Славное дело. Американская революция 1763-1789 - Роберт Миддлкауф
Чтобы удержать Бруклин-Хайте, американцы окопались близ Бруклин-Виллидж; их правый фланг расположился к югу от Гованус-Крик, а фронт изгибался к северу от Уоллабаут-Бей — и на том и на другом участке были соленые болота, обеспечивавшие естественную защиту. В миле от этой линии протянулись высоты Гуан — гряда холмов высотой 100–150 футов, покрытых частым кустарником и лесом. Южная сторона, повернутая от Бруклина, составляла возвышенность в 80 футов — она считалась непроходимой благодаря рельефу и частоколу деревьев. Деревья также препятствовали доставке конными упряжками орудий на вершины холмов. Между холмами Гуан пролегало четыре прохода: прибрежный близ Гованус-Крик (там стоял правый фланг американцев), Флэтбуш в миле к востоку, Бедфорд еще в одной миле и Джамейка — в трех. Знание местности американцами исчерпывающим, наверное, не было, но Вашингтон в общих чертах понял свои тактические возможности еще до высадки британцев. Решение оборонять Гуан было разумным, так как Хау должен был растянуть свои порядки, что в какой-то степени нивелировало бы его преимущество в живой силе. Если бы британцам позволили сконцентрировать ударный кулак против Бруклин-Хайте, они неминуемо бы смяли серьезно уступавшую им по численности американскую армию. Однако если план Вашингтона можно было назвать логичным, то диспозицию его войск — нет, так как ему не удалось обезопасить свой левый фланг. До некоторой степени вину за это должен нести генерал Салливан, центр и левый фланг — проходы Флэтбуш, Бедфорд и Джамейка — были зоной его ответственности, но он оставил самый восточный проход, Джамейку, без защиты (не считать же таковой патруль из пяти человек).
На следующий день после высадки Хау Вашингтон, ничего не зная о положении своей группировки на Лонг-Айленде, послал туда еще шесть полков и выпустил приказ, содержавший настоятельную просьбу своим солдатам «вести себя как подобает мужчинам». Хотя очередная «проповедь» Вашингтона сводилась к защите «дела» («Приближается час, когда от чести и успеха нашей армии будет зависеть безопасность нашей истекающей кровью отчизны»), там содержались угрозы, ссылки на недавнюю историю и инструкции, как вести себя под огнем врага. «Офицеры и солдаты, помните, что вы являетесь свободными людьми, сражающимися за ценности свободы! Рабство уготовано вам и вашим потомкам, если вы не будете вести себя, как положено мужчинам! Вспомните, как жестокие захватчики ни в грош не ставили вашу храбрость и ваш дух, проявившиеся под Бостоном, Чарлстауном [отсылка к Банкер-Хиллу. — Примеч. авт.] и в других сражениях! Помните, что вы — храбрые люди, сражающиеся за свою собственную страну ради достойнейшего из всех возможных дел против презренных наемников»[609].
«Презренными наемниками», безусловно, считались гессенцы. Вашингтон постарался донести до своих солдат, как нужно поступать с ними и с их английскими хозяевами: «Будьте хладнокровными и решительными, не стреляйте издалека, ждите приказа своих офицеров». Вашингтон настолько сомневался в боевом духе своих солдат, что приказал немедленно расстреливать «симулянтов», тех, кто «сложит оружие» или «побежит с поля боя без приказа». Он надеялся, что в его «армии не наймется таких негодяев, наоборот, каждый солдат будет стремиться победить или умереть, предоставив решать это небесам, но каждый будет вести себя храбро и решительно. Тот, кто проявит себя с особенной доблестью и будет добросовестно исполнять все приказы, может рассчитывать на поощрения и награды. Если армия будет вести себя, как все наши храбрые соотечественники в других частях Америки (а я не сомневаюсь, что так и будет!), то одержит славную победу, спасет свою страну и покроет себя неувядаемой славой»[610].
Упоминание о Чарлстауне или Банкер-Хилле было мудрым шагом, так как вызывало в памяти вид «красных мундиров», сперва превратившихся в окровавленное месиво, а затем позорно бежавших на кораблях из гавани. Вашингтон никогда не упускал случая призвать к доблести во время битвы, а также к ее неизменному спутнику — «неувядаемой славе»; он всегда напоминал об этом своим войскам, хотя, несомненно, надежды его не были слишком велики[611].
Хау, скорее всего, не говорил со своими войсками в таком ключе, более того, он не был уверен, что отстаивает какое-то великое дело. Иногда он хвалил своих солдат перед строем, а затем приказывал им примкнуть штыки и готовиться к схватке — сугубо профессиональная рекомендация. Сейчас же на Лонг-Айленде он делал то, что так часто у него хорошо получалось — то есть ничего не делал до 25 августа[612].
Лишь во второй половине дня 26 августа Хау решился наступать. Драгуны и легкие пехотинцы Клинтона шли в авангарде, Корнуоллис с гренадерами и двумя пехотными полками в сопровождении артиллерии находился в резерве, сам же Хау вместе с Перси двигался с основными силами. Армия направилась проселочными дорогами к проходу Джамейка. В три часа утра Клинтон достиг прохода, взял в плен пять ошарашенных американцев, и «красные мундиры» хлынули через проход. К рассвету англичане вышли на дорогу Бедфорд-роуд, шедшую на запад, в тыл позициям американцев на гряде Гуан. Они маршировали сосредоточенно и тихо, пилили, а не рубили деревья, когда требовалось расширить дорогу для прохода обоза и артиллерии, и старались не обнаруживать себя, пока американцы не окажутся в ловушке[613].
Волноваться им было не о чем: примерно в то же время, когда Клинтон подошел к проходу Джамейка, генерал Джеймс Грант совершил набег на правый фланг американцев, находившийся в районе Гованус-роуд. Вялая перестрелка началась в районе трех часов утра, и Уильям Александр Стерлинг (которого в армии прозвали Лорд), командовавший силами американцев на этом участке, начал готовиться к большой атаке. В центре фронта гессенские канониры Хайстера принялись обстреливать Флэтбуш, чтобы удержать Салливана и его части там и у Бедфорда на месте. Все сложилось для англичан как нельзя лучше: к 9 утра Хау и его силы достигли Бедфорд-Виллидж и обнаружили свое присутствие залповым огнем. Это послужило сигналом для
