов иметь в Санкт-Петербурге свой аванпост в виде папской миссии. Они намереваются прислать к нам главнокомандующего для борьбы с Православием и имеют наивность думать, что мы окружим этого главнокомандующего тем почетом, которым мы окружаем представителей дружественных держав. С папой, как государем небольшой области, еще не успевшей присоединиться к Итальянскому королевству, мы могли бы быть в отношениях искренно дружественных. Но папа — государь только в силу того, что он римский епископ, а неужели мы не знаем, что римский епископ может питать дружественные чувства к нам только в том случае, если будет видеть нас на дороге к унии? Верность Православию и сближение с римским епископом — вещи несовместимые. Не из веротерпимости, а из равнодушия к вере могли бы проистекать наши уступки католицизму.
Каждое католическое притязание несет яд в своем корне. Оно отравлено стремлением к господству, желанием первенства. Католическое духовенство вовсе не претерпевает у нас гонения, и если оно недовольно своим положением, то причина тому именно в его притязаниях на господство. Мы должны только жалеть, что эти притязания встречали у нас иногда недостаточно сильный отпор и до некоторой степени удовлетворялись. Не можем не указать на недавнее учреждение епископской кафедры для малочисленной католической колонии в Саратове. Епископу этой новой кафедры положено содержание от 7 до 8 тысяч рублей серебром, тогда как православные епископы получают жалованье еще по штату Петра. В Саратове же заведена католическая семинария, и на каждого ученика ее положено около 200 рублей казенных денег, тогда как на ученика православных семинарий расходуется менее 40 рублей. Католикам тут, стало быть, жаловаться не на что; а разве мы, русские, можем сетовать на оказываемое им предпочтение, разве мы русские, можем упрекать себя в том, что поступили слишком угодливо удовлетворением притязаний, враждебных нашей Церкви?
Возьмем еще одно из тех желаний папы, об исполнении которых он постоянно ходатайствует. Это желание состоит в том, чтобы дети смешанных браков воспитывались непременно в римско-католическом исповедании. Веруя, что вне католического исповедания нет спасения, папа всеми силами стремится к осуществлению этого желания. Он не допускает равенства исповеданий. Равным образом и ни один католический священник не может благословить брак католика с православной или православного с католичкой, если сочетающиеся не дадут обещания воспитывать детей в католическом исповедании. Недавно одно лицо, принадлежащее к царствующим фамилиям, не нашло во всей Европе католического священника, который согласился бы обвенчать его с католичкой, не полагая условием, чтобы дети их были католики. Если бы, при такой настойчивости, мы отменили относительно католиков наш закон, требующий, чтобы дети смешанных браков воспитывались в Православии, мы фактически допустили бы перевес католицизма над Православием.
Наша Церковь, при полном убеждении в своей истине, совершенно в то же время свободна от духа слепой и ревнивой исключительности, которым одержимо римское католичество. В том-то и заключается великое достоинство нашей Церкви, дающее ей преимущество перед другими вероисповеданиями, что она, свято сохраняя чистоту Православия и отвергая односторонности и уклонения, не относится, однако, фанатически к другим христианским вероисповеданиям и, скорбя о разъединении, скорбя о заблуждениях, затмевающих истину, не простирает своей ревности до того, чтобы в чувстве разногласия и отчуждения терять чувство общей истины и единства. Можно скорбеть о заблуждении, но можно и должно уважать то, чем человек или общество соединяется с истиной, и допускать возможность преобладания истины над заблуждением даже в самом заблуждении. Католический фанатизм готов проклясть самое Евангелие там, где оно является в неуказанной форме латинского текста; Православие чтит и в иноверце христианскую веру и христианскую мысль. В этом-то и состоит высокое преимущество Православия над латинством, и это одно уже ясно указывает, которой из двух Церквей принадлежит будущность.
Если бы папа желал только, чтобы в России, стране Православия, оказывалась терпимость относительно латинства, то такое желание давно уже исполнено. В России римско-католический обряд проживает свободно, без всякого притеснения. В России и закон, и народ, и господствующая Церковь оказывают полную терпимость как к латинству, так и к другим признанным христианским вероисповеданиям. В наших городах свободно воздвигаются католические храмы, католики признаются христианами, а не считаются язычниками или проклятыми, как считаются православные и протестанты в странах, где господствует римское католичество на всей своей воле. Православная Церковь не препятствует смешанным бракам между православными и католиками, и русский священник благословит подобный брак, не связывая заранее совесть родителей и не грозя им всеми карами ада, если они воспитают своих детей в римско-католическом законе. Так ли поступает римско-католический священник? Он уверен, что вне пределов папской власти нет спасения для христианской души, и он благословляет смешанный брак только на том условии, чтобы иноверец по крайней мере в детях своих отступился от своей веры и предался папе, да и то требуется еще особая диспепсия.
Если в России закон постановляет, чтобы дети от смешанных браков непременно воспитывались в Православии, то этот закон не есть догмат Церкви. Это закон государства. Если папа считает такой закон стеснительным, если римско-католический первосвященник действительно ищет религиозной свободы, то пусть он явит пример ее в своих собственных владениях. Он соединяет в своей особе и государя и первосвященника: пусть же провозгласит он у себя ту долю религиозной свободы, которую ему желательно видеть в России; пусть освободит он совесть людей в Римской области, пусть допустит он свободу смешанных браков без лживых диспепсий, в которых изощряется изобретательная фантазия римской консистории; пусть католический священник благословляет смешанный брак, не ставя обязательных условий относительно детей; пусть католики в Риме свободно переходят в Православие; пусть все это папа сделает у себя и затем уже обратится к нашему правительству с ходатайством, чтоб и оно поступило таким образом и отменило законы, стесняющие религиозную свободу. Наша Церковь от этих отмен не пострадает, истина ее не умалится, она останется тем, чем она была, и, может быть, еще яснее обозначится ее истинная сущность. А что сталось бы с римско-католической Церковью, если бы такие перемены вдруг произошли в ее недрах и в ее владениях? Что произошло бы с римско-католической Церковью, если бы папа в ее собственных недрах провозгласил ту религиозную свободу, которой он требует от нас? С католической Церковью произошло бы странное обстоятельство: она утратила бы свой отличительный характер; она перестала бы быть тем, что она есть, она перестала бы быть римско-католической Церковью. Пусть папа сложит с себя титул наместника Христова, пусть главенство над Церковью предоставит он незримому Христу, пусть папа превратится в то, чем он должен быть и чем он был сначала, до разделения Церквей; пусть он станет архиереем без всяких других притязаний, пусть затем исчезнет государственная организация церковного общества, а с тем вместе изуверство, дух лжи и властолюбия, не разбирающего средств и делающего Церковь христианскую орудием гнусных преступлений, колеблющим и разрушающим нравственные основы человеческого существования. Когда все это исчезнет, тогда исчезнет и латинская ересь, тогда, может быть, восстановится древнее единство Церкви и папе, епископу православному, не будет надобности хлопотать о каком-нибудь конкордате с нашим правительством. А так как этого нет и, по всему вероятию, это будет нескоро, то какой же смысл могут иметь претензии папы на русское правительство, какой смысл могут иметь его требования, чтобы русское правительство допустило у себя то начало религиозной свободы, которое он сам отвергает и проклинает в своих владениях?
