Александр Пыжиков - Грани русского раскола
Вспомним и широко известную трилогию А.Н. Толстого «Хождение по мукам». Один из ее главных героев, инженер Иван Телегин, по сюжету оказывается на стороне большевиков. Но самое интересное – как он к ним попадает. Будучи заводским инженером, он сходится с рабочей семьей Рублевых, про которых замечено, что они староверы из пермских лесов[1618]. Когда свершилась революция и Телегин пребывал в полной растерянности относительно своего будущего, он встретил на улице Петрограда Василия Рублева (сына). Тот, ставший у большевиков заметной фигурой, говорит: «Приходи завтра в Смольный, спросишь меня»[1619]. После этой судьбоносной встречи Телегин делает любопытное признание героине романа Даше:
«Я не верю, чтобы эти большевики так вдруг и исчезли. Тут корень в Рублеве... их действительно никто не выбирал, и власть-то их на волоске... но тут весь секрет в качестве власти... эта власть связана кровяной жилой с такими, как Василий Рублев... у них вера»[1620].
Та же самая мысль лежит в основе знаменитого «Чапаева» Д. Фурманова (1923). Главный герой представлен здесь как продолжатель традиций Степана Разина и Емельяна Пугачева: «те в свое время свои дела делали, а этому другое время дано» (те, напомним, громили дворянство и никонианских священников)[1621]. Как и названные исторические персонажи, Чапаев больше народный герой, чем сознательный революционер:
«программы коммунистов не знал нисколечко, а в партии числился уже целый год, – не читал ее, не учил ее, ни разбирался мало-мальски серьезно ни в одном вопросе»[1622].
Вот из такого народного материала партия в лице комиссара Федора Клычкова (прототипа Фурманова) умело и осторожно создает человека для новой жизни. А этот будущий человек, между прочим, наделен следующими до боли знакомыми чертами: неверие в международную пролетарскую солидарность, недоверие к начальству, штабам (там окапались враги), полное отторжение интеллигенции, стремление поделить все по справедливости. Наконец самое интересное: Чапаев проявляет жгучую ненависть к священникам – «а то какой же поп, коль обману нет?» – и в тоже время креститься[1623]. Конечно, этот нюанс имеет принципиальное значение, ведь паства никонианской церкви, выстроенная на строгом почитании иерархии так поступать, естественно, не должна. Очевидно, что жизненные взгляды Чапаева являются продуктом совершенно иной религиозно-мировоззренческой среды, которая и становится опорой большевизма. Художественный образ староверия как питательной почвы революции мы находим и в повести Л.Н. Сейфулиной «Виринея» (1924). Образ России в этом произведении воплощает женщина-раскольница. Ее жизненный путь очень симптоматичен: сначала она расстается с мужем и свекровью: «У вас бог православный, креста моего староверческого не примет»[1624]; затем отвергает домогательства земского и какого-то инженера и в конце концов связывает свою судьбу с большевиком[1625].
Помимо явной общности большевистской идеологии и жизненных чаяний русского простонародья, следует упомянуть об одном любопытном, на наш взгляд, наблюдении, а именно о созвучии слов «большевик» и «большак». Исконно народное понятие «большак» означает человека, имеющего неофициальный авторитет в общинной среде. Еще дореволюционные исследователи крестьянского хозяйства отмечали его важную роль в жизни низов: так называли только того человека, который выделялся «своим уменьем хозяйничать и распоряжаться». Его функция состояла в поддержании «хозяйственного порядка и добрых нравов»[1626]. Как особо подчеркивалось, большаком могло быть лицо, не связанное кровными узами с большинством членов конкретного хозяйства. Здесь преобладало выборное начало: большаком становился не старший в роде или старший по возрасту, а более опытный и расторопный[1627]. Большак вел все дела хозяйства, распоряжался имуществом, заключал соглашения, но при этом владельцем двора не являлся. По обычаю он не мог принимать важные решения без согласия взрослых членов семьи[1628]. Советские историки также заметили, что во многих общинах наряду с официальным сельским старостой действовал еще один, неофициальный. Он выступал в качестве распорядителя и устроителя общественных интересов, собирал крестьян на мирские работы, разбирал дела о хозяйственных неурядицах, следил за сохранностью мирского поля. Что же касается официального сельского старосты, то он имел своим прототипом помещичьего старосту крепостной эпохи. В его деятельности, чуждой общинному духу, преобладали не только фискальные, но и полицейские функции. Поэтому авторитет официальных сельских старост, как известно, был крайне невысок, в отличие от неофициального главы сельского мира[1629]. Остается заметить, что результаты исследований, посвященных экономической стороне дела, вполне согласуются и с религиозным аспектом. Староверы именовали своих наставников большаками; причем речь идет именно о беспоповцах (очевидно, никто из поповцев не называл так своих священников)[1630]. Созвучие терминов – большак и большевик – для полуграмотных масс, в отличие от современного человека, явно не было случайным, а шло в русле привычного опыта. Именно здесь корень несуразной на первый взгляд ситуации, когда крестьянские массы, охотно признавая власть большевиков, отказывали в доверии коммунистам! Например, этот парадокс отмечает Д. Фураманов на страницах своего «Чапаева»[1631]. Все эти наблюдения представляют значительный интерес и, надеемся, послужат отправной точкой для серьезной научной разработки.
Заключение
Осмысление особенностей российского пути – в его отличии от западного – давно занимает умы отечественных и зарубежных историков, философов, политологов. Эти размышления касаются различных исследовательских аспектов: экономических, социальных, культурных и т.д. Однако в настоящей работе в качестве ключевого фактора, определившего разновекторность русских и западных реалий, выделен фактор религиозный. Облик современных стран, относящих себя к европейской цивилизации, определялся генезисом последних трехсот-четырехсот лет. Отправной точкой в формировании этого облика стал религиозный раскол, через горнило которого прошли страны Европы и последствия разрешения которого во многом обусловили специфику европейского и российского обществ. Западная Реформация, взорвав средневековый европейский мир, привела к кровопролитным войнам на большей части Старого Света. Как известно, их итогом явился мир, подводивший черту под противостоянием католиков и протестантов и основанный на знаменитом принципе «cujus regio, ejus reli-gio» («чья страна, того и вера»), В результате сторонники и противники Реформации оказались по большей части разделены государственными границами. В одних странах возобладали католики (Италия, Испания, Австрия, Бельгия, Франция, Польша, Бавария и т.д.), а в других – различные протестантские течения (Англия, Нидерланды, Швеция, Дания, целый ряд германских княжеств и т.д.).
И в России, как мы видели, церковное размежевание поделило общество на два непримиримых лагеря: приверженцев старого обряда и последователей реформ патриарха Никона. Но в России это ожесточенное противостояние не привело к территориальному разводу враждебных сторон, как это произошло в Европе. Правда, в определенном смысле победу сторонников никоновских новин, мощно поддержанных царской властью, тоже можно считать воплощением принципа «чья страна, того и вера». Однако здесь противоборствующие силы оставались по одну сторону границы, в одном государстве. Россия в отличие от европейских стран разделилась внутри себя: на географической карте она была единой, на деле же в ней образовались два социума с различной социальной и культурной идентификацией. Разумеется, подобный расклад не мог не повлиять на все стороны жизни общества. Вынужденное сосуществование на одной территории двух враждебных сил и определило присущую России специфичность.
Однако это ключевое обстоятельство совершенно игнорируется как в отечественной, так и в зарубежной литературе. Российское общество традиционно рассматривается в качестве однородного – т.е. православного – конфессионального образования с незначительными мусульманскими и лютеранско-католическими, главным образом окраинными, вкраплениями (Кавказ, Средняя Азия, Прибалтика, Финляндия, Польша), неизбежными для страны с великодержавным статусом. Ситуация с большинством русского населения страны всегда казалась предельно ясной: его представляли приверженцем синодальной версии православия с незначительным старообрядческим налетом. Статистика неизменно подкрепляла эту иллюзию. С первой ревизии Петра Великого 1716 года и до переписи 1897-го количество раскольников всегда оставалось на уровне не более двух процентов от населения империи. Добавим, что, по официальным данным, в XIX столетии мусульмане, лютеране и католики заметно превосходили староверов по численности. Но если от общей картины обратиться к конкретным местностям (уездам, волостям, деревням), то конфессиональное лицо России – в Центре, Поволжье, на Урале и в Сибири – меняется до неузнаваемости. Привлеченные свидетельства определенно указывают, что влияние господствующей церкви в крестьянских низах было не таким, каким оно виделось чиновникам из правительства, синода и губернских администраций и каким представало в научных трудах. В названных регионах страны простые люди, практически поголовно внесенные в синодальные ведомости, состояли, мягко говоря, в весьма сложных отношениях с РПЦ. Можно сказать и жестче: они не хотели бы иметь ничего общего с государственной церковью дворян-помещиков, обративших в рабов собственный народ.
