Ирина Павлова - Механизм сталинской власти: становление и функционирование. 1917-1941
Во-вторых, вызывает серьезное возражение общий подход Мельтюхова к рассмотрению политики СССР в 1939–1941 гг. Претендуя на объективное воссоздание исторической реальности, на рассмотрение советской внешней политики «без каких-либо пропагандистских шор, а с точки зрения реальных интересов, целей и возможностей Советского Союза», выступая против морализаторских традиций в отечественной исторической литературе и заявляя о том, что в его исследовании речь не идет об оправдании или обвинении советского руководства, Мельтюхов оказывается выразителем великодержавной и антизападной позиции, которая характерна сегодня для многих представителей российской интеллигенции, в том числе и для историков. Эта позиция определила его исследовательский подход – он полностью на стороне Сталина, более того, он сожалеет об упущенном шансе «разгромить наиболее мощную европейскую державу и, выйдя на побережье Атлантического океана, устранить вековую западную угрозу нашей стране». Если бы Сталину удалось реализовать задуманный план, то, по мнению Мельтюхова, «Красная Армия могла бы быть в Берлине не позднее 1942 г., что позволило бы поставить под контроль Москвы гораздо большую территорию в Европе, нежели это произошло в 1945 г. Разгром Германии и советизация Европы позволяли Москве использовать ее научно-технический потенциал, открывали дорогу к "справедливому социальному переустройству" европейских колоний в Азии и Африке...»[1263]100.
Никто не оспаривал бы право М.И. Мельтюхова рассуждать о возможных перспективах советизации Европы более полувека назад, подобно тому, как рассуждают председатель ЛДПР В.В. Жириновский и его последователь, депутат Государственной Думы А.В. Митрофанов о позиции современной России по отношению к Западу, если бы не одно важнейшее обстоятельство. Такой подход находится в полном противоречии с заявкой автора на объективное исследование проблемы. Это противоречие можно показать на примере рассмотрения им важнейшего вопроса о роли СССР в развязывании Второй мировой войны. Мельтюхов фактически смазывает инициативную роль СССР в подготовке советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г., неверно излагает позицию СССР накануне приезда Риббентропа в Москву, обходит вопрос об оценке речи Сталина 19 августа, откровенно замалчивая появившиеся на эту тему публикации. Благодаря соглашению 23 августа, – считает Мельтюхов, – «СССР впервые за всю свою историю получил признание своих интересов в Восточной Европе со стороны великой европейской державы», поэтому «советско-германский пакт о ненападении можно расценивать как значительную удачу советской дипломатии, которая смогла переиграть британскую дипломатию и достичь своей основной цели – остаться вне европейской войны, получив при этом значительную свободу рук в Восточной Европе, более широкое пространство для маневра между воюющими группировками в собственных интересах, и при этом свалить вину за срыв англо-франко-советских переговоров на Лондон и Париж. Не в интересах советского руководства было препятствовать войне в Европе между англо-французским блоком и Германией, поскольку только война давала ему реальный шанс значительно усилить свое влияние на континенте... Пакт о ненападении, – заключает он, – обеспечил не только интересы Советского Союза, но и тыл Германии, облегчив ей войну в Европе»[1264]101. В выделенных мною словах фактически и заключается ключевая роль СССР в начале Второй мировой войны. Однако эта роль закамуфлирована геополитическими рассуждениями Мельтюхова.
Таким образом, несмотря на очевидные успехи в поиске правды о кануне Великой Отечественной войны, создание его объективной истории требует прояснения еще многих принципиальных моментов. Следование концепции посткоммунистического великодержавия, защищающей агрессивные устремления Сталина, ведет не только к искажению освещения ключевых поворотов его политики, но и не может дать ответа на такой важнейший вопрос, почему Красная Армия, несмотря на свое многократное превосходство, потерпела столь сокрушительное поражение в 1941 г. Рассуждений о роковом просчете советского руководства и неготовности войск к созданию сплошного фронта обороны здесь недостаточно. Подобного рода вопросы вообще не вписываются в эту концепцию, ибо это уже вопросы не о геополитических планах Сталина, а об отношении миллионов красноармейцев к созданному им режиму.
Правде о кануне войны предстоит завоевывать надлежащее место не только в историографии, но и в общественном сознании. Российское общество пока не готово к восприятию такой правды о войне, о чем свидетельствовала его негативная реакция на документальный фильм В. Синельникова «Последний миф» о Викторе Суворове и его книге «Ледокол». И все-таки остается надежда на то, что 9 мая в России когда-нибудь станет не только Днем долгожданного мира, наступившего после кровопролитной войны, Днем памяти о 27 млн. погибших в этой войне, но и напоминанием о нашей слепоте, о том, как не должны строиться отношения власти и общества.
2. СТАЛИНСКАЯ КОНСПИРАЦИЯ ПОДГОТОВКИ К ВОЙНЕ
Пожалуй, ни в одной из сфер сталинской политики не было столько тайн и откровенной лжи, как в его внешней политике. Надо признать, что сталинская конспирация и ложь оказались вполне результативными. Истинных замыслов Сталина не поняли в свое время не только его политические противники, но их отказываются признавать и многие современные авторы даже после публикации разоблачающих его документов. Один из участников незапланированной дискуссии «Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера?» М.Г. Николаев считает, что «главный "порок" методологического характера, который приводит критиков просталинской точки зрения к ошибочным выводам, состоит в том, что все они исходят из ложного понимания социально-политической природы сталинизма в целом и его проявлений во внешней политике в частности. Числить Сталина приверженцем идеи "мировой революции" или, выражаясь словами Д. Волкогонова, лидером, руководствующимся "коминтерновским мышлением", – верх нелепости»[1265]1.
М.Г. Николаев взял в свои союзники Л. Троцкого и привел его высказывания, относящиеся ко второй половине 1930-х гг., которые как раз и демонстрируют непонимание действий Сталина. «Международная политика, – писал Л. Троцкий, – полностью подчинена для Сталина внутренней. Внутренняя политика означает для него, прежде всего, борьбу за самосохранение... Гитлер не может разрешить своей исторической миссии иными путями. Победоносная наступательная война должна обеспечить экономическое будущее германского капитализма и вместе с тем национал-социалистский режим.
Иное дело Сталин. Он не может вести наступательной войны с надеждой на успех. К тому же она не нужна ему. В случае вовлечения СССР в мировую войну с ее неисчислимыми жертвами и лишениями все обиды и насилия, вся ложь официальной системы вызовут неизбежно глубокую реакцию со стороны народа, который совершил в этом столетии три революции. Никто не знает этого лучше, чем Сталин. Основная идея его внешней политики – избежать большой войны»[1266]2.
Между тем Сталин все годы, что находился у руководства партией и страной, не оставлял идеи о большой войне, в ходе которой появятся возможности для расширения «фронта социализма». В этом смысле он был последовательным учеником Ленина. Он твердо усвоил то положение, что революции вырастают из войны, ярким подтверждением чего была сама Октябрьская революция. Неудачи осуществления пролетарской революции в 1919 г. в Венгрии, в 1920 г. – в Польше, в 1923 г. – в Германии, в 1924 г. – в Болгарии не повлияли на долгосрочные намерения Сталина. Он умел ждать своего часа и был не только абстрактно верен идее, но и деятельно готовил ее реализацию. В последнее время историки многократно приводили высказывание Сталина по поводу будущей войны, которое он сделал на январском 1925 г. пленуме ЦК: «Если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, – нам придется выступить, но выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашку весов, гирю, которая могла бы перевесить»[1267]3.
В письме А.М. Горькому 17 января 1930 г. по поводу рассказов о войне он высказался следующим образом: «Нам нужны такие рассказы, которые подводят читателей от ужасов империалистической войны к необходимости преодоления империалистических правительств, организующих такие войны. Кроме того, мы ведь не против всякой войны. Мы против империалистической войны, как войны контрреволюционной. Но мы за освободительную антиимпериалистическую, революционную войну, несмотря на то, что такая война, как известно, не только не свободна от "ужасов кровопролития", но даже изобилует ими»[1268]4.
